К. Л. Андерсон - Жестокие ангелы
— И с Берном, и с Ляном. — Он криво и как-то грустно улыбнулся. — Возможно, это происходит и с тобой, просто ты ещё не заметила.
— А как насчёт Амеранда Жиро?
Орри вздохнул:
— Тебе нужно быть на самом деле осторожной с Амерандом… тебе известно, что Лян помогал ему последние четыре года в поисках матери?
— Нет. Ещё кое-что, чего я не знала. — «Мисао был абсолютно прав. На этот раз мы отправились на задание вслепую». — Она… заложница?
— И да и нет. — Орри помахал рукой. — Она и его отец продали себя в долговое рабство, чтобы купить ему подобающее место в службе безопасности. Это случилось после того, как они рискнули всем, чтобы вывезти с Обливиона во время беспорядков своих троих детей.
— Так, значит, у него большая семья? — Я подумала о Финне Жиро, худом, высохшем, с задубевшей кожей, несмотря на его подобострастное простите-извините.
— У него была большая семья, — поправил меня Орри. — Его старший брат убит во время одного из мятежей, после того как дети Обливиона высадились на Дэзл. Его младший брат убит во время одного из мятежей, когда Обливион пал. После этого родители решили, что им необходимо его спасти, а самым подходящим местом оказалась служба безопасности. Единственным шансом для обливионца попасть туда было внести плату за обучение, а единственным шансом внести плату за обучение — продать себя в долговое рабство.
— Тебе рассказал всё это Амеранд?
— Лян. Обрывочно, год за годом. Родителей Амеранда поглотило долговое рабство. В конечном счёте он сумел отыскать своего отца и изменить его жизнь, назвав своим слугой. — Мы посмотрели друг на друга, молча признавая всю непристойность подобной ситуации. — Но его мать пропала. Возможно, её отправили на какую-нибудь другую планету, заселённую диаспорой. А может — нет. — Орри ещё раз пожал плечами. — Суть в том, что если и есть кто-то, готовый лично уничтожить Кровавый род, то это Амеранд. Он мог решить, что пора ускорить события, если подумал о том, что наше появление предвещает конец.
К несчастью, это очень точно соответствовало образу Амеранда, который виделся мне: молодой мужчина с каким-то неестественным самообладанием. Его обучали жестокости и воспитали в таком месте, где постичь порочность в необходимых пределах значило выжить. Мои полуобещания стали последней каплей? У меня сдавило горло. Может, так и случилось.
— Стал бы Амеранд убивать своего клерка?
— Если бы он посчитал, что тот оскорбил друга или семью, то стал бы. Верность и преданность приобрели здесь весьма своеобразную, очень личную форму. Доверять можно лишь близким или, скорее, тем, кто одной крови с тобой.
Мои пальцы сжались вокруг чашки. Я подумала о покойниках, которых мы оставили на корабле. Понапрасну утраченные жизни, которые у меня не было времени оплакать, — родня, с которой не было шанса примириться.
Потом я подумала об Эмилии Варус и её встрече с клерком. Подумала ещё раз о запутанной цепочке войн и убийств. Здесь не только преданность и верность обрели очень личную форму, но и власть. Никакой беспристрастности. Очень мало лежит на поверхности. Твоя власть на Дэзл зависела от того, с кем ты был знаком. И кого боялся.
— Почему ты до сих пор здесь, Орри? — вдруг спросила я.
Орри уставился в мою пустую тарелку.
— Потому что, пока я здесь, чтобы помочь, меньше этих ребят будет продано в рабство.
Я кивнула. Мы просто немного посидели, чтобы чуть успокоиться, прийти в себя от всего сказанного. Потом новая мысль, как камень, тяжело опустилась на дно моей души.
— Орри, — произнесла я, — если Амеранда Жиро обвиняют в убийстве, почему они не забрали его отца? Отец — заложник добропорядочного поведения сына, ведь так? Если Амеранд сделает что-то не так, накажут и его отца.
Орри изумлённо посмотрел на меня. Сначала открыл свой рот. Потом закрыл.
— Я не знаю. Это должно было случиться сразу же после предъявления обвинения.
— Но именно его отец пришёл ко мне рассказать, что Амеранд арестован. — Мы уставились друг на друга. — Здесь что-то не так.
— И уже как-то по-новому, — сказал Орри с удивлением в голосе. — Поздравляю, Тереза. Я не думал, что такое возможно.
Существовала тысяча вещей, которыми мне следовало заниматься в тот момент, но понимание происходящего было крайне необходимо, более важно, чем всё остальное. Мне надо было узнать, почему Капа, Эмилия Варус и Амеранд Жиро — все оказались на моём пути. Мне надо было узнать, на чьей стороне был в самом деле Амеранд Жиро и что означал факт личного знакомства Эмилии Варус с Великим стражем Торианом. До тех пор пока я всё это не пойму, ничего не смогу предпринять.
