Евгений Лотош - Coda in crescendo
Мария Конгруэнто, Ризьеро Матас и прихлебатели вошли в зал почти сразу после Хосе, и служка, повинуясь кивку секретаря-распорядителя, тихо закрыл массивные двери. Сам секретарь взял в руки старомодное золотое перо, обмакнул его в мраморную чернильницу и принялся писать на листе бумаги заголовок протокола.
— Синклит сим объявляю открытым, — старческим надтреснутым голосом проговорил он. — Первое слово дадено тессе Бальтазару Меццо, епископу города Челестины.
— Братие! — стремительно взойдя на трибуну, Бальтазар не стал тратить время на долгие предисловия. — Вы все знаете, зачем созвано нынешнее заседание. Благодарю всех, кто взял на себя труд добраться через всю страну. Положение нестерпимо, и решения следует принимать быстро. Два вопроса следует обсудить сегодня, и напоминаю, что ни одно сказанное слово не должно дойти до ушей здесь отсутствующих.
— Даже до наших отсутствующих братьев-епископов? — негромко спросил кто-то с противоположной от Хосе стороны зала.
— Братья-епископы, разумеется, исключение, — сухо ответил Бальтазар. — Они получат копии протокола, — он кивнул на секретаря-распорядителя, чье перо летало по бумаге со скоростью, удивительной для дряхлого старика. Итак, вопрос номер один. Паладары. Для тех, кто еще не знает: часовня Рассвета в Хёнконе начала действовать вчера в полдень по тамошнему времени, отслужена первая обедня.
— И каков результат? — с явно насмешливыми нотками в голосе спросил Лючиано Фетаска. — Хотя бы два человека присутствовали помимо того пьянчуги… как его?.. отца Анатолио Муарро, я верно помню? Паладарских охранных дронов можно не считать.
Хосе еле слышно хмыкнул. Слишком рано и слишком прямолинейно. С епископом дестры Мариния близких отношений он никогда не имел, но в последнее время они все чаще и чаще оказывались по одну сторону бруствера во внутренних схватках в синклите. Молодой, еще не достигший и пятидесяти, Лючиано являлся ярким представителем нового поколения клириков, занявших высокие посты в иерархии уже после Первого Удара: гибкий и открытый, готовый принимать меняющийся мир и, самое главное, весьма и весьма прагматичный. К паладарам он относился без неприязни, в склоках вокруг введения папского престола держал подчеркнутый нейтралитет, а идее организации часовни в Хёнконе противостоял открыто и недвусмысленно, считая, что Церковь так или иначе потерпит там сокрушительное поражение и потеряет лицо. Все-таки нужно сойтись с ним поближе. Управлять им исподтишка, как некоторыми почти выжившими из ума стариканами, вряд ли возможно, но и в качестве сознательного союзника он окажется весьма ценным. Надо лишь внушить ему необходимость большей сдержанности и тонкого подхода, чтобы не лез на рожон попусту, как сейчас.
— На обедне присутствовали четверо солдат из охраны кайтарского посольства и сам посол, — недовольно пояснил Бальтазар. — И еще двое местных рабочих, исповедующих истинную веру.
— Целая толпа! — усмехнулся Лючиано. — И отец Анатолио даже сумел вспомнить до конца хотя бы одну молитву?
— Обедня прошла как положено! — в голосе Бальтазара скользнули скрежещущие нотки. — Не вижу повода для иронии и облыжных обвинений в адрес тессы Муарры.
— Что вы, тесса Меццо, никаких обвинений! — епископ Чебокко развел руками. — Просто мне снова вспомнились рассказы о его похождениях на почве… как бы помягче выразиться? Ну, скажем, героических сражений с бутылками. Врага он истреблял знатно, да и мебели в барах пощады не давал. Значит, теперь мы имеем алкоголика в рясе в крошечной часовенке на удаленном острове в Хёнконе, рядом с которой приткнулась еще одна, принадлежащая нашим добрым друзьям с Торвалы? И обе они расположились напротив языческого храма? Да, достижение. Могу я полюбопытствовать, во сколько в конечном итоге Церкви обошлась данная операция? Включая деньги, переданные бандитам на Могерате, так ловко назначенным нашими представителями? Когда я спросил начальника казначейства вчера вечером, он сделал вид, что не владеет информацией.
— Протестую! — гневно возвысил голос епископ Хесара. — Тесса Фетаска пытается изобразить нашу святую миссию авантюрой…
— Каковой она и является! — перебил его Лючиано. — И я даже догадываюсь, кто и в каких целях ее затеял. Тесса Меццо, так я получу ответ на вопрос о затратах? Или вы как руководитель всей операции тоже не в курсе? Или заставите меня подать официальный запрос в канцелярию Небесного дворца?
