Грег Бир - Бессмертие
Александрейя обернулась реальностью, правда, местами искаженной.
О путешествии в степи Рита не помнила ничего.
Она выиграла большинство академических ристалищ. Интерес Деметриоса к ней быстро вышел за рамки внимания дидаскалоса к способной студентке. У них было что-то общее, а что именно — не удавалось определить никому.
День уходил вслед за днем, и вот наступила айгипетская зима, сухая, как любое другое время года, но довольно прохладная. Однажды они отправились на озеро Мареотис, и Деметриос, работая веслами, признался:
— Я тебя научил почти всему, что знал сам. Кроме искусства политической интриги. По этому предмету ты здорово отстаешь.
Рита не стала отрицать.
— Честность — лучшая политика, — твердо заявила она.
— Только не в Александрейе, — сказал он. — И уж тем более не для внучки Патрикии.
Вдоль подпорных стен из песчаника и гранита, тысячелетних хранителей древних границ Мареотиса, горделиво ступали белые ибисы. Рита сидела на корме и изо всех сил пыталась что-нибудь вспомнить. Голова раскалывалась от боли, заботливость дидаскалоса раздражала... Нельзя сказать, что она Рите совсем не нравилась. Просто у нее было какое-то срочное дело, вот только какое?.. Встреча с императрицей? Когда она должна состояться?
— Я все жду аудиенции у Клеопатры, — сказала девушка, абсолютно ничего не имея в виду.
Деметриос улыбнулся.
— Это насчет отца?
— Наверное. — Голова заболела еще сильнее.
— Он хочет положить на лопатки библиофилакса.
— Думаю, дело не в том... Наверное, очень трудно добиться аудиенции у императрицы.
— В этом нет ничего странного. Она очень занята.
Рита прижала ладони к щекам. Удивительное ощущение... как будто ничто обрело твердость.
— Мне надо на берег, — тихо произнесла она. — Мутит.
Кажется, именно тогда дотоле незыблемая иллюзия пошла трещинами, причем не по воле тюремщиков. Что-то надломилось в сознании Риты. Запертые в его недрах мысли и воспоминания бурлили и рвались наружу.
Прошло, как ей казалось, несколько дней. Днем она училась, а по ночам пыталась заснуть. Но сон был странным — пустота в пустоте.
Иногда в этих жутковатых снах она видела юную девушку, которая стучалась в дверь бабушкиного дома. Кто эта девушка и зачем она так настойчиво стучится к Патрикии, которой недосуг принимать у себя всех желающих? Девушка плакала и таяла от горя, но не уходила. В одну из ночей она превратилась в скелет с отвисшей челюстью, туго запеленутый в льняной саван и пахнущий травами, так и стояла, словно прислоненный кем-то к двери и забытый рулон материи. Но стук, гулкий и отчаянный, не умолкал.
Патрикия так и не вышла к девушке и не пустила ее в дом.
Зато Рите удалось в конце концов добиться приема у императрицы. В личных покоях Клеопатры она увидела Оресиаса: сидя в углу, он, как ученый древности, читал толстый свиток. На стене висел портрет Джамаля Атты в траурной рамке.
Затем рыжеволосый кельт ввел Риту в самую любимую комнату императрицы — спальню в глубине дворца, окруженную неколебимой каменной мощью, холодную и сумрачную. Там пахло ладаном и хворью. Рита рассматривала кельта, а тот не сводил с нее угрюмых глаз, в глубине которых угадывался страх.
— Я должна была бы знать твое имя, — сказала она.
— Проходи, — молвил кельт. — А имя мое забудь. Ступай к госпоже.
Императрице недужилось, это было яснее ясного. Лежа на широкой кожаной тахте, она куталась в шкуры экзотических зверей Южного континента; кругом висели золотые масляные светильники и электрические лампы. Императрица была очень дряхлой — седая, тощая, в черном старушечьем платье. Вокруг тахты в беспорядке стояли деревянные ящики с Вещами. Рита остановилась справа от спинки кровати. Императрица не сводила с девушки взгляда.
— Вы не Клеопатра, — сказала Рита.
Императрица не отозвалась.
— Мне необходимо поговорить с Клеопатрой.
Рита повернулась и увидела Люготорикса — так звали этого человека, стоявшего в дверном проеме.
— Я не там, где должна быть, — произнесла она.
— Все мы не там, где должны быть, хозяйка, — сказал кельт. — Не забывай. Я стараюсь быть сильным и помнить, но это нелегко. Не забывай!
Рита вздрогнула, но страх ощущался только на поверхности души.
Из теней вышел Тифон, целый и невредимый, такой же реальный на вид, как Люготорикс. На его лице успели появиться мудрые складки, во взгляде — опыт, понимание, даже человечность.
— Теперь тебе разрешается вспомнить, — сказал Рите поводырь.
