Владимир Васильев - Чёрная эстафета
И увидел ее. Женщину. Он сразу понял, что в рубке находится именно женщина – по силуэту. Она была либо обнажена, либо одета во что-то обтягивающее. Склонившись над пилотским креслом, она копалась в сброшенной Павлом одежде. А точнее, в карманах куртки.
Павел был так поражен, что неловко двинулся, и буквально выпал из гамака. Снова зажегся свет, едва он коснулся пола, только на этот раз коснулся не ступнями, а всем телом. Несмотря на падение, глаз от ночной гостьи Павел не оторвал.
Она обернулась на звук, и Павел увидел ее лицо.
Он не впервые видел это лицо, и женщину эту мгновенно узнал.
В семье хранилась старая голография, привезенная из легендарного рейса корабля Ушедших пра-пра-прабабкой Вероникой Стародумовой.
Пятеро людей. Слева – разбитного вида парень с грустными глазами и аккуратной щеточкой усиков. Михаил Зислис. Старший навигатор.
Рядом – родственница, бабка Вера, молодая и симпатичная, с толстой косой на плече, смотрит чуть-чуть в сторону, а не на снимавшего.
В центре – смуглый черноволосый мужчина очень сурового вида, с жестким и озабоченным взглядом. Лет ему на самом деле примерно столько же, сколько и Зислису, но его почему-то хочется назвать мужчиной, а не парнем. Это капитан – Роман Савельев.
Рядом с капитаном незнакомый Павлу человек – пра-пра-прабабка не сумела вспомнить его имя, помнила только, что он погиб во время стычек экипажа Савельева с прихлебателями директората Волги.
И справа – она. Ночная гостья. Юлия Юргенсон. В том же обтягивающем комбинезоне, что и сейчас, только куртки Павла на голографии у нее в руках, понятно, нет. Старший пилот. Худенькая коротко стриженная женщина с неуловимо асимметричным лицом и совершенно обезоруживающей улыбкой.
Голографию эту Павел представил до невероятности ярко, до мельчайших подробностей, словно действительно на нее посмотрел.
Павел вскочил; женщина бросила куртку на кресло и, быстро-быстро пятясь, отступила к арочному проему в центральную камеру скаута. Свет там и не подумал зажечься.
– Эй! – сдавленно позвал Павел и украдкой приблизился к креслу. Попробовал выглянуть в проем, но с этой точки центральная камера просматривалась плохо.
Вдохнул, решительно сжал кулаки, и вышел из рубки. Свет послушно зажегся.
В центральной камере никого не было. Шлюз в грузовой отсек выглядел закрытым, и таковым оказался, когда Павел проверил.
А еще – прямо по неровным сегментам полуперепонки шла выведенная чем-то красноватым надпись: две русские буквы.
«Ю Ю»
Надпись еле уловимо пахла малиной.
Павел долго рассматривал две буквы «Ю» и тупо переминался с ноги на ногу.
Во-первых: откуда, если не из саркофага, взялась на борту женщина в пилотском комбинезоне? Во-вторых, что она искала в карманах куртки Павла? В-третьих, а не снится ли это все?
Павел яростно потряс головой. Крепко зажмурился и вновь открыл глаза.
Надпись и не подумала исчезнуть. А он, Павел Неклюдов, начинающий авантюрист-одиночка, стоял в центральной камере скаута Роя – босой, в казенных военных трусах и майке, и размышлял – скоро ли он окончательно сойдет с ума.
Решив мыслить холодно и здраво, он немного отложил визит в грузовой отсек и пошел умываться-одеваться.
Первые же пригоршни холодной воды обожгли разгоряченное лицо, и Павел вдруг сообразил, ЧТО могла искать в его карманах женщина из саркофага.
Чешуйку. Которую Павел вчера отковырял от трубки-кишки и сунул в карман.
Что же еще? Только ее.
Торопливо вытерев руки, Павел чуть не бегом вернулся в рубку и схватил куртку. Сунул руку в карман – левый, это он помнил прекрасно.
Карман был пуст, только несколько обычных комочков свалявшейся пыли, которые можно выковырять из уголка любого кармана во вселенной. А чешуйки – нет.
Оттого, что чешуйки в кармане не оказалось, Павел окончательно успокоился, доумывался, и просидел некоторое время в сортире, злорадно подумав, что когда кто-нибудь вздумает ломиться сюда же, он с полным правом проорет: «занято!» и даже не подумает поспешить. Спокойствие казалось ему неожиданным и нелогичным, но тем не менее было приятным. Любому приятно сознавать, что спокойствие сохранено, хотя вокруг творится сущая чертовщина.
