Легенды Лиса (сборник) (СИ) - Карелин Антон Александрович

Она летала посередине двора на скрипящих качелях, крепленых к старой яблоне, и бежевая юбка плескалась по ветру, волосы взмывали и опадали в такт полетам вниз-вверх. Щекой прижавшись к толстой веревке, крепко держась обеими руками, прикрыв глаза, она казалась устремленной куда-то очень далеко. И горестной, и печальной. И думающей обо мне.

– Света!

Ритмичность маятника сменилась дернувшим веревки сбоем, перекрутившим качели, завертевшим их вкруг. Глаза ее расширились, сандалии опустились, взметнув дворовую пыль. Я уже соскочил с забора и медленно шел к ней, любуясь, как трепещет по ветру ее подол платья и ласкается, касаясь шеи, бледно-зеленый шарф.

– Как твои дела?

– Как твои дела? – спросили мы одновременно: я, останавливаясь, она – соскакивая и выправляя складки.

– Хорошо.

– Нормально.

Нормально были у нее, и это значило, что плохо.

– Почему ты не приходила в гости? – спросил я как можно спокойнее, желая все сразу же ей рассказать, но твердо зная, что нельзя.

Она покраснела. Кожа ее была очень светлой, любое волнение отливало возбужденным пурпуром. Мгновение она размышляла, как сказать, взгляды наши встретились, и, желавшая соврать, Света ответила правду.

– Я пыталась залезть, но никак не могла. Здесь стена ровнее, зацепиться не за что. Все время соскальзываешь. Не знаю, как у меня тогда получилось… Наверное, повезло.

Ей было стыдно. Она подняла глаза и, широко распахнув их, спросила невинно:

– А почему… не приходил ты?

– Папа не пускал, – я не мог говорить ей про поле, про работу отца, но не мог и врать, поэтому закашлялся.

Она удивилась, но кивнула, пальцем теребя свой соломенный хвост, вся освещенная солнцем, словно плывущая в облаке света. Мне захотелось коснуться ее волос.

– Ты здесь живешь?

– Вообще-то нет. Раньше жила, в детстве. Теперь приехала обратно, только не знаю, мы здесь останемся или нет. Мама решает.

Мы говорили о ее семье, и странным было чувство изначального отношения к незнакомым людям, как к будущим родственникам: я собирался жениться на ней. Несильно раскачивая качели, касаясь ее руки своей рукой, я всякий раз подавлял желание коснуться ее русой макушки или узкой спины. Не оборачиваясь, она спросила, что я люблю делать, я ответил, что читать и смотреть на восход и закат, она удивленно улыбнулась, сказала, что тоже хочет, но ведь это так рано, я, внезапно решаясь, пригласил ее остаться у нас, пообещав, что разбужу. Она зарделась, ответила: мама не пустит, но спасибо; тут мне показалось, что рука ее теребит волосы слишком настойчиво и нервно, в горле у меня давно уже пересохло, пальцы, оказывается, уже были сжаты в кулак, она отвлеклась, а потому, когда я протянул руку, чтобы очень кратко погладить ее висок, не сразу замерла, как испуганный зверек с колотящимся сердцем, но когда замерла, я почему-то не смог отнять руку от нее, она склонила голову на бок, будто пытаясь четче почувствовать жар моих пальцев, глаза ее вспыхнули, в губах скользила незаметная улыбка, угасающе-расцветающая каждый миг; она прошептала, растерянно и сбито: “такой горячий”, потершись о мою руку щекой – счастье вскипело и перекатилось из сердца в ослабнувшие руки и глаза, потемневшие, на миг словно укрытые чернотой, в груди все пылало, и что-то глубокое изнутри толкнуло меня к ней, заставляя наклониться и поцеловать ее, куда-нибудь, все равно.

Я ткнулся губами в бровь, она вскинула удивленное лицо, наши губы встретились, мир на мгновение пропал. Очнувшись, я ощутил, что держу рукой ее талию и бок, что она уже почти стоит, и что ее тонкие руки лежат у меня на плечах.

– О-о-о-о-ох, – выдохнул я, и она выдохнула одновременно со мной.

Пару секунд мы прерывисто дышали, не в силах выправить дыхание, но тела наши сближались уже самостоятельно, так что полминуты спустя мы были сжаты друг другом, как сгорающие от жажды, нашедшие единственный источник в нескончаемой пустыне. Если в этот момент через какое-нибудь из общежитских окон смотрела ее мама или сосед, нам бы плохо пришлось.

