Александр Громов - Звездная вахта (сборник)
– Гля, дерево загорелось! – ликовал Рыбаба.
– Этак мы всей зелени в городе лишимся, – брюзгливо предрек Геннадий Родионович. – И без того дышать нечем.
Сельхозавр внезапно завопил, и резкий вопль его, перекрывший рев огня, был похож на крик киношного Годзиллы. Чем может кричать эта туша, оставалось неясным, да Геннадий Родионович и не думал об этом сейчас. Ему чудились стенания живого, страдающего существа, захотелось даже заткнуть уши и стремглав бежать прочь. Нервы, подумал он, стараясь привести сердцебиение в норму. Всякая дрянь нам живой представляется, да еще и одушевленной… А что есть сельхозавр? Конгломерат, структурируемый заданной извне программой. Он дурак дураком, как компьютер, а уж каждый наноробот в отдельности и вовсе немногим умнее пылинки. Чего жалеть такого? Только из-за того, что эта туша умеет целенаправленно двигаться и вопить? Так тепловоз это еще лучше умеет…
Пылающий сельхозавр быстро уменьшался в объеме. Он пробовал метаться, норовил скрыться от пламени во дворах, но сбоку его встречали длинные плевки из ранцевых огнеметов, и он, вздрогнув, пятился. Он уже не напоминал четвероногое существо – он был амебой, и амебой гибнущей. В крутящемся столбе раскаленного воздуха реяли над ним черные хлопья. Неприятный, ни на что не похожий запах достиг зрительских носов.
Рыбаба попятился.
– Мало того, что этих тварей на нас напустили, так еще и отравой дышать заставляют…
– Кто напустил-то? – спросил Геннадий Родионович.
– Кто-нибудь да напустил. Кому-нибудь это надо. Что, не так?
В ответ на это оставалось лишь пожать плечами и сменить тему:
– И никакой особенной отравы… Основа нанороботов – углеродная. Скандий в них еще есть, иттрий, фтор… в общем, половина таблицы Менделеева. Но ни ртути, ни свинца, ни кадмия, ни бериллия нет, за это я ручаюсь.
– А мышьяк? – покрутив носом, вопросил Рыбаба.
– В гомеопатических дозах. Дыши смело.
– Откуда знаешь?
– Читал.
– А! – понимающе покивал Рыбаба. – Читай больше. Тебе напишут, а ты читай. Всему верь, главное. Гадом буду, мы небось и живы только потому, что этот твой скандий – редкий металл…
Нет, все-таки школьный учитель – это диагноз неизлечимой болезни. Как ни кривишься от фатальной бестолковости окружающих, в какую черную меланхолию ни впадаешь от всеобщего нежелания ничего знать, а главный симптом болезни, проявляющийся в неудержимом желании делиться сведениями, – вот он. Выскакивает неожиданно, как чертик из табакерки.
Геннадий Родионович даже руками всплеснул.
– Он не мой скандий, он сам по себе скандий! И не редкий он вовсе, а рассеянный. Везде присутствует. Ты ешь, пьешь – глотаешь сколько-то скандия. Ну и что – помер?
– Не помер, так помру, – огрызнулся Рыбаба. – И даже не узнаю, что от скандия.
– Ну да, – съязвил Геннадий Родионович. – А погоду спутники испортили.
– А что, не они, что ли?
Пришлось прервать диалог. Огнеметчики добивали сельхозавра. Привставший на цыпочки Рыбаба заявил, что недожженные остатки утекли сквозь канализационную решетку, и сейчас же высказал уверенность в том, что этот студень из нанороботов копится где-нибудь в городских коллекторах, пока не вырастет настолько, что даст всем прикурить. «Все подземные пустоты захватит, метро захватит, а потом ка-ак полезет изо всех щелей – тут-то нам и каюк». Напрягшись, Геннадий Родионович поборолся с педагогическим симптомом – и одолел.
Черные хлопья рассеялись, вонь улетучилась, машины ликвидаторов разъехались, оцепление сняли. Шагая к дому, Геннадий Родионович подумал, что сегодня, пожалуй, надо будет позволить себе не одну банку пива, а две.
* * *Под акацией, высокой, развесистой и, наверное, удивленной тем, что добилась таких успехов в климате средней полосы, лет двадцать гнил, но все еще держался изрезанный надписями столик с двумя скамьями, стойко противостоя оглушительным ударам доминошников. Сегодня их, к счастью, не было. Геннадий Родионович не любил тех, кто слишком громко оповещает мир о своем существовании.
В сентябре в шесть вечера еще светло. До холостяцкого ужина – двух котлет фабричной выработки – время есть, и чем заняться, спрашивается, если препирательства с супругой невозможны за отсутствием последней? Кто одинок, тот ценит роскошь человеческого общения – даже с Рыбабой.
Откупорив пивную банку – все-таки единственную, – Геннадий Родионович двинул черную пешку на c6.
– Опять таракан, – скривился Рыбаба. Так он называл защиту Каро-Канн.
– Играй черными и выбирай любую защиту, – предложил Геннадий Родионович.
– Тогда с форой, а? Туру, а?
– Во-первых, ладью, а не туру, а во-вторых, обойдешься. Как договорились, так и играем.
