Грег Бир - Бессмертие
Он ощущал ее приближение. Визуально это походило на кривое зеркало, растущее прямо перед глазами. Математические абстракции Ключа зарегистрировали огромную, динамически скованную энергию, все силы, удерживающие Путь от распада и толкающие к распаду, были стянуты в неподвижный, но готовый лопнуть в любую секунду узел. В некотором смысле щель была реальнее самого Пути, но мало кто из людей воспринимал такую реальность.
Щель раздвинула поле купола, тотчас образовавшее вокруг нее тонкое ярко-синее кольцо. На торце щели безжалостно и страшно — даже для Инженера — отразилось несколько искаженных вариантов этого мира, промелькнули образы, к счастью, едва различимые. Наконец щель остановилась, как и было рассчитано, на расстоянии ладони от Ключа.
Корженовский отпустил рукояти. Он не видел Рая Ойю, но знал о его присутствии. Из Седьмого Зала сенсорные радары Сил Обороны обшаривали внутреннее пространство Пути и не находили никаких следов яртов.
— Состыковано прочно, — сказал Инженер. — Путь открыт.
Путь
Как и все эти годы после Разлучения, Камень летал по орбите, но его северный полюс больше не смотрел на планету. Седьмой Зал стал ничем не примечательным черным кратером. Силовые поля надежно защищали стык Зала с каналом, не подпуская к тому ничего материального.
Новости обгоняли одна другую.
Открытие Пути почти не праздновалось. События располагали не к торжествам, а к трезвому осмыслению. Гекзамон получил наконец вожделенную игрушку. Но без своего сокровища он жил десятки лет, и Бог весть сколько времени прошло внутри Пути…
Для президента еще не успели изготовить новое тело. Корженовский стоял посреди квартиры Фаррена Сайлиома в шпиле самого высокого из небоскребов, которые свисали с «драпировки» Третьего Зала, как кристаллы с паутины. Пустое и гулкое пространство апартаментов лучилось белизной недекорированной среды. Президентский образ являл собой проекцию; оригинал находился в изолированной секции городской памяти Пуха Чертополоха.
— Добрый день, господин Инженер.
Корженовский поклонился изображению.
— Дело сделано, господин президент.
— Мне докладывали, да я и сам видел. Отличная работа, если верить вашим коллегам.
— Благодарю вас.
— Не могли бы вы объяснить, почему Путь свободен на таком протяжении?
Корженовский отрицательно покачал головой.
— Не могу, господин президент.
«Приходится лгать».
— Быть может, ярты прячутся в засаде?
— Мне неведомы планы яртов, господин президент.
— Полагаю, у вас все-таки есть догадки, как и у меня. Недавно ко мне в городскую память наведывались посетители. Трое.
Корженовский поднял бровь и тут же отвел взгляд. Он страшно устал и еле держался на ногах. За его спиной из пола выросло кресло. Он сел.
— Простите. Я давно не спал и не пользовался тальзитом. Это была очень утомительная работа.
— Разумеется. Кстати, в городской памяти нельзя уснуть по-настоящему, а фантазии и иллюзии всегда шиты белыми нитками. Те, с кем я встречался, не были иллюзией.
Не желая отгадывать, Корженовский демонстративно сложил руки на груди.
— Это Павел Мирский, — сказал президент, — и, что весьма странно, покойный Гарри Ланье. Рэс Мишини признался, что поставил Гарри, вопреки его желанию, имплант. Я этого не одобрил, но ничего уже не смог исправить, только гарантировал Рэсу Мишини, что выше земного сенатора ему не подняться. Как бы то ни было, в импланте не сохранилось личности Ланье. Там оказался другой человек, двадцать лет назад пропавший без вести и все это время считавшийся погибшим. Дочь Ланье. Кто мог ее найти и вернуть?
Корженовский лишь пожал плечами.
— Еще был Рай Ойю, — продолжал Фаррен Сайлиом. — Мирский и Ланье говорили очень мало, а открывателю Врат удалось меня напугать. Он напомнил о высочайшем долге, о клятве, которую мы дали когда-то: использовать Путь для всеобщего блага. И прибавил, что вы готовите дестабилизацию Пути, которая в конечном итоге уничтожит его.
— Да, — сказал Корженовский.
— Похоже, эти аватары способны гулять сами по себе. Ланье с Мирским, видимо, уже ушли. Открыватель Врат еще здесь. Он говорит, что его задача скоро будет выполнена, если только вы не передумаете.
— Да.
— Согласитесь, это никак не укладывается в рамки нашей сегодняшней политики. Мы с вами — на ключевых постах. В моей власти сорвать ваш план. Но я могу поступить иначе: отойти в сторону, даже поддержать вас.
— Да, господин президент.
