Александр Зорич - Без пощады
Кроме означенных бронзовых ободков, на борту «Сухуми» с предвоенных времен осталось немногое.
Уютная пассажирская посудина, предназначенная для летнего отдыха культурных, зажиточных сталеваров и путешествующих в поисках смысла жизни сорокалетних мелкооптовых торговцев запчастями, была на три четверти выпотрошена клонами. Пассажирские каюты, кинозал, бассейн, сауны, массажные кабинеты, просторные столовые, смотровая площадка-планетарий и все соответствующие легкие конструкции – вырезаны и выброшены. Корпус и герметичные переборки – напротив – усилены и обшиты пористым пластиком-пирофагом.
Освободившиеся объемы клоны отдали под вместительный грузовой трюм и бескрайнюю казарму, в которой при желании можно было разместить целый батальон. В этой-то казарме и дожидались отлета все бывшие обитатели лагеря нравственного просвещения имени Бэджада Саванэ.
Я надеялся, что меня встретят чуть ли не овацией.
В самом деле, мои товарищи небось меня уже похоронили. А тут вхожу я, весь такой расфуфыренный, улыбаюсь, говорю: «Да-да, друзья, это именно я и именно с того света… Прямиком с берегов Стикса!»
Будет мне урок на будущее: экспромты должны быть экспромтами.
Когда я вошел в казарму, выяснилось, что большинство офицеров попросту… спят.
В дальнем углу сидели несколько итальянцев и что-то шепотом