Бальтазар Меццо облизнул губы.
— Мы все еще не свели воедино все расходы, — нехотя ответил он. — Могу сказать точно, что не более сорока миллионов леер…
Удивленный и возмущенный гул голосов прокатился по залу. Хосе тоже вздохнул от неожиданности. Он знал и о десяти миллионах, вложенных его семьей, и о восьми миллионах Деллавита (которые сукин сын Хавьер Деллавита наверняка уже вернул или вернет в ближайшем времени на полулегальных, а то и совсем нелегальных операциях с Анъями) — но из каких источников взялись еще двадцать, да еще так, что сам Хосе о них услышал впервые? То ли епископ Челестины на пару с главным казначеем влез в церковные фонды куда глубже, чем следовало, то ли в игре участвуют и другие заинтересованные лица — данный вопрос следовало прояснить чем быстрее, тем лучше.
— Гроши! А главное, какой выдающийся результат! — широко ухмыльнулся Лючиано. Епископ Маринии явно наслаждался ситуацией.
Хосе Капурри хмыкнул снова. Хотя и внутренне согласный со скандалистом, он ни на мгновение не забывал, что является формальным союзником Меццо. Пусть даже натянутость отношений между ними замечали многие, роль пока что следовало играть.
— Прошу прощения, тесса Фетаска, — негромко сказал он, — но финансовые вопросы можно оставить на потом. Предлагаю дослушать тессу Меццо до конца, тем более у меня есть что добавить к докладу.
Лючиано метнул на него ехидный взгляд, но дальше задираться не стал, сделав в сторону Бальтазара приглашающий жест.
— Благодарю, — проворчал тот. — Итак, сим торжественно объявляю, что отныне и навсегда Западная церковь Рассвета установила свое присутствие на бывшей территории язычников и безбожников. Теперь мы можем нести свет истинной веры неопытной молодежи со всего мира, передавая им Писание и Закон Божий. С учетом данного знаменательного события я считаю, что господствующая в некоторых кругах клира идея о паладарах как порождении Креода и замаскированных гхашах утратила свою актуальность.
Ну что же, хотя бы здесь Бальтазар действовал в рамках разумного. Ненависть к пришельцам, открыто проповедуемая с амвона некоторыми настоятелями церквей и даже прелатами, не только отвращала паству, но и способствовала дальнейшему падению авторитета Церкви. Особенно антиэффект начал проявляться в последние декады после пресс-конференции, где Карина Мураций подтвердила страшную догадку дэя Ардито Профетеджиаре о грядущем взрыве солнца. Люди просто помешались на идее о том, что паладары несут спасение, и попытки хулить их приводили к эффекту, прямо противоположному ожидаемому. Паства отпадала от официальной церкви и тянулась к разнообразным неформальным проповедникам, толковавшим Писание и Откровение настолько дикими способами, что даже привыкший ко всему Хосе порой изумленно приподнимал бровь, читая записи их речей. Чего стоило одно только возведение Карины Мураций, подчеркнутой атеистки, до ранга нового воплощения Ваххарона! Один такой проповедник в ответ на попытку оппонирующего клирика указать на сей факт ляпнул, что атеизм ректора Университета ничему не мешает: Всевышнему довольно-таки затруднительно верить в себя самого, по крайней мере, в теологическом смысле слова. И ведь не поспоришь!
К сожалению, консерваторы все как на подбор отличались редкостным тупоумием, чтобы осознать новую реальность в настолько короткие сроки, и единственной возможностью заткнуть им рты оставалась лишь официальная булла — та самая, чьи формулировки синклит не мог согласовать и принять уже третий сезон подряд.
— Да что уж там, давно пора сформулировать официальную позицию Церкви, — пробурчал из первого ряда Ризьеро Матас. — Сколько времени можно мусолить одно и то же? Предлагаю поставить окончательный текст постановления на голосование прямо сейчас. Кворум у синклита есть, так что вопрос можно закрыть немедленно.
— Возражаю! — резко сказал Пьеро Челенти, воздвигаясь в левой части зала во весь свой внушительный рост. — Окончательного текста еще нет! И я не намерен признавать паладаров орудием Божьим, как бы меня к тому ни склоняли! Я готов признавать их людьми… да как ни назовите, но отнюдь не орудием Божьим, а наоборот — истинными врагами Церкви и разрушителями веры. И те, кто держит их сторону, есть такие же враги, поддавшиеся искусу Креода. С ними нужно расправляться железной рукой!