— Мы больше не враждуем с яртами?
— Возможно, господин президент.
— Они не нападут на Пух Чертополоха? Они готовы уступить нам Путь, позабыв все свои амбиции?
— Я не знаю. Ярт, которого Ольми изучает… — Корженовский умолк, надеясь, что не выдал президенту того, чего толком не знал сам.
— Я в курсе. Хотя, на мой взгляд, Ольми и ярт поменялись ролями.
— Вероятно, этим и объясняется отступление яртов. Они получили известие, что люди сознательно вошли в контакт с командованием потомков. Так ярты называют Финальный Разум Мирского.
— Похожей точки зрения придерживается и Рай Ойю.
— Следовательно, они воздержатся от нападения, если наша депеша получит подтверждение или не будет опровергнута.
— Просто в голове не укладывается, что ярты способны уступить нам хоть пустяк… уж не говоря о столь драгоценной привилегии, цели всей жизни. Способен ли человек на такое великодушие?
— За последний год, господин президент, мы с вами барахтались в паутине противоречий и больше думали о Гекзамоне, чем о себе.
— Таков наш проклятый долг.
— Да, господин президент, но есть и высший долг. Вы сами это сказали.
— Известно ли вам, что может случиться с Гекзамоном, если мы заартачимся и оставим Путь открытым?
— Нет.
— Не исключено, что командование потомков, то бишь Финальный Разум, найдет способ внушить яртам, что Путь необходимо закрыть во что бы то ни стало, даже ценой уничтожения Гекзамона.
— М-да… Пожалуй, вы правы — этого нельзя исключать.
— Я бы сказал, это неизбежно. — Казалось, образ президента хочет приблизиться к Корженовскому. — Я знаю, в чем заключается наш высший долг. Мы обязаны сохранить Гекзамон, невзирая на mens publica. Сколь ни любезны аватары, сколь ни щедры на чудеса, очень сомнительно, что Гекзамон способен в одиночку выстоять против такой силы.
Корженовский опустил взгляд на свои руки.
— Я тоже так думаю.
— Значит, у меня нет выбора. Приказываю вам уничтожить Путь. Можно это сделать, не погубив Пух Чертополоха?
— Чтобы целиком уничтожить Путь и предотвратить создание нового, необходимо ликвидировать Шестой Зал. Если попробуем… — Он пиктами изобразил диверсию в Шестом Зале, влекущую за собой разделение Сил Обороны на два лагеря, гражданскую войну и разруху, невиданную даже во времена Раскола.
— Уничтожить Путь, сохранив Гекзамон целым и невредимым, невозможно. Пух Чертополоха уже готов встретить смерть…
Образ президента помрачнел и тихо произнес в пустоту:
— О Звезда, Рок и Пневма! И откуда только берутся охотники руководить людьми?! В истории Гекзамона нам суждена слава самых подлых злодеев… Да будет так! Я позабочусь, чтобы эвакуацию довели до конца. Вы предупредите Силы Обороны. Не думаю, что им надо знать все нюансы. Но они не должны поплатиться жизнью за свою доблесть.
— Я предупрежу.
— Завтра я вселюсь в новое тело. Когда вы начнете демонтаж?
— Не в ближайшие шестьдесят часов, господин президент. Все успеют эвакуироваться.
— Поручаю это дело вам, господин Корженовский. И, знаете, буду счастлив, если до конца моих дней этот кошмар не повторится.
Образ президента угас, оставив в воздухе официальный пикт: «Гекзамон благодарит вас за службу. Не смею задерживать».
В промежутке
На Пухе Чертополоха они свое дело сделали и теперь перемещались по невидимым «трубопроводам» между мирами. У Ланье шалило чувство времени, но что тут странного, если он считался покойником? С другой стороны, разве покойник способен помнить и думать? Каким-то образом его разум действовал в новой форме, созданной и управляемой Мирским.
— Я сейчас мертв? — спросил Ланье.
— Да, конечно.
— А где же небытие?
— А ты предпочел бы небытие? Неужели ты настолько одряхлел?
— Нет…
— Здесь наше время истекло. Но есть из чего выбирать. Например, можно вернуться домой.
Ланье почувствовал, что ему смешно, и сказал об этом Мирскому.
— Правда, чудесно? Такая свобода! Можно вернуться, как Рай Ойю, или подыскать другой маршрут, подлиннее и потруднее.
Дрейфуя в покойном и непритязательном «между», Ланье поглощал информацию и уже начинал ощущать, как отдаляется от него реальность, которую он называл своей жизнью. Его устраивали оба варианта, но второй был заманчивее. Лишь изредка он позволял себе вообразить что-либо подобное. Абсолютная свобода, всем путешествиям путешествие и, как подчеркнул Мирский, с определенной целью.
