Адмирал Империи 33 (СИ) - Коровников Дмитрий
Но при этом в тоне Константина Александровича не было и намека на просьбу или заискивание. Напротив, голос его хоть и звучал тихо, но в нем по-прежнему явственно чувствовались властные, повелительные нотки, не терпящие возражений. Даже на пороге смерти император не желал никому передоверять свои царственные прерогативы. И сейчас он недвусмысленно давал понять первому министру: предстоящее назначение — отнюдь не проявление милости, а лишь тяжкое бремя, принять которое Граус обязан беспрекословно.
Столь неожиданный поворот буквально шокировал Птолемея. Все его расчеты и прогнозы относительно грядущего разговора с монархом мигом разлетелись вдребезги.
— Государь, — изумленно воскликнул Птолемей, ожидавший совсем другого. Он с трудом подбирал слова, впервые за долгие годы, чувствуя себя настолько растерянным и не готовым к подобному повороту. Услышанное поистине оглушило его. — Неужели вы хотите передать титул вашему младшему сыну в обход Конституции и традициям⁈ По закону должность императора является выборной, и лишь кандидат избранный Сенатом может унаследовать трон!
Птолемей старался говорить почтительно, но голос его то и дело срывался от плохо скрываемого возмущения. Мысли его путались. Как, спрашивается, он должен реагировать на эту немыслимую, дикую прихоть обезумевшего от болезни монарха?
Однако прежде чем Птолемей успел облечь свое негодование в менее эмоциональную и более связную форму, умирающий царь вновь начал говорить. Видно было, что каждое слово дается ему с огромным трудом, любая фраза выталкивается из гортани короткими судорожными толчками, словно из последних сил. Но при этом в глазах Константина Александровича горел настолько яростный, лихорадочный огонь, что становилось понятно — ни о каком помутнении рассудка здесь и речи быть не может. Император прекрасно отдавал себе отчет в своих намерениях и желал, чтобы они были в точности исполнены.
— К сожалению, мой друг, — шепотом, хрипя и задыхаясь после каждого слова, продолжал настаивать монарх. — На сегодняшний момент в Российской Империи нет достойных кандидатов, которые были бы способны управлять государством…
Тут Константин Александрович на миг прервался, пытаясь справиться с очередным приступом удушья. На лбу его выступила испарина, лицо исказила мучительная гримаса боли. Но император невероятным усилием воли подавил стон и продолжил изливать наболевшее:
— Природа или злодейка судьба не наделили тех адмиралов и министров, кого я знаю, так скажем, качествами настоящего правителя. Кто-то из них чересчур амбициозен, кто-то слишком нерешителен и неразумен… Да что там говорить, ты и сам прекрасно знаешь это без моих слов…
Голос царя становился все слабее и невнятнее, так что Птолемею приходилось буквально угадывать слова по беззвучному шевелению посиневших губ. Тем не менее, Граус впитывал в себя каждый хриплый шепот монарха, словно губка, чутко внимая сокровенным излияниям своего повелителя.
— Пожалуй, из всех сановников и космофлотоводцев ты бы смог занять трон… — из последних сил прошелестел император.
На какой-то миг Граус потерял контроль над собой, едва не застонав от пронзившей все существо сладостной судороги. Он затаил дыхание, чуть ли не физически упиваясь блаженством только что услышанного признания. Оно стоило десятка пышных церемоний коронации и сотен верноподданнических клятв, ведь исходило из уст самого царя на смертном одре. И сейчас, перед лицом вечности, Константин Александрович не мог лукавить или притворяться. Похоже, он и впрямь считал Птолемея своим единственным достойным преемником.
