Василий Головачёв - Застава
Веселов ушёл мыслями в себя.
Швырёв и Гордеев переглянулись.
— Неужели и вам вшивают программы самоликвидации? — недоверчиво спросил Иван Петрович.
Веселов очнулся.
— Нет, мы обходимся без этого, хотя я могу… уйти в любой момент.
— Может быть, не стоит этого делать? Вы можете быть полезны.
— Кому? Вам лично? — скривил губы Юлий Тарасович.
— Общему делу, государству, всем людям России, в конце концов. Подумайте, эта цель выше всех ваших властных планов.
Повисла пауза.
— И тот, кто будет более необходим тому, кто будет в нём нуждаться, будет ему неведом, то есть тем более ненавистен[12], — тихо проговорил Швырёв, пристально разглядывая лицо иночеловека.
10. Тишь да гладь, да божья благодать
Жизнь круто изменилась.
Тридцать первого мая, в пятницу, позвонил Соломин и сообщил, что в руководстве «Триэн» произошли перестановки, и хроники снова начинают работать с командой «Заставы».
— Здорово! — обрадовался Ватшин. — Мне с вами комфортнее. Вы умеете слушать.
Полковник засмеялся.
— Лучше всего умеют слушать те люди, рядом с которыми лучше не болтать.
— Я хотел сказать, — смешался Константин, — что руководство меняется к лучшему…
Тон Соломы изменился, стал менторским:
— Смена руководства не означает, что мы отказались от смертной казни.
Ватшин озадаченно принялся размышлять, что хотел сказать весёлый командир оперативной группы, Виктор, почуяв его настроение, добавил, веселясь:
— Тебя это не касается, Венедиктыч. Ещё одна новость: переезжать всё-таки придётся. На Сан Саныча снова наехали ксеноты, мы больше не хотим вами рисковать.
— Когда?!
— Три дня назад. Он тебе не рассказывал?
— Нет.
— Позвони ему, у него те же проблемы, хотя досталось ему больше. В общем, поговорите, выработайте общее мнение, а я вечером загляну.
Ватшин расстроился. Переезжать всё равно не хотелось, но сидеть под дамокловым мечом ксенотов не хотелось больше. К тому же Люся готова была ехать с ним на край света.
Он по старой привычке походил по квартире, поправляя криво стоящие у стола стулья (так легче думалось), какие-то вещи на полках, графин с цветами, книги.
На край света… может, и в самом деле махнуть куда-нибудь подальше, на Камчатку, на севера, в Магадан, куда не дотянутся руки инолов и ксенотов? Или они контролируют всю Россию? Но ведь если Соломин заговорил о переезде, значит, он знает места, где можно будет жить, не опасаясь ежечасно нападения?
Зазвонил мобильный.
Ватшин глянул на экранчик:
— Оба-на, Сан Саныч?
— Я как будто, — отозвался Уваров. — А ты кого ждал?
— Да это я так, нервничаю, хотел звонить тебе. Тут, понимаешь, какое дело…
— Переезд.
— Ага, Соломин звонил, мы снова под его крылом.
— Мне он тоже звонил.
— На тебя наехали? Что ж не позвонил?
— Костя, давай встретимся и побеседуем, хочу многое тебе рассказать.
— И я хочу того же. Где? Там же, в Серебряном Бору?
— Сегодня Федотов день по славянскому именослову, рождённые на Федота приходили к дубу и подолгу сидели под ним, он давал им жизненную силу. Хочу найти в Москве дубы.
— Ты разве тридцать первого родился?
— Так получилось.
— Незадача, я не знал, поздравляю. Я даже подарка не приготовил.
— Бог с ним, с подарком, это не главное в жизни.
— О, я знаю, что тебе подарить! — Ватшин вспомнил, что у него в наследство от деда остался золотой червонец царской чеканки. — Поехали в Лосиный остров, там есть дубы, я точно знаю.
— А я там не был ни разу.
— Скажешь сопровождающим, они привезут. Адрес — пересечение Первого Белокаменного проезда с Яузской аллеей.
— Замётано. Когда?
— Часа через полтора, с учетом дороги.
— Договорились.
Ватшин заметался по комнатам, вспоминая, где у него хранятся раритетные безделушки, нашёл червонец на дне коробки с монетами, собранными ещё отцом, бережно протёр монету. Подумал: Сан Саныч оценит, он наверняка знает цену таким вещам. Потом оделся в летнее, спрятал коробочку с монетой в карман и позвонил телохранителям, что собирается выйти из дома.
Вскоре джип «Рэндж Ровер» мчал его по Третьему кольцу в направлении Северо-Восточного округа столицы.
Встретились в двенадцать часов дня на аллее, пересекавшей Белокаменный проезд, обнялись, и Константин протянул Уварову синюю бархатную коробочку.