— Орри, сделай мне одолжение.
— Какое?
— Мне нужно, чтобы ты доставил Финну Жиро послание от меня.
Он повернул голову так, чтобы оглядеть меня сбоку.
— Какого рода послание?
— Мне нужно, чтобы ты сказал ему: если в ближайшие два часа кому-нибудь надо будет поговорить со мной, я буду вести расследование на том месте, где была найдена Бьянка. Но тебе придётся показать мне это место. У меня даже не было возможности заняться этим раньше.
Орри прищурился:
— Ладно. Тащи своё здоровущее оружие, и мы отправляемся.
Пять минут спустя, с оружием за спиной, Орри и я шли вниз по улице. Тем утром народу было немного. Люди наблюдали за нами из дверных проёмов и узких переулочков, но торопливо бросались по своим делам, как только обнаруживали, что мы их заметили. Длиннохвостые попугаи взмывали с мусорных куч стаями лимонно-лаймового цвета, а змеи грелись на карнизах.
Я смогла вместе с Орри трижды завернуть за угол, перейти через мост над проломом, в который рухнула крыша тоннеля. Наши пути разделились у подножия огромной каменной опоры. Орри повернул налево, я продолжила идти прямо, медленно, стараясь следовать названным им ориентирам.
Наконец я остановилась у входа в подземный переход, который теперь стал не чем иным, как круглой дырой в асфальте. Остов винтовой лестницы вёл в темноту.
Я помедлила, глядя в эту дыру, и постаралась успокоиться. Я чувствовала на себе взгляд Бьянки, притаившейся в бесконечно терпеливом ожидании. Когда этот терпеливый взгляд направлен на вас, он может довести вас до последнего быстрее и надёжнее, чем любая самая страшная угроза, потому что вы знаете: не важно, что вы сделали, она никуда не денется, когда с вами будет покончено, просто останется там же. И притаится в ожидании.
Голые брёвна скрипели и вибрировали под моими ботинками, когда я осторожно спускалась вниз. Камень приглушал звуки, которые раздавались над моей головой, но усиливал скрип проржавевших креплений. Стоял запах гниения. Если вентиляционные каналы и функционировали, то они были засорены. Было жарко, душно и тихо. Кое-где лежали пыль, и отходы продуктов брожения, и множество экскрементов. Мне сдавило горло, и я закашлялась. Я велела себе преодолеть отвращение, но запахи показались только хуже.
Хотя это всё-таки сработало. Почти.
Наконец мои ботинки снова коснулись поверхности. Густые тени и слишком много шелестов и шорохов наполняли тоннели, напоминая мне, что утраченное, тайное, крысы и то, что охотилось на них, — всё ожидало здесь, внизу, вместе со мной. Шевельнулось что-то большое, и я повернулась на каблуках, держа наготове своё оружие. Шаги в темноте удалялись. Я на секунду расслабилась и снова перекинула оружие за спину, но я согнула руки в своих бронированных перчатках, а мой разум настроился на боевую волну. Я была готова сражаться.
Под ступенями чернело пространство. Единственный серый луч освещения пробивался сверху подобно лучу прожектора. Я была начеку, натянута, насторожена. Мне не следовало так поступать. Следовало выбирать другое место встречи. Не следовало спускаться в могилу Бьянки в одиночку.
Но я была не одна. Она находилась за моей спиной. Я чувствовала её дыхание. Оно отдавалось эхом в моих собственных тяжёлых, резких вздохах.
Я отрегулировала манжеты на своей униформе и подняла правую руку так, чтобы загоревшаяся лампочка освещала пространство под лестницей.
Там не было практически ничего, кроме голых камней. Немного грязи забилось по углам, но и мусора было не много. Обитатели Дэзл освобождали свой дом от любых отходов, которые можно было превратить во что-то другое, и растаскивали их.
Камень был подпорчен временем, дерьмом и кровью.
Я выключила свою лампочку.
Мгновенно всё погрузилось в темноту. У меня перехватило дыхание. Оно эхом отдавалось в ушах. Слишком громкое. Слишком тяжёлое. Вдруг я почувствовала, как моё тело от страха обливается потом под бронёй, как и мои ладони в перчатках. Всё это обмундирование не отличалось лёгкостью, однако я была уязвима. Не защищена. Темнота может видеть. Она вползает под кожу, проникает в голову. Дневной свет думает, что видит, темнота знает об этом. Темнота — то, что ты носишь в дыре, которая до сих пор зияет в твоей голове. Она уже живёт внутри тебя, ожидая найти ту небольшую трещинку, которая расширится настолько, что темнота просочится в твой мозг и наполнит тебя до краёв.
