Сергей Снегов - Галактическая разведка
— Один Аллан наполовину уменьшал нам ход, — доказывал Леонид. — Его звездолет — тихоня.
Унесясь из досветовой области, Леонид дал волю страсти к быстроте. Если бы уничтожаемая пустота издавала звуки, по всей Галактике разнесся бы треск разрываемого пространства. Но мы летели в великом молчании космоса. Впереди сероватой дымкой чуть проступало двойное скопление в Персее. Много, много месяцев должно было пройти, пока оно из тусклой дымки превратится в скопище светил.
Все знают, что галактические просторы пусты. Одно — знать, другое — ощущать. При перелете с Земли на Ору я не почувствовал пустоты, звезды удалялись и приближались, рисунок созвездий менялся. Исполинскою пустотой дохнуло на нас лишь в полете на Плеяды, день уходил за днем, неделя за неделей, мы тысячекратно обгоняли свет — за бортом все оставалось тем же. Но, лишь удаляясь от Плеяд, я полностью понял, как бездонно пуста Вселенная! Уже через неделю великолепное скопление, три сотни звезд, собранных в кучу, превратились в такой же моточек сияющей шерсти, каким оно видно с Земли. Теперь, когда за моей спиной остались многие тысячи светолет пути, я понимаю, что мироздание не то, каким оно представляется на школьной парте. Звезды, как и люди, — коллективисты, они теснятся друг к другу. А вне этих звездных коллективов — безмерная «пустейшая пустота», как называет ее Леонид.
И если в пустоте попадается одинокая звезда — это событие. Мы иногда встречали такие шальные звезды, чаще темные карлики, ни одного гиганта и сверхгиганта — звезда вылетала из мрака, неизвестная, мы проносились мимо, зная о ней уже все важное и неважное. Ни на одном из таких светил не было признаков жизни.
Жизнь в Галактике дар более редкий, чем тепло и свет.
Теперь я имел свое кресло в командирском зале, рядом с дежурным командиром. Дешифраторы ловили каждую волну и вспышку, протоны и нейтроны, гравитационные и электрические поля. Их информация поступала в МУМ, та отдавала команды автоматам, а я вслушивался в эту неустанную исследовательскую работу, ставил механизмам дополнительные задания.
Обычно я дежурил с Ольгой, мы часами молчали, вглядываясь в звездное небо, мысленно переговаривались с подчиненными нам машинами. Я все более узнавал другую Ольгу, не ту, что порядком надоедала мне в школе, не ту, что вела ученые разговоры в веселой компании, — спокойного, решительного, проницательного командира, Я учился у нее. Сейчас все это в прошлом, но я с радостью вспоминаю дни совместных дежурств.
Каждый день я уходил в гравитационную лабораторию. Я запускал механизмы, дешифраторы ловили их импульсы, МУМ рассчитывала результаты. Излучения мозга зловредов, записанные Андре, гравиграммы напавших на нас крейсеров просматривались все снова и снова.
Я считал эту работу главным своим делом. Раньше Андре делал все сам, мы лишь помогали ему. Мы подсмеивались над его скоропалительными теориями, снисходительно одобряли его прозрения, а про себя были спокойны. Рядом с нами бушевал огромный разум, он непрерывно порождал и выбрасывал наружу ослепительные идеи. Он жадно ухватывал каждую загадку, бился, пока не разрешал ее, — зачем нам было тревожиться? Все, что возможно сделать, сделает он, и сделает лучше, чем любой из нас, — так чувствовал каждый.
Теперь Андре не было. Исчез гениальный генератор новых идей. Его надо было заменять, хотя бы частично. У меня и в помине не было вдохновенной легкости Андре. Но я неустанно, непрерывно размышлял — я хотел заменить трудом его интуицию. Там, где он одолевал простор неизвестности двумя-тремя исполинскими прыжками, я пробирался ползком, петлял, возвращался обратно и снова полз вперед.
Во всяком случае, я был настойчив. Я садился на диван, закрывал глаза, тысячи раз возвращался мысленно все к одной картине. Мы сжали полями слабеющего головоглаза, он отчаянно гравитировал своим: «Помогите! Помогите!». Его гравитационные призывы уходили с нормальной световой скоростью, с той же скоростью возвращались ответы. Можно вычислить по времени, разделявшему призыв и ответ, расстояние от Сигмы до крейсера, вышедшего им на помощь. Но крейсер, летя в сверхсветовой области, раньше ночи добраться не мог, — так он сообщал. Сколько дней или недель светового пути разделяло их? А зловред беседовал с крейсером так, словно тот стоял рядом.
«Что же это такое? — спрашивал я себя. — Что может двигаться в пространстве, не уничтожая его, со сверхсветовой скоростью?»
