Илья Стальнов - Нереальная реальность
– Ох, затоптали, закрутили мы их. Ох, кровушку ихнюю выпили. Ох, на косточках повалялись! На черепушках поплясали…
– А граф велел кинуть его своим крылатым львам, хи-хи. Твари проголодавшиеся были. Но подавились, хи-хи-хи. Нежитью кто хошь подавиться, хи-хи-хи-хи…
– А я говорю, для ентого дела детская кровь куда лучше! Такая нежненькая. Очень милая кровушка.
– А я говорю, лучше кровь девственницы!
– А я тебя – на клочки!
– А я тебя – в дым…
– Двадцать монет за суррогат! Разве это печень младенца была? У этого младенца уже лет десять как цирроз…
Но главное, что доносилось изо всех углов и что было основной темой – мобилизация.
– Объявят?
– Говорят, уже объявили.
– На Цитадель?
– На Цитадель!
– Сомнем!
– Крови напьемся!
– В дым! В клочки! В пух! В…
Мать-перемать. Трах-тарарах. И все в таком же роде – грубо и без вкуса.
– Слышишь, – прошептал Степан. – Цитадель.
– Слышу.
На друзей пока не обращали особого внимания. Лишь горбатый трактирщик изредка бросал на них испытующие взоры, и нос его начинал шевелиться, а ноздри хищно раздуваться.
Степан, наконец, решился. Взял деревянную двузубчатую вилку. С трудом подцепил ею комок свалявшихся-сварившихся овощей, первоначальный вид и смысл которых был утрачен безвозвратно. Зажмурившись, засунул все это в рот. И улыбнулся.
– Нормально? – спросил Лаврушин.
– Кхе, – отозвался Степан.
И стало понятно, что это не улыбка, а гримаса. И не радости, а отвращения. И не ответил он вовсе, а просто борется с подступающей к давно вырезанным гландам тошнотой.
Степан выплюнул все, прокашлялся, долго вытирал рот.
– Люди это не едят, – заключил он.
Неожиданно старуха разжала руки, высыпала порошок и потянулась к своей котомке. Вытащила из нее большую морскую раковину. Прижала к уху. Затрясла головой, будто услышала в раковине что-то поразившие ее. Потом, заозираясь, стала буравить окружающих своими вспыхнувшими рубиново глазами. Затем еще раз прислушалась к раковине и заорала сухо, кашляюще, сипяще:
– Розыск!
Ее вопль легко перекрыл пьяный галдеж. Повисла тишина. А потом она взорвалась, раскололась голосами.
– Как – розыск?
– Где розыск?
– Кого?
– Беглые! – заорала старуха.
– Беглые, – пролетел озадаченный шелест.
– Беглые! – повторила старуха.
И все взоры как по команде обратились к Лаврушину и Степану. Опять повисло молчание, на этот раз куда молчаливее. Гробовое молчание – к этому случаю подходит лучше всего.
* * *
В общем-то, нечего было переться в эту забегаловку – с самого начала ведь было понятно, что добром все не кончится. Странно, что удалось протянуть здесь столько времени, и на друзей не набросились сразу.
Все пришло в движение. Отложил свою дудочку гигант-урод. Обхватил широкоплечий мужичок с ноготок свой топор и счастливо многообещающе заулыбался. Пришли в движение крошечные фигуры в балахонах. И «питекантропы», смахнув со стола остатки доеденного быка и выковыривая ножами куски мяса из зубов, двинулись вперед. «Кабальеро» взялся за эфес шпаги. Всадник вытащил стилет.
Выход был недалеко. Но его заслонил горбатый хозяин, рядом с ним застыл привратник с дубиной.
Посетители молчаливо надвигались. И это молчание было самым пугающим. Так молчат те, у кого есть ясная цель и нет желания терять время на никчемные разговоры.
– Боже, – прошептал Лаврушин, видя оскалившиеся в торжестувующих улыбках нечеловеческие лица, слюну, стекающую по подбородкам, кривые острые зубы.
Он начал истово креститься, прижимаясь к бревенчатой стене. Что, как не крестное знамение, есть лучшее орудие от нечисти. На миг враги замерли, и послышался недовольный шепот-шуршание. Но всего лишь на миг.
– Ужин. Хороший ужин, господа, – произнес горбун.
И враги снова, правда, куда осторожнее, двинулись вперед. Теперь можно было протянуть руку и ухватить за нос ближайших.
Лаврушин прищурился. Должен быть выход. Как бы плохо не было, он всегда находился. Слишком часто друзья видели смерть. И всегда находили этот выход.
Он вдруг заметил, что сжимает в руке двузубую вилку, которой приготовился полоснуть по ближайшей морде. Да, это будет борьба дохляка со слоном с помощью зубочистки! Он откинул вилку. И нащупал «пианино».
Он был не готов к нему. Он знал, что не сможет овладеть его силой. Но… Но все равно пальцы его мягко коснулись клавиш.