ГОРОД ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
Тапи Рам Ольми шагал по коридору жилого комплекса, построенного столетия назад. Апартаменты семейной триады Ольми-Секор, где ему назначил встречу отец, отыскались без особого труда. Дверь была отворена, за ней виднелся декор в стиле и вкусе прежних жильцов. Он хорошо изучил этот этап отцовской жизни. Перед самым Исходом семейной триаде пришлось покинуть Александрию — город Второго Зала. Здесь Ольми провел только три года, однако любил возвращаться сюда, как будто лишь эту квартиру считал своим домом.
Тапи еще не успел привыкнуть к стабильности мира вне городской памяти и яслей, и такая привязанность казалась ему курьезной. Но он свято верил: что бы ни делал отец, это хорошо и правильно.
Ольми стоял у единственного окна в просторной комнате справа от прихожей. Тапи молча вошел и стал ждать, когда отец заметит его.
Ольми повернулся. Тапи, крепкий и цветущий, сразу расстроился: по всей видимости, отец забросил омолодительные процедуры. Он сильно похудел и выглядел измученным. Он остановил на Тапи невидящий взгляд.
— Рад, что ты смог прийти.
— Я рад, что ты захотел меня видеть.
Ольми сделал несколько шагов вперед. Взгляд его сфокусировался, и он снова посмотрел на сына — ласково и в то же время слегка отчужденно.
— Прекрасно. — Это относилось к мелким деталям внешности, украшениям, заметным лишь тому, кто жил в собственноручно сконструированном теле. — Ты неплохо потрудился.
— Спасибо.
— Я так понял, ты передал Гарри Ланье мое послание... перед его смертью.
Тапи кивнул.
— Жаль, что не доведется послужить под его началом.
— Замечательный был человек. Обидно, что так неловко сложилась судьба двух мужчин, почти всю жизнь отдавших Гекзамону...
Тапи напряженно внимал, склонив голову набок.
— Буду счастлив, если ты кое-что передашь маме. Я ее не увижу.
— Она все еще в изоляции, — сказал Тапи. — Я тоже не смогу с ней встретиться.
— Ты все равно увидишься с ней раньше, чем я.
Тапи крепко сжал губы, но больше ничем не выдал волнения.
— Я, может быть, расстаюсь с вами насовсем. Не могу пока ничего объяснить...
— Папа, ты уже так говорил, — перебил Тапи.
— На сей раз у меня нет ни сомнений, ни другого выбора.
— Вот вернется Павел Мирский... — сказал Тапи, надеясь, что отец обратит это в шутку.
— Если удастся. — От улыбки Ольми у Тапи мороз пошел по коже.
— Папа, можно кое о чем спросить?
— Лучше не стоит.
Тапи кивнул.
— Я бы все равно не сумел ответить, — добавил Ольми.
— Могу я чем-нибудь помочь?
Ольми снова улыбнулся, на этот раз ласково, и легонько кивнул.
— Да. Твой новый пост — в Седьмом Зале?
— Да.
— Ты вот что скажи. Я сам пытался это выяснить, но безуспешно. Ваше оружие только по яртам стреляет? Или и по людям может?
— На стрельбу по людям оно не запрограммировано.
— Значит, по людям не будет палить ни при каких обстоятельствах?
— Вручную можно перепрограммировать на огонь по любой цели. Но это надо сделать заблаговременно.
— Не надо, — сказал Ольми.
— Что?
— Именно так. Не надо перепрограммировать на стрельбу по людям. Понимаю, эта просьба может повредить твоей карьере, но она единственная.
Тапи сглотнул и уперся взглядом в пол.
— Папа, я все-таки должен задать один вопрос. Ты собираешься нарушить закон. — Он протянул руку, коснулся отцовского запястья. — Ты уверен, что это послужит на благо Гекзамону?
— Да, — сказал Ольми. — Думаю, по большому счету — да.
Тапи попятился.
— Если так, не надо больше ничего говорить. Все, что смогу, я сделаю. Но если будет хоть малейший намек на... если... — На лице юноши отражались гнев и смятение.
Ольми закрыл глаза и сжал руку сына.
— Если будет хоть тень подозрения, что я лжец и предатель, перепрограммируй.
— Что-нибудь еще? — угрюмо спросил Тапи.
— Я уже благословил тебя.
— Я хоть когда-нибудь узнаю?
— Если у меня будет один-единственный шанс, я все тебе расскажу.
— Папа, ты идешь на смерть?
Ольми покачал головой.
— Не знаю.
— Что передать маме?
Ольми вручил ему блок.
— Вот это.
Тапи сунул блок в карман, шагнул к отцу и порывисто обнял его.
— Не хочу, чтобы ты уходил. Не хочу, чтобы насовсем. В тот раз я не смог этого сказать. — Он отступил, и Ольми увидел на его щеках слезы.
