Ким Робинсон - Красный Марс
— Селим, — тихо позвал Фрэнк, заливаясь потом.
Он осторожно нащупал в кармане куртки пакет и вытащил три образца. Эффект от их взаимодействия мог оказаться очень мощным — будь то к добру или к худу. Он прошел вперед и небрежно обнял молодого араба. Образцы достигли цели, пропитав легкую хлопчатобумажную рубашку Селима. Фрэнк отступил.
Теперь Селиму оставалось около шести часов.
— Вы поговорили с Буном? — спросил он.
— Пытался, — ответил Чалмерс. — Он не послушал. Он солгал мне, — притворяться страдающим было легко. — После двадцать пяти лет дружбы он мне солгал! — Он ударил ладонью по стволу дерева, и образцы выпали во тьму. Он держал себя в руках. — Его коалиция собирается рекомендовать, чтобы все марсианские поселения основывались странами, подписавшими первый договор. — Это было невозможно, но определенно походило на правду.
— Он нас ненавидит! — вскричал Селим.
— Он ненавидит все, что встает у него на пути. А еще понимает, что ислам по-прежнему представляет собой реальную силу. Он определяет мышление людей, а Бун не может этого допустить.
Селим содрогнулся. Белки его глаз сверкали в темноте.
— Его нужно остановить.
Фрэнк отвернулся и прислонился к дереву.
— Я… не знаю.
— Вы сами сказали. Разговоры ничего не значат.
Фрэнк обошел дерево кругом, у него плыло перед глазами. Дурак ты, думал он, разговоры значат все. Мы — ничто, кроме обмен информацией, разговоры — это все, что у нас есть!
Он снова подошел к Селиму и спросил:
— Как?
— На планете. Так и сделаем.
— Городские ворота сегодня заперты.
Это остановило его. Селим развел руками.
— Но ворота на ферму еще открыты, — добавил Фрэнк.
— Только наружные ворота будут заперты.
Фрэнк пожал плечами, позволяя ему додуматься самому.
И достаточно быстро Селим, сощурившись, воскликнул:
— Ах!
И ушел.
Фрэнк сидел на земле между деревьями. Эта песчаная сырая коричневая почва была крупным достижением инженеров. Ничто в городе не было натуральным — ничто.
Через некоторое время он поднялся на ноги. Прошел по парку, глядя на людей. «Если я найду один хороший город, то я пощажу человека»[10]. Но на открытом участке люди в масках собирались вступить в схватку и драться; их окружали наблюдатели, чуявшие кровь. Фрэнк вернулся на стройку, чтобы набрать еще кирпичей. Когда метнул их, несколько человек заметили его, и ему пришлось убежать Снова скрыться в деревьях, в этих маленьких крытых дебрях, убежать от хищников, обезумевших от адреналина, величайшего наркотика из всех существующих. Он дико рассмеялся.
Вдруг его взгляд уловил Майю, стоявшую у временной платформы на вершине. На ней была белая полумаска, но это определенно была она: в пропорциях фигуры, волосах, самой позе безошибочно угадывалась Майя Тойтовна. Первая сотня, небольшая группа — лишь они были для него по-настоящему живыми, остальные — призраки. Фрэнк поспешил в ее сторону, спотыкаясь на неровной земле. Он сжал камень, лежавший в глубине кармана пальто, думая: «Давай, сука! Скажи что-нибудь, чтобы его спасти. Скажи что-нибудь, что заставит меня пробежать через весь город, чтобы спасти его!»
Она услышала, как он приближался, и повернулась. Ее прозрачную белую полумаску украшали голубые металлические блестки. Разглядеть за ней глаза было невозможно.
— Привет, Фрэнк, — сказала она, будто никакой маски на нем не было. Ему захотелось развернуться и убежать. Она его узнала — этого достаточно для бегства.
Но он остался на месте.
— Привет, Майя, — сказал он. — Прекрасный сегодня был закат, да?
— Впечатляющий. У природы нет вкуса. Это всего-навсего открытие города, но походило оно, пожалуй, на Судный день.
— Да.
Они стояли в свете уличного фонаря, наступив на тени друг друга.
— Тебе понравился вечер? — спросила она.
— Очень. А тебе?
— Он становится немного бурным.
— Но на это есть причины, не находишь? Мы выбрались из нор, Майя, и наконец вышли на поверхность! И что это за поверхность! Чего стоят только эти виды на Фарсиду!
— Здесь хорошее месторасположение, — согласилась она.
— И будет отличный город, — предсказал Фрэнк. — Но где ты сейчас живешь, Майя?
— В Андерхилле, Фрэнк, как всегда. Ты и так это знаешь.
