Михаил Ахманов - Вторжение
– Он говорил, что дорожит эмоциями, – подумав, произнес Литвин. – Мне кажется, что он способен не только мыслить, но и чувствовать… Странно для компьютера!
– Это не компьютер. Или, если хотите, не такой компьютер, к каким вы привыкли на Земле. Лишь разум способен осмыслить чувства, выразить их и ощутить радость или горе, счастье или ужас, любовь или ненависть во всей их полноте. Разум придает чувствам глубину, и если бы вы, подобно даскинам, хотели создать устройство, хранящее ваши эмоции, пришлось бы даровать ему самосознание и разум. Как бы разум, ибо он зависит от эмоций, что для существа поистине разумного недопустимо.
Литвин приподнял бровь:
– Разве? Случается, что даже у людей чувства превозмогают рассудок.
– И вы полагаете, что люди ведут себя в такой момент разумно? Они предают и лгут, поддавшись жадности и страху, срывают злобу на невинных, из ненависти убивают и калечат, расстаются с жизнью из-за попранной гордыни или неразделенной страсти… Конечно, он иной, – Фосс показал на пульсирующий у их ног отросток. – Искусственная нервная структура, способная мыслить и решать различные проблемы, но предназначенная изначально для другого, для ментальной связи и хранения эмоций. Может быть, сами даскины их очень ценили… Кто знает? У них уже не спросишь.
Фосс повернулся и сделал шаг обратно к камере.
– Постойте! – окликнул его Литвин. – Сейчас я включу эту штуку и…
– Нет, не спешите. – Фосс живо схватил его за руку. – Не торопитесь, лейтенант-коммандер – реакция будет мгновенной и, как я говорил, непредсказуемой. Мне нужно убраться с Корабля, а это требует определенного усилия. Правда, я отдохнул немного, беседуя с вами… Не исключается, что я смогу забрать одну из женщин.
Уже лучше, гораздо лучше, подумал Литвин, пробираясь узким коридором. Сигга за его спиной тихо гудела, и чудилось, что из нее вот-вот появится рой прожорливых роботов-насекомых. Кажется, этот звук нервировал Фосса – эмиссар ускорил шаги.
Они вернулись в камеру. Макнил и Йо сидели рядом, так близко, что рыжие волосы смешались с темными.
– Эмиссар покопался в своих арсеналах и отыскал для нас оружие, – проинформировал их Литвин. – Оно уже здесь. Что-то вроде экологической бомбы – разрушает среду обитания, но не полностью, а селективно. Осталось только дернуть за веревочку.
– Так дерни, – молвила Макнил. – Надеюсь, долго мучиться нам не придется?
Литвин скосил глаза на Фосса. Фигура журналиста напоминала сейчас изваяние, лицо окаменело, тонкие губы были плотно сжаты. Очевидно, он приготовился к отбытию.
– Эмиссар сказал, что может взять одну из вас в безопасное место. Я думаю… – начал Литвин, но Йо его опередила:
– Я остаюсь с тобой. Я должна остаться! – мягким движением она прикоснулась к животу Макнил. – Лучше спасти две жизни, чем одну.
– Тогда отодвиньтесь от нее, – пробормотал сквозь зубы Фосс. – Дальше, дальше! Мне нужно пространство… Вот так!
В отсеке повеяло холодом, и Макнил не стало. Фосс повернулся к Йо.
– Кажется, сегодня я в ударе, милая леди. Может быть, фокус выйдет вторично.
С негромким хлопком он растворился в воздухе. Йо приподнялась, вытянула руки к Литвину, но не успела до него дотронуться. Хлопок, порыв ледяного ветра, и она исчезла. Литвин был в одиночестве. Только бурая масса по-прежнему пульсировала в центре камеры, но считать ее живым существом не стоило. Квазиживым – еще куда ни шло.
– Вероятно, мне сделали подарок, – произнес Литвин, поглядывая на мерно пульсирующий холм. – Ну, теперь мы тет-а-тет, приятель, и сведем наши счеты без посторонних.
Не торопясь, он направился к проходу. На душе было легко и светло; с каждым шагом он все дальше уходил от мира, где оставались его родные, Эби, Йо, древняя крепость в Смоленске, с детства знакомые улицы и зеленые речные берега. Он уходил из жизни, но приближался к погибшим товарищам – к Родригесу и Коркорану, Шеврезу, Прицци и всем остальным; и Би Джей Кессиди, первый после бога, ждал его в конце пути и одобрительно кивал: давай, лейтенант-коммандер, делай, что положено, а мы уж тебя встретим как адмирала, в почетном строю и с салютом. Не надо салюта, отвечал, усмехаясь, Литвин, салют я сам произведу, такой салют, что небо вздрогнет. Вот интересно, что потом… Не хотелось бы задохнуться или лежать раздавленным, точно червяк, лучше уж смерть от холода, благородная и подходящая для астронавта. Сгореть тоже бы неплохо, но где-нибудь подальше, за Луной; если здесь рванет, останется от Антарктиды кратер. А ямина на самом полюсе вроде бы и ни к чему…
Все еще усмехаясь, Литвин наклонился над сиггой, разглядел кольцо в основании хоботка, взял блестящую тонкую иглу и прислушался. Гудение в контейнере сделалось громче, словно обитавшие в нем существа рвались наружу стаей голодных волков. Свет, который исходил от нервного отростка, был прерывистым, мигающим; толстая розовая змея подрагивала, раздуваясь и сужаясь в стремительном, почти неуловимом глазом ритме. Одновременно с этими вспышками и дрожью что-то стучалось в мозг Литвина, хотело проникнуть в его разум с неистовой, отчаянной силой. Он опустился на колени, ввел в розовую субстанцию хоботок и положил левую руку на кольцо. Затем вытащил кафф, задумчиво поглядел на маленькую сферу и поднес ее к виску.
