Андрей Лазарчук - Сироты небесные
– Думаете, не вернёмся мы на Землю?
– Ничего не думаю, потому что не знаю. Может, и Земли уже никакой нет. Может, там миллион лет прошёл, пока мы летели, – согласно паршивцу Эйнштейну. И вообще – исходить надо из того, что во всей вселенной осталась только наша Мизель да ещё те козлы, что на орбите засели. Потому что когда не видно звёзд… в общем, ничего другого в мой лысый череп не приходит.
– Может быть, всё-таки пылевая туманность… – сказал Петька.
– Может быть, – охотно согласился пан Ярек. – Правда, тогда непонятно поведение тех… – он ткнул пальцем в небо. – Им-то чем пыль мешает? Я ведь когда-то понимал кое-что из их трёпа. И мне показалось, что они, во-первых, когда попали сюда, были очень озадачены, а во-вторых – что у них разом пропали все ориентиры, и куда дальше лететь, они не знают. Или не могут – без этой своей навигации. Или просто стало некуда лететь…
Глава вторая. БУНТ
"Так и знал, так и знал, так и знал…" – твердил про себя и. о. начальника школы каперанг Данте Автандилович Геловани. Он шагал по стартовому столу, почти сбиваясь на бег, но иногда приостанавливался и вглядывался… нельзя сказать чтобы в даль – видимость была метров пятнадцать. Ветер взбалтывал снежную муть, валящуюся с неба, и расшвыривал во все стороны – преимущественно в морду. Ноги проваливались выше щиколоток, за воротником полурасстёгнутой лётной куртки было мокро.
Ну, почему сегодня не оттепель? Или хотя бы просто ясный тихий погожий денёк, какие в Питере всё же бывают, что бы там ни говорили москвичи…
Чтобы различить циферки и стрелки, часы пришлось поднести к самому носу. Прошло уже почти полтора часа. Хорошо, что не улетел в Москву, как собирался… Нет, об этом лучше не думать. Думать надо о том, что он сейчас скажет. О том, как разыграть эту «бескозырку» с наименьшими потерями…
За пасмурной пеленой снега проглянула невысокая тёмная стена. Геловани сбавил шаг до строевого, взял чуть левее. Теперь, когда он знал, куда смотреть, он стал различать и отдельные фигуры, стоящие чуть в стороне, и силуэты санитарных машин, и платформу с прожекторами, выключенными до поры. Подбежал офицер-воспитатель, Геловани отмахнулся от рапорта, пошёл вдоль строя.
Чёрная форма, сугробчики на плечах и головах, белые лица, чёрные провалы глаз и редко у кого – обжигающий румянец.
Никто из мальчишек даже головы не повернул. Быть может, они и не в состоянии были уже реагировать, все силы ушли на то, чтобы удержаться вот так, в струнку, глядя прямо перед собой невидящими глазами. Декабристы малолетние!
Так и знал… Не нужно было быть телепатом, чтобы увидеть, как дело неудержимо катится к бунту. Вчерашние защитники, единственная надежда Земли, последний рубеж обороны – в одночасье превратились в обыкновенных мальчишек и девчонок и несколько месяцев, бурля и кипя, пытались осмыслить это превращение. И вот сегодня… По всему выходило, что детонатором стали новые учебные планы на второе полугодие, где большинство учебно-военных курсов сменились обычными школьными.
На это можно было бы списать всё, если бы бунты не вспыхнули в десятках школ по всему миру и не покатились с востока на запад вместе с солнцем. Причем в двух – Хайфонской и Бомбейской – дело дошло до стрельбы. Слава богу, в воздух. А в Осаке ребятишки захватили ангар, выкатили все исправные катера – девять штук – и ушли в небо вслепую. Обнаружить их пока не удалось.
И ещё Новосибирск… хотя это мог быть и несчастный случай…
Надо было начинать говорить. Хоть что-нибудь. И Геловани, бросив мегафон, начал говорить, громко и ясно, без обращения, словно все и так прекрасно знали, о чём он заговорит:
– Я думаю, всем понятно, что вы пришли сюда, потому что не хотите выходить из боя. И это правильно. Хотя и не служит оправданием тому, что вы нарушили приказ.
Он по-прежнему шагал вдоль строя, вглядываясь в застывшие лица и гадая, насколько далеко разносится его голос и – когда же его наконец осенит.
– Но я предпочитаю исходить из того предположения, что никаких приказов вы не нарушали.
Легкое, почти неуловимое движение, не голов даже, а глаз, причём не многих, но теперь Геловани знал, что его услышали.