Я пытался разрешить эту загадку даже во сне. Как-то я запустил дешифратор на излучения своего мозга, и он записал, что, и сонный, я бьюсь мыслью все над тем же. Все во мне без перерыва работало над проблемой, весь я, бодрствующий и отдыхающий, был заведен, как автомат, на ее решение, а если и приходилось отвлекаться, то я слушал и отвечал, а про себя продолжал рвать тенета грозной загадки.
И мало-помалу, еще смутное, стало вырисовываться решение. Оно было до того просто, что я вначале в него не поверил.
Но все пути вели в одну точку, все логические нити завязывались в один узел.
Я передал найденную гипотезу МУМ. МУМ известила, что гипотеза непротиворечива и может быть принята за исходную посылку. Я вышел наконец на верную дорогу. Путь до точного результата был еще нескор — я знал, что пройду его до конца.
Я попросил к себе Ольгу. Она пришла в лабораторию, долго слушала, не прерывая, потом сказала:
— Итак, ты считаешь, что этот загадочный агент связи, мгновенно проносящийся сквозь пространство, — само пространство?
— Да, само пространство. Вернее, колебания плотности пространства. Только изменения пространства могут распространяться в пространстве со сверхсветовыми скоростями — вот моя мысль.
Ольга продолжила дальше мою гипотезу:
— Мы научились превращать вещество в пространство и получать из пространства опять вещество. Короче, мы оперируем крайними точками — создавать и уничтожать… А между ними спектр разнообразных состояний, возможно, не менее важных, чем крайние точки… Надо искать, Эли, надо искать — всем нам, не тебе одному.
От восторга я расцеловал Ольгу в обе щеки. Это было лишнее, конечно. Она растерялась, как девчонка, пойманная на шалости, хотя виноват был я, а не она.
— Не сердись, — сказал я с раскаянием. — Я от души, Ольга.
— Я не сержусь, — ответила она грустно. — Разве ты не заметил, что я не умею на тебя сердиться?
17
В этот вечер я долго не засыпал. Я думал об Андре. Он похвалил бы меня за открытие волн пространства. Я редко удостаивался его похвал, когда мы были вместе, но сейчас он похвалил бы меня, я в этом не сомневался. Он лучше любого другого, лучше меня и Ольги, мог оценить значение открытия.
Андре стоял передо мной. Я слышал его голос. Я закрывал глаза, чтоб лучше видеть и слышать его. Он ходил по комнате, взмахивал вычурными локонами и спорил со мною. Он был, как всегда, немного смешон и очень мил. Я говорил с ним и, стискивая зубы, плакал. Он был в беде, а я не мог помочь ему.
«Ты тяжелодум, Эли, — говорил он сердито. — Насмешливый ум сочетается в тебе с изрядной тупостью. Если бы я высказал то, к чему ты с таким трудом добрался, ты, для начала, поиздевался бы надо мною. Ты встречал усмешкою любую мою идею, — разве не так?»
«Не так, — защищался я. — Будь справедлив, Андре, не так! Я многое принимал сразу».
Он безжалостно опроверг меня. В жизни он не был таким жестоким, как в моих мечтах о нем. Он не мог быть сейчас добрым — он был теперь вечным упреком мне.
«А невидимки? — говорил он. — Невидимки, Эли? Разве ты не расхохотался, когда услышал о них?»
«Да, невидимки, — отвечал я. — Это правда, я изумился и рассмеялся. И я жестоко наказан, что не поверил в твое прозрение и не позаботился сразу о защите. Мы все наказаны, Андре, все!»
«Другие мои идеи ты высмеивал тоже, — заметил он. — Вспомни получше, Эли».
Я стал вспоминать его идеи и теории. Их было много, час бежал за часом, бессонная ночь плелась, как старуха. Я больше не спорил с Андре, я вникал в его мысли. Я был готов принять любую из них по одному тому, что ее высказывал он. Я подводил под них фундамент, подбирал убедительные доказательства — я запоздало оправдывался перед Андре.
Я вспоминал, как он блестяще обосновал удаление Гиад от всех звезд мира. Спыхальский, наверно, уже послал экспедицию проверить его гипотезу, и экспедиция безусловно доказала, что Гиады рушатся в искусственно созданный провал в мировом пространстве. Как могло быть иначе? Андре так запальчиво отстаивал эту мысль, он не мог ошибиться!
А потом я припомнил его гипотезу происхождения людей, так жестоко раскритикованную Ромеро. Она стала мне дорога также и тем, что Ромеро на нее ополчился. Я хотел, обдумать ее в деталях, по-серьезному обосновать. Но доказательства не подбирались, вместо мыслей возникали картины, они становились сложней и ярче. Я тешил себя придуманными историями, разыгрывал фантастические вариации на заданную Андре тему и упивался ими, как некогда, на Земле, индивидуальной музыкой.