Но не успел первый министр, охваченный почти религиозным экстазом, насладиться свалившимся на него триумфом, как император безжалостно вернул его с небес на землю. Даже теряя последние крохи сил, он умудрился спустить мечтательного царедворца с облаков иллюзий и указать ему на незыблемые политические реалии:
— Но ты не имеешь достаточного авторитета, — безжалостно резюмировал Константин между тем. Слова монарха подействовали на него как ушат ледяной воды, заставив очнуться и прийти в себя. — Чтобы удержать власть над всеми ста тридцатью пятью звездными провинциями Российской Империи, — продолжал шептать император, глядя на застывшего в почтительном полупоклоне первого министра пристальным, испытующим взглядом угасающих глаз. — Поэтому…
Государь закатил глаза и на несколько секунд замолчал. Его изможденное страданиями лицо исказила мучительная гримаса, словно от невыносимой боли. Казалось, каждый новый вдох дается ему с нечеловеческим трудом, раздирая грудь раскаленными добела крючьями. Но даже сейчас, на пороге небытия, Константин Александрович изо всех сил цеплялся за ускользающую нить разговора, стремясь передать своему первому министру какую-то чрезвычайно важную мысль.
— Поэтому я и прошу тебя об услуге… — наконец прохрипел он, с трудом шевеля пересохшими, потрескавшимися губами. В помертвевших глазах монарха в этот миг читалась такая невыразимая мольба, что Птолемей невольно содрогнулся всем телом. Он вдруг с пронзительной ясностью осознал: сейчас перед ним лежит не всесильный император, чьим капризам обязана потакать вся вселенная, а обычный смертный, отчаянно цепляющийся за последнюю надежду обрести покой и смысл в преддверии неминуемого конца.
«Это скорее не услуга, а преступление, за которое последует неизбежная расплата, — мелькнула вдруг в голове Грауса крамольная мысль. — Вы Ваше Величество просто прикрываетесь словами о недостойных трона, лишь затем, чтобы в обход всех законов продолжить собственную династию любой ценой».
Однако первый министр, разумеется, не позволил себе озвучить столь опасные суждения вслух. Вместо этого он принял предельно почтительный вид и, склонившись к самому лицу умирающего царя, произнес вкрадчивым тоном, стараясь, впрочем, не допускать и тени заискивания:
— Почему именно цесаревич Иван Константинович? Ведь он же самый младший из ваших наследников… Если даже отставить в сторону законность такого шага, как передача власти в обход Сената, то есть же более очевидные кандидатуры. Взять хотя бы вашего старшего сына Артемия Константиновича — куда более легитимный вариант в глазах двора и подданных. Или на худой конец княжну Таисию Константиновну — как мы знаем, она уже успела блестяще проявить себя на войне и, несмотря на юный возраст, показала недюжинный талант космофлотоводца… Так почему же не они, а именно восьмилетний ребенок⁈
Произнося это, Птолемей исподтишка внимательно следил за реакцией императора. Он ожидал вспышки гнева или по меньшей мере раздражения в ответ на свою дерзость. Но, к его немалому удивлению, Константин Александрович выслушал возражения своего советника с олимпийским спокойствием. Более того, на бескровных губах монарха даже промелькнула тень одобрительной усмешки.
Видимо, почувствовав некоторое замешательство Грауса, царь с трудом приподнял руку, призывая того к молчанию. Жестом этим он словно желал показать: мол, не тревожься, мой верный слуга, сейчас я объясню тебе свой замысел во всех подробностях. Наберись лишь терпения и не перебивай меня по пустякам.
— Кстати, о Таисии, — медленно проговорил император, и в его потускневших глазах на миг вспыхнул живой интерес. Казалось, одно лишь упоминание о его любимой дочери, влило новые силы в иссохшее тело умирающего. — Я желаю, чтобы именно великая княжна Таисия Константиновна была опекуном маленького Ивана вместе с тобой…
Услышав это неожиданное повеление, Птолемей помрачнел. Он никогда не находил общего языка с Таисией Константиновной, считая ее чересчур независимой, своенравной и неуправляемой особой. В представлении первого министра истинная царевна должна была являть собой образец кротости, благонравия и покорности мужской воле. Но дочь императора всем своим поведением демонстрировала качества прямо противоположные. Дерзкая и решительная, княжна Таисия и впрямь воображала себя этакой Афиной Палладой, небесной покровительницей героев, кстати и линкор свой флагманский назвала именно «Афиной» судя по всему именно поэтому…