— С днём рождения, Близнец!
— Что это? — Уваров, одетый почти так же — во всё белое, холщовое, открыл коробочку. — О! Золотой! Глазам не верю! Редкость неимоверная! Какой год?
— Тысяча девятьсот шестой.
— Ух ты, с ума сойти! Вот подарок так подарок! Я даже не мечтал о таком! Мне полтинник, а ему уже сто одиннадцать лет! Я не нумизмат, но скопил приличную коллекцию монет разных эпох и стран. Червонец будет их князем.
Ватшин улыбнулся, обрадованный реакцией математика.
— Куда пойдём?
Уваров погладил червонец ещё раз, спрятал в карман.
— Ты обещал найти дуб.
— Идём, тут недалеко.
Зашагали вдоль Белокаменного проезда с домами советской постройки, прошли Яузскую аллею, углубились в лес по Абрамцевской просеке.
Лес был лиственным, преимущественно липово-берёзовым, но встречались и кленовые рощицы, и редкие сосны, и дубы.
Сошли с просеки, остановились под одним, с толстым узловатым стволом, загородившим кроной полнеба. Телохранители обоих хроников отстали, давая им возможность почувствовать себя свободными, хотя бдительно вглядывались в лесные заросли и редкие беседки, пустые в этот почти полуденный час.
— Гигант! — сказал Уваров нежно, подходя к дереву и прижимаясь к его стволу всем телом. — Какая энергетика, а? Стань рядом, подыши.
Ватшин послушно приник к стволу.
Голову объяла чистая как слеза тишина.
Мышцы тела на мгновение стали каждая сама по себе, как бы ожили, освободив тело от массы и материальности.
Захотелось летать!
— Здорово… — прошептал Ватшин.
Уваров долго не отвечал, слившись с могучим деревом в единое целое, а через него — со всеми лесами России и мира в целом.
Пошевелился.
— Пойдём, посидим где-нибудь.
Отошли от дуба, притихшие, сели на старую деревянную лавочку, невесть откуда взявшуюся перед краем болотца. На доске спинки виднелась вырезанная ножом надпись: «Здесь были В и А».
— Практически это о нас, — кивнул на надпись Ватшин. — Я — В, а ты — А. Рассказывай. Как тебя брали?
— Да что рассказывать? — неохотно проговорил Уваров. — Пришли двое, ни слова не говоря начали вязать, рот заклеили… а тут Солома объявился. Взяли их. Эта троица была инолами.
Уваров помолчал, потом добавил:
— Понервничать пришлось, конечно, надоело до чёртиков! А вчера наши взяли главного инола.
— Кого?
— Тебе не говорили?
Ватшин пережил мгновенное чувство обиды, но сумел от него избавиться, рассмеялся.
— Мне ничего нельзя говорить, я писатель, что услышу — переношу в книгу.
— Юлий Тарасович.
— Да ты что?! — поразился Константин.
— Ага, я сам обалдел, когда Дэн озвучил свои выводы.
— Тебе Дэн звонил?
— К Гордееву вызывали, а там Дэн… и главный их разведчик. Мне предложили стать аналитиком системы, работать с Дэном.
— А мне ничего.
— Ещё предложат, во-первых, ты моложе, а во-вторых, как хроник — сильней меня. Где был в последнее время?
— По северу ходил, по российскому, порталы искал.
— Нашёл?
— Аж целых четыре, один в Москве, два в Подмосковье, четвёртый в Королёве, но последние три потом взорвали. Потом меня укусила муха неподчинения, и я махнул к началу рождения Вселенной. Вот это был поход намного интересней.
— Что обнаружил?
— Наша наблюдаемая Вселенная — лишь часть гораздо большей структуры, хотя и сама раздулась в результате инфляции в триллионы триллионов раз с момента Бигбума.
— Ну, это я знаю. В момент завершения инфляции в разных областях континуума доминировали разные частицы и силы, а то и разные законы физики. Так что наблюдаемый нами космос — лишь трёхмерный срез более многомерного Мультиверса, заполненного множеством разных доменных мирозданий.
— Вот бы посмотреть, кто там живёт, какие формы там приняла жизнь.
— Вряд ли это осуществимо, — покачал головой Уваров. — Мы помним только то, чему были свидетелями предки единой родовой линии. Хотя, — он оценивающе посмотрел на раскрасневшегося Константина, — может, тебе удастся это сделать?
— Ты же только что сам сказал — мы помним только…
— Я имею в виду твою экстрасоматику. Поход в будущее — это не листание наследственной памяти, это нечто другое — прорыв в иную область человеческих умений. Недаром же инолы хотели заполучить нас в качестве подопытных… — Уваров осекся.