— Но тебя там никогда не бывает, разве нет? Я не видел тебя год, а то и больше.
— Неужели уже столько прошло? Ну, я была в Элладе. Ты же наверняка слышал?
— А кто бы мне сказал?
Она потрясла головой, сверкнув голубыми блестками.
— Фрэнк…
Она отвернулась, будто хотела уйти от расспросов.
Фрэнк сердито обошел ее и встал у нее на пути.
— Тогда, на «Аресе»… — сказал он. Его голос звучал сдавленно, и он подвигал шеей, чтобы освободить горло и стало легче говорить. — Что случилось, Майя? Что случилось?
Она пожала плечами и не ответила на его взгляд. Она долго молчала. А затем посмотрела на него.
— Спонтанность, — ответила она.
А затем пробило полночь, и они попали в марсианский временной сброс — промежуток в тридцать девять с половиной минут между 12:00:00 и 12:00:01, когда все часы отключались или останавливались. Так первая сотня решила сладить с тем, что сутки на Марсе длились чуть дольше двадцати четырех часов, и это решение, как ни странно, всех удовлетворило. Каждую ночь нужно было ненадолго забывать о сменяющихся цифрах, о беспрестанном движении секундной стрелки…
И в эту ночь с наступлением полуночи весь город сошел с ума. Почти сорок минут вне времени должны были стать пиком праздника — все подсознательно это понимали. Разрывались фейерверки, люди ликовали. А когда воздух пронзили сирены, ликование удвоилось. Фрэнк и Майя любовались салютом и прислушивались к шуму.
Затем этот шум изменился: теперь в криках появились страх и отчаяние.
— Что это? — спросила Майя.
— Драка, — ответил Фрэнк, вслушиваясь. — Кажется, что-то было сделано спонтанно. — Она пристально на него посмотрела, и он добавил: — Пожалуй, нам стоит сходить посмотреть.
Крики усилились. Где-то случилась беда. Они начали спускаться через парк, и шаги их удлинялись, пока они не перешли на марсианский бег вприпрыжку. Фрэнку стало казаться, будто парк вырос в размерах, и он на мгновение испугался.
Центральный бульвар был усыпан мусором. Люди, словно сбившись в хищные стаи, проносились сквозь тьму. Раздался режущий нервы вой сирен и сигнал тревоги, сообщавший о пробое в шатре. По всему бульвару разбивались окна. На траве навзничь лежал человек, на траве вокруг него виднелись черные полосы. Чалмерс схватил за руку женщину, склонившуюся над ним.
— Что случилось? — крикнул он.
Она рыдала.
— Они подрались! И до сих пор дерутся!
— Кто? Швейцарцы, арабы?
— Незнакомцы, — сказала она. — Ausländer,[11] — она слепым взглядом смотрела на Фрэнка. — Приведите помощь!
Фрэнк вернулся к Майе, которая разговаривала с другими людьми, собравшимися вокруг еще одного павшего.
— Что, черт возьми, происходит? — спросил он у нее, когда они двинулись к городской больнице.
— Это восстание, — сказала она. — Не понимаю, против чего.
Ее рот превратился в ровную черточку на коже, побелевшей настолько, что теперь лицо было не отличить от полумаски, все еще скрывавшей глаза.
Фрэнк снял свою маску и отбросил прочь. По всей улице валялись битые стекла. К ним подлетел мужчина:
— Фрэнк! Майя!
Это был Сакс Расселл — Фрэнк никогда не видел этого коротышку таким взволнованным.
— Джон… на него напали!
— Что?! — воскликнули оба.
— Он пытался разнять драку, но трое или четверо набросились на него. Они сбили его с ног и утащили с собой!
— И ты их не остановил? — вскричала Майя.
— Мы пытались… несколько наших погнались за ними. Но они оторвались в медине.
Майя взглянула на Фрэнка.
— Что же это происходит?! — воскликнул он. — Зачем вообще кому-то его куда-то уводить?
— Ворота, — сказала она.
— Но они же этой ночью закрыты?
— Может быть, не для всех.
Они проследовали за ней в медину. Уличные фонари были разбиты, под ногами хрустели стекла. Они отыскали начальника пожарной охраны и пошли к Турецким воротам. Он отпер их, и несколько человек поспешили пройти, с аварийной скоростью натягивая прогулочные костюмы. Затем вышли в ночь и начали поиски, освещенные огнями города. От ночного холода у Фрэнка болели лодыжки, и он буквально ощущал точные очертания своих легких, будто ему в грудь вставили два ледяных шара, чтобы остудить бешено бьющееся сердце.
Снаружи — ничего. Вернулись внутрь. Прошли к северной стене, до Сирийских ворот — и снова под свет звезд. Ничего.