Густой звук поплыл по таверне. Заклубился дым, вырываясь из камина. Каркнув, тяжело поднялся ворон под потолок. Рванули врассыпную летучие мыши, а кот-котище с мявом забился под лавку.
Нечисть немножко отпрянула.
– А, боитесь, – ликующе воскликнул Лаврушин.
И тут понял, что вся свора кинется сейчас на них. У него оставался миг.
Он нажал опять одновременно на три клавиши.
На этот раз обрушилась страшная какофония. Стены тяжело вздрогнули, как при землетрясении. Стало понятно, что материя, из которой состоит окружающее, сейчас не выдержит и порвется гнилой мешковиной.
Почувствовала это и нечисть.
– Ну, – Лаврушин сделал вид, что нажимает на следующую клавишу.
И нечисть с визгом бросилась прочь, начала забиваться по углам, отпихивая, расшвыривая друг друга.
– Музыкант! – послышался вопль, в котором был ужас.
– Музыкант! – вторили ему вопли, полные отчаянья.
– Сматываемся, – крикнул Лаврушин.
Друзья кинулись в освободившийся проход, выбежали во дворик.
– Кони, – мазнул рукой Степан.
Он попытался красиво, как в фильмах, вскочить на оседланного черного коня. Конь заржал, ударил копытами. Степан шарахнулся в сторону.
– Оставь его! – прикрикнул Лаврушин, с кряканьем отодвигая тяжеленный засов.
Действительно, наездники из детей мегаполиса были никакие, так что и заморачиваться с гордыми животными не стоило.
Они выбежали за ворота и кинулись в овраг. Все вокруг было против них. Земля скользила. Ставшая жесткой трава цеплялась за ботинки. Лес пришел в движение. Деревья махали ветками, будто жалея, что не в силах вырвать корни и шагнуть на тропу. Из чащи разносились чавкающие звуки, в которых сквозило ожидание и ненависть. Внизу серебрилось озеро, и от него исходила самая большая угроза. Над ним метались светлые, страшные силуэты и плыл тонкий зов – он тянул к себе песнями сирен.
Дыхание сбивалось. Сердце готово было вырваться из груди. Наконец, не в силах больше бежать, Лаврушин остановился и упал на колени.
– Не могу, – простонал он.
– Поднимайся. Погоню могут выслать.
– Вряд ли. Нечисть напугана больше нас.
– Куда нам дальше?
– Вперед по дороге. В лесу нам не выжить.
Лаврушин сам себя пытался убедить в том, что за ними не будет погони. Но был уверен в обратном. Единственно, надеялся, что неразберихи, посеянной в таверне, хватит на некоторое время.
Дорога раздваивалась, петляла, растраивалась. Неожиданно лес кончился. Оборвался, как обрезанный. В свете полной луны открылись посеребренные поля. Горизонт вздымался вверх черными неприютными горами. Космически звездное небо рассекал готическими стройными линиями сказочный замок с высокими башнями и шпилями.
– Не хочешь попросить приюта? – спросил Лаврушин.
– Что-то неохота.
Друзья остановились, пытаясь прикинуть дальнейшее действия.
И тут ночная тишина наполнилась топотом лошадей, звоном стали, гиканьями. Отовсюду – из-за невидимых глазу укрытий, из-за холмов как по волшебству появлялись всадники, которые казались в лунном неверном свете призраками былых сражений и походов. Зазвенела сталь. Захрипели лошади. Послышались отрывистые команды.
И бежать было некуда. И сил уже не осталось. И выхода не было никакого.
Друзей окружили. Вспыхнули желто-красные факелы. Одни всадники держали наготове пики, другие целились в друзей из арбалетов. На грациозном гнедом коне гарцевал их старший – высокий, с прямой выправкой, худой рыцарь в темных доспехах. Его пышные светлые напоминали меховую шапку.
– Добро пожаловать, – его голос был звонок. – Мы любим гостей, – он захохотал.
Лаврушин потянулся к «пианино», торчавшему из его кармана.
– Как дотронется, стреляйте без промедления, – велел рыцарь, и арбалетчики напряглись. Зазор между их решимостью стрелять и поводом для этого действия был очень невелик.
Лаврушин нехотя оторвался от «пианино». И поднял руки, демонстрируя, что не наделает глупостей.
– Не бойтесь, – сказал рыцарь. – Я приглашаю вас в мой замок. Будьте моими гостями.
– Вы всегда так приглашаете зазывать гостей? – начал заводиться Степан, впадавший в свое знаменитое состояние души, которое именуется: «А по фигу мороз! Стреляйте, гады!»
– Зато действенный, – небезосновательно заверил рыцарь. – Хорошие гости ныне редки. Приходится потрудиться.
– С кем имеем честь? – спросил Лаврушин, все еще не опускавший руки, поскольку пальцы арбалетчиков лежали на спусковых скобах.