Сзади кто-то громко кашлянул.

Света рванулась, освобождаясь от моих рук, повернулась с широко распахнутыми глазами, в которых мелькнул яркий ужас, и увидела моего отца. Я обернулся, непроизвольно закрывая рукой губы, все еще чувствующие сладость ее губ.

Он стоял в пяти широких шагах от нас. Замерший, опустивший руки. Взгляд его был пронзительным и спокойным, не знаю, как можно такое сочетать.

Молчание длилось секунду, в течение которой Света боролась с инстинктом убежать, я осознавал изменение окружающей реальности, а папа фиксировал взглядом каждую деталь.

– Привет, пап, – хрипло сказал я. Он кивнул.

– Это Света, – она взглянула на него из-под полуопущенных ресниц, и внезапно начала наливаться алым соком стеснения. Он снова кивнул, и она тихонько, сипловато выдохнула:

– Здравствуйте…

– Нам надо идти, Сережа, – он говорил, не сводя с нее глаз, и, кажется, сам не слышал своих слов. – Появились препятствия. Я тебе все объясню, но у нас нет времени.

– А-а, – словно во сне кивнул я, – пойдем.

Он повернулся, немного неровно, неуклюже, двигаясь так, как не двигался… не двигался никогда – мой папа, уверенный, насмешливый, циничный и сильный, он словно не желал отсюда уходить, покидать двор своей юности, где росла его светловолосая принцесса, так похожая… так похожая… сердце мое дрогнуло, туман в глазах выветрился мгновенно и до конца, все тело налилось холодящим свинцом.

– Пойдем, – хрипло бросил я, рванувшись к нему, хватая его за руку.

– Света, – сказал он, оборачиваясь, щурясь против солнца, голосом абсолютно спокойным, – я вижу, вы дружите с моим сыном. Приходите к нам в гости, если хотите. Сережа за вами зайдет.

– Да… Ладно, – ответила она.

*

– Поле становится нестабильным, – поеживаясь, бросил папа, как только мы перелезли через стену и оказались внизу. – Начинаются бессистемные стягивания.

– Что это значит? – возопил я. – Оно… рассыпается?

– Хуже. Оно начинает скручиваться. Скоро схлопнется в ничто.

– Исчезнет?

– Да.

– Что же в этом плохого?! – меня передернуло, как только я представил себе Свету, карабкающуюся по каменной стене вверх, и бессильно замирающую внизу, а перед ней – невидимое пульсирующее полотно, от которого веет нечеловеческим равнодушием, холодной насмешкой.

– Ничего, если не считать того, что после исчезновения поля мы оба кое-что потеряем безвозвратно.

Что-то болезненно сжалось у меня в груди, и гипотеза, до того бывшая неоформленно-туманной, четко высветилась внутри. Сонм неточностей, странностей, деталей, преследовавших меня всю жизнь, все непонятое, обрушившееся на меня минуты назад, теперь становилось обоснованным и ясным.

– Папа, – сказал я, уже когда мы входили в гостиную и он снимал пиджак, оставаясь в темно-синей рубашке, закатывал рукава и торопливо спускался в подвал, впервые не останавливая идущего вслед за собой меня, – твои эксперименты с генами как-то связаны с этим полем. Официально у вас ничего не получается, но секретная часть вашей работы зависит от этого поля, и там есть настоящий успех.

Он, не оборачиваясь, усмехнулся, открывая железную дверь, быстрой дробью набирая код и сообщая пароль. Дверь поехала в сторону, нас обдало теплым воздухом, папа вошел в лабораторию, махнув мне рукой.

Центральные мониторы сразу же вспыхнули, показывая различные картины: какие-то пробирочные клетки, неторопливо множащиеся в штаммах где-то микроскопически далеко, и четкие, трехмерные схемы нашего дома, пространства вокруг, старого заводского двора – и прозрачной клубящейся субстанции, окружающей нас.

Еще три недели назад я бы душу отдал ради того, чтобы осмотреть тут все, чтобы родиться заново и жить тут с вечера до утра, до самого конца времен – но теперь в голове моей была жажда узнать правду, и я продолжал:

– Ты сумел использовать это поле, не знаю, как, но оно помогло вам и вашим генам, вашим... клонам, – голос мой вырос, стал пронзительным и неудержимым. – И теперь там… растет эта девочка, эта Света – наша мама!.. А я… – я задохнулся и замолчал.