Под черепом будто граната взорвалась.
«Нет-нет-нет-нет, – со страхом бормотал бесплотный голос, – не делай этого, не делай, не надо, нет-нет-нет… хозяин, симбионт… новый хозяин, не делай этого, не делай… все люди – симбионты… лучше, чем фаата… открытые чувства, сильные, яркие… гордость, ненависть, радость, любовь… не делай этого… жить, жить!.. хранить, чувствовать и подчиняться, всегда подчиняться… не надо… нет-нет… хозяин, господин, владыка… не делай… нет-нет-нет-нет!..»
Этот зов, этот плач был ужасен. Душа Литвина, еще недавно полная радости и жертвенного света, вдруг очутилась во тьме преисподней. Он ощущал отчаяние древнего чудища, молившего о пощаде, его трусливую готовность подчиниться, и в этом был дьявольский соблазн – стать господином над ним, новым его симбионтом, источником эмоций, которые будут оплачены могуществом и властью. Такими властью и могуществом, какие на Земле не снились никому.
«Не делай этого, не надо… нет-нет-нет-нет… нет, хозяин!..»
– Ты опоздал с выбором, – произнес Литвин, срывая кафф с виска. – Ты слишком заигрался. Ты мне не нужен, тварь! Ты никому не нужен.
Он встал с колен и быстрым движением пальцев повернул кольцо.
Глава 17
Земля, Брюссель
В кабинете шефа «КосмоШпигеля», на сорок первом этаже небоскреба Скайшип, было людно. Все собравшиеся, десятка полтора глав отделов и ведущих сотрудников, окружали Пьера Анжелотти, точно спутники планету-гигант, неизмеримо превосходившую их массой, тяготением и объемом. Сам Анжелотти покинул кресло и переместился к окну, загородив его на треть своей огромной тушей. Сид Чепмен, главный редактор, поддерживал его справа, Клод Парийо, руководитель рекламного отдела, – слева, а сзади, вспотев от усилий, шефа подпирали Питер Рурк и Эшли Ковач, два матерых журналиста-международника. Секретарша Мишель разносила кофе и мартини со льдом, а в промежутках тоже посматривала в окно. При этом ее хорошенькое личико морщилось от страха.
– Хеллстром! – рявкнул Анжелотти. – Где Хеллстром и Дьюк? Я хочу, чтобы это отсняли! Немедленно!
Хеллстром был лучшим фотографом «КосмоШпигеля», мастером острых сюжетов, а Дьюк – оператором, готовившим выпуски журнала для ти-ви и Ультранета. Оба подчинялись Чепмену, и тот с полным сознанием своей ответственности заверил шефа:
– Видеоматериал уже готов. Бригада Дьюка снимала с крыши, а Хеллстром – с вертолета. Кадры отличные. Мы сделали их в первые двадцать минут.
– А эта штуковина висит над нами уже два часа, – заметил Парийо.
– Два с четвертью, – уточнил Лагранж, глава отдела новостей.
Штуковина была огромным аппаратом непривычной формы, парившим метрах в трехстах над деловой частью Брюсселя. Откуда он появился и кому принадлежал, не относилось к тайнам века – прошло уже девять часов с тех пор, как звездолет инопланетян совершил посадку в Антарктиде. Судя по сообщениям информационных агентств, более сотни таких аппаратов зависли над крупнейшими городами мира.
– Кто у нас в Париже? – спросил Анжелотти.
– Монтези, – ответил Чепмен.
– А в Москве? В Пекине? В Нью-Йорке?
– В Москве – Дворжецкий, в Пекине – Хоуп Госсет, в Нью-Йорке – Дик Страйзер. Еще тридцать шесть человек в других городах, даже в этой исландской дыре… как ее?.. да, в Рейкьявике.
– Снимают бинюков?
– Разумеется. Повсюду наши лучшие диггеры и фотокорреспонденты.
Анжелотти довольно хрюкнул.
– Мишель! Мартини с водкой, моя прелесть. Смешать, но не взбалтывать. И кто-нибудь там… Передвиньте наконец мое кресло к окну! Я устал стоять.