– Наоборот, вы поторопились выполнить приказ, который в сложившейся обстановке был совершенно неизбежен. Земле нужны добровольцы. И я полагаю, что именно их и вижу перед собой. Однако задача вам предстоит сложная, секретная, и, к великому моему сожалению, опасная. И пойти смогут только лучшие из лучших. Даже не так. Я всех вас прекрасно знаю. И кто из вас лучшие, знаю тоже. Но…
Он развернулся и пошёл вдоль строя в противоположном направлении. И головы гардемарин одна за другой поворачивались вслед за ним.
– Но то, что нам предстоит сделать, потребует от вас качеств, на которые мы вас не проверяли, не тестировали. Нам раньше и в голову не приходило, что на них следует обращать внимание. Поэтому мы будем срочно проводить новые собеседования с каждым, кто… кто рискнёт. Заставлять вас я не имею права.
Он как бы нерешительно остановился, перемялся с ноги на ногу, развернулся лицом к строю и прибавил голос:
– И всё-таки откладывать я тоже не могу. Ситуация слишком острая, можно сказать, критическая и… непредсказуемая. Собеседования я начинаю немедленно. Точнее, через двадцать минут. У меня в кабинете. Подумайте ещё раз – прежде чем прийти. Я рассчитываю хотя бы на тридцать кандидатов…
И спокойно закончил:
– Школа! Разойдись!
Потом повернулся и неторопливо пошёл через поле обратно, слыша за собой тишину.
Озарение не приходило…
Но строй за спиной вдруг сломался и распался на отдельные хрупкие фигурки…
К счастью, начало тестирования пришлось отложить на после ужина, поскольку в тепле ребятишки «поплыли». У многих были обморожены щёки, лбы, носы, у некоторых – пальцы. И пока их мазали, поили, отогревали, кормили таблетками, Данте Автандилович и доктор Мальборо (подполковник медицинской службы Софья Михайловна Табак, получившая прозвище и за фамилию, и за широкополую шляпу-стетсон, без которой она не могла появляться под открытым небом) успели-таки изобрести тест не только правдоподобный, но и информативный.
Гардемарин пропускали через него по трое. На первом этапе шёл старый, добрый, проверенный многими поколениями шпионов и пилотов "довизиблового времени" тест на зрительную память: запомнить семнадцать разнородных предметов, преимущественно светлых и расположенных на светлом фоне. Ответы подавались в письменном виде – но не сразу: в промежутке следовало решить то, что Геловани вслух называл "логической задачей", а любой психолог опознал бы как примитивный тест на ассоциации: испытуемый прочитывал десять не связанных между собой фраз (от группы к группе они менялись), после чего за минуту формулировал, что эти фразы объединяет. Ответ требовалось уместить в сорок знаков.
Истинной целью этого испытания было – заставить мысленно проговориться. В списке фраз – известных цитат из фильмов и книг – обязательно были две-три тревожащие, например: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться», «Леди Винтер, а что это вы всыпали в бокальчик?», «Я сделаю им предложение, от которого невозможно отказаться»… Удивительно урожайным на угрозы оказался «Остров сокровищ»: «Через час те из вас, кто останется в живых, позавидуют мёртвым», «Одни боялись Пью, другие – Флинта, а меня боялся сам Флинт», «Если дело дойдёт до виселицы, так пусть на ней болтаются все!», «Либо вы мой корабельный повар – и тогда я с вами обращаюсь по-хорошему, либо вы капитан Сильвер, бунтовщик и пират, – и тогда не ждите от меня ничего, кроме виселицы», «Кто он? – воскликнул сквайр. – Назовите этого пса, сэр!»
Одна фраза повторялась в каждом наборе и была откровенно провоцирующей: "Совершенно очевидно, джентльмены: среди нас предатель".
Каждый раз, когда гардемарины принимались за листочки с текстом, Геловани рассеянно смотрел поверх их голов, стараясь выловить среди произносимых про себя слов те, что выдавали бы тревогу, замешательство, страх. Но ничего такого не попадалось…
После ассоциативного теста следовало окончание мнемонического: на чистом листке нужно было составить список тех семнадцати (а вернее – кто сколько запомнил) предметов, которые показывали в самом начале.
И на этом попали под подозрение двое. Дело в том, что среди предметов были картонки со словами Alarm и Predator. Как правило, ребятишки запоминали двенадцать-четырнадцать предметов и простое «тревога»; со вторым – английское слово «хищник» созвучно русскому «предатель» – путались, писали «что-то по-английски». Один из проколовшихся выдал список из шести предметов, среди которых вообще не было табличек со словами, второй – список из семи, и обе таблички в нем фигурировали – последними.