Рыбаба покорился. Делать ему было все равно нечего. Поблизости слонялся всего один знакомый – пенсионер, известный под прозвищем Гулкий Пень. Он ждал себе подобных и к шахматистам не лез – знал, что отошьют. Всецело сосредоточившись на доске, Рыбаба повел атаку и возликовал, помешав противнику рокироваться в короткую сторону.
Что ж, можно и в длинную…
В миттельшпиле назревал грандиозный размен фигур.
– Ха! – возликовал было Рыбаба. – А ведь ты без ферзя!
– Еще чего, – бросил Геннадий Родионович. – Я отдам качество. Вот так. Если ты не берешь мою ладью, тебе мат в три хода. Ты ее возьмешь. Далее размен, я без качества, а ты без пешки. Ну и много ты выиграл?
Рыбаба надолго задумался, и видно было, что он мучительно размышляет: откуда здесь взяться мату в три хода? Потом вздохнул, взял ладью и присосался к пивной банке.
– Слышь, физик, – сказал он, зашуршав пакетиком с орешками. – А ведь это олигархи, падлы, виноваты. Они и натравили.
– Кого и на кого? – поинтересовался Геннадий Родионович, уже подозревая ответ.
– Да сельхозавров же, ёшкин кот! На нас! Ну на хрен им сдался простой народ, ты сам прикинь. Работать – гастарбайтеры есть да те же сельхозавры. Рынок сбыта? За бугром у них рынки сбыта. Не, народ не нужен. Одна морока с ним, не так, что ли? Зарплату ему хоть какую, а дай. Пенсии ему плати. Учи, лечи. По ящику зомбируй, а не то забунтует…
«Много ты бунтуешь», – подумал Геннадий Родионович, но сказал иное:
– Извести народ, значит… Ну допустим…
– И допускать нечего!
– Постой. Они по сравнению с нами кто?
– Олигархи!
– Они элита, – сказал Геннадий Родионович, наставительно подняв указательный палец. – Вон Гулкий Пень ходит, бутылки собирает – для него мы с тобой элита. А они, – тут палец устремился выше, – и для нас элита, и для него. Предположим, извели они народ. Ну и для кого они тогда элита? Сам подумай.
– Кого-нибудь оставят, – неуверенно предположил Рыбаба.
– А остальных на удобрения? – Улыбка так и кривила рот. – Ну-ну. Убери фундамент – рухнет дом. А фундамент – это мы с тобой, консументы первого-второго порядка…
– Кто? – переспросил Рыбаба.
– Консументы. Э, ты второй раз подряд пошел! А ну, верни пешку на место!
– Какую?
– Вот эту! Думаешь, я не понял, зачем ты мне зубы заговариваешь? Не можешь выиграть честно – так и скажи. А будешь жульничать – перестану с тобой играть.
– Ну что, ну подумаешь, ну машинально двинул, – оправдывался Рыбаба, поспорив сколько нужно и пряча хитринку в глазах.
Перебранка ровным счетом ничего не значила. Если бы Рыбаба никогда не пытался жульничать, играть с ним было бы попросту неинтересно. Вот и сейчас его позиция, на первый взгляд крепкая, должна была затрещать по швам под натиском черных фигур. Досрочного мата не ожидалось, но проходная пешка черным была обеспечена. Если только…
Неожиданно Рыбаба набросился на черные пешки, с легкостью жертвуя фигуры. Предложил невыгодный для себя ладейный размен. И только хитренько улыбнулся в ответ на недоуменное: «В поддавки играешь?»
Только сейчас Геннадий Родионович понял злодейский замысел Рыбабы. Если идти на ладейный размен, то последняя пешка летит, и придется ставить мат конем и слоном. Как это делается, Геннадий Родионович забыл. Вспомнить по ходу игры – нереально. Да и правило пятидесяти ходов никто еще не отменял.
– Э! Э! Тронул – ходи! – всполошился Рыбаба.
– Мало я тебе разрешал перехаживать? – возмутился Геннадий Родионович.
– В этой партии ни разу. Ты давай, давай, ходи турой…
– Ладьей, – злобно поправил Геннадий Родионович и, крякнув с досады, пошел на размен. Чертов Рыбаба! Чертово пиво! Если бы не оно… Он всерьез верил, что сумел бы исхитриться, напрячь мозги и сообразить, как ставится этот мат.
– Ой, ёшкин кот! – сказал вдруг Рыбаба. Глаза у него сделались круглые и неподвижные, как у карася, и так же по-рыбьи раскрылся рот.
Неслышно вывернув из-за угла дома, прямо к скамейке под акацией двигался сельхозавр. Еще один.
Впоследствии Геннадий Родионович так и не смог объяснить, что заставило его оцепенеть. Быть может, он вообразил, что уничтоженный сегодня на его глазах сельхозавр сумел возродиться аки феникс и теперь пришел наказать зевак, ничего не сделавших для его спасения? Вряд ли. Такую мысль ни один здравомыслящий человек и близко к себе не подпустил бы. Сельхозавр не феникс – это первое. Сельхозаврам чужды мысли о возмездии – это второе. Им вообще чужды мысли. Они им без надобности. Инстинкт – еще может быть, если можно возвести в ранг инстинкта дефекты программы. Но бывает ли инстинкт возмездия?