Потом он не спеша позавтракал, и лишь после этого посмотрел – сколько там осталось лететь. Обещанные Коллегой странности просто надоели. Даже бояться их расхотелось. Возможно потому, что женщина-морок, гостья не то из прошлого, не то из подстегнутого чем-нибудь неясным подсознания, не то действительно из саркофага, поспешно сбежала от Павла, хотя он сначала здорово передрейфил, и страхи его были похожи на бессмысленный детский ужас перед тем-кто-сидит-в-темноте-под-кроватью.
Аппаратура скаута рассчитывала восемнадцатый прыжок из двадцати семи. Значит, осталось еще десять. А это от полусуток до трех. Если, разумеется, не будет сбоев, а по наблюдениям Павла привод Роя со сбоями расправлялся не в пример быстрее остальных приводов. Так что, можно потерпеть.
– Не дождетесь, – агрессивно буркнул Павел, машинально оборачиваясь в сторону грузового отсека. – Не сойду я с ума.
Он пошарил по управляющим меню и поинтересовался – есть ли у шлюза в грузовой отсек блокировка. По идее в родных скаутах Роя ее быть не должно. Точнее, если она и есть, то наоборот изнутри грузового отсека, где хозяйничает матка. Но этот-то скаут явно адаптировали в расчете на факт, что мыслящий и пилот – это одно и то же существо, и место ему – в рубке.
Все оказалось проще. Блокировка имелась, но не с пульта в рубке, а с локального пульта у шлюза, причем ориентирована она была именно так, как хотелось Павлу: он мог запереть шлюз так, что изнутри грузового отсека открыть его стало бы невозможно.
И Павел Неклюдов, чувствуя себя победителем, сделал это.
– Не нужны вы мне! Не нужны! И чешуя ваша паршивая мне не нужна…
Он не договорил: скаут прыгнул в восемнадцатый раз. Пара мгновений двойственности, и в который раз ни малейших возмущений. Ни намека на тряску.
Ему осталось девять пульсаций. Две трети от первоначального числа.
Время до девятнадцатой пульсации удалось даже продремать в кресле перед пультом. Пока Павел находился в нем, автоматика свет в рубке не гасила. До двадцатой – ходил кругами около пульта, то в одну сторону, то в другую.
После двадцать первой его снова сморило – на полу, под гамаком.
Видимо, на этом кораблике все странности обострялись во время, пока пилот спит.
Неожиданное чувство тошноты мигом оборвало сон. Павел судорожно сглотнул и раскинул руки, не находя опоры. В рубке снова было почти темно, и Павел пополам с ужасом и изумлением осознал, что парит между пищевой камерой и косо тянущимся от стены к стене гамаком.
Невесомость забавлялась, неторопливо гоняя его, словно рыбку по аквариуму, по рубке скаута.
«Почему невесомость? – встревожился Павел. – Аппаратура вырубилась, что ли?»
Ценой неимоверных усилий ему удалось дотянуться до гамака, причем ушло на это не меньше пятнадцати минут. Оттуда подтянуться к стене и перелететь к креслу у пульта было уже неизмеримо легче. А кресло, естественно, было снабжено ремнями.
Пристегнувшись, Павел взялся за клавиатуру, и с немым изумлением убедился, что приборы показывают нормальное тяготение – чуть меньше земного. Вероятно, среднее тяготение, пригодное расам, для которых Рой готовил этот корабль.
Едва Павел взглянул на прибор, моментально вспыхнул свет; тело прижало к креслу. На миг показалось, что теперь тяготение нарастает, но испугаться как следует он все же не успел.
Оставалось пять прыжков, если верить компьютеру.
Пожалуй, это было последнее ясно запомнившееся событие за этот короткий перелет. Дальнейшее память услужливо покромсала, видимо спасая Павла от душевного расстройства. Остались разрозненные воспоминания: женщина, похожая на Юлию Юргенсон, беспрепятственно проходит через закрытый шлюз. Павел зачем-то рассыпает перед наружным шлюзом содержимое двух пакетов рациона. Гамак, наброшенный на кресло, словно ловчая сеть на зверя. Непонятно с какой целью сожженная в центральной камере куртка – как удалось добыть огонь Павел тоже не помнил, но твердо знал, что зажигалки у него не было и нет. Бесплодная попытка скопировать в память бортового компьютера содержимое диска Коллеги и подправить адрес мгновенной почты. Некоторое количество малозначащих мелочей.
И главное, невероятно четкое воспоминание – Павел стоит пере открытым саркофагом, и саркофаг этот изнутри напоминает скорее вскрытую тушу какого-то большого зверя – сочащаяся сукровицей плоть, прожилки сосудов… Что-то вроде древнего скафандра, вросшего в эту плоть, а внутри скафандра – снова она, женщина с голографии; смотрит немного испуганно. Неожиданно на голову ей падает непрозрачный шлем, а саркофаг захлопывается.
Очень яркое воспоминание, а потом – тьма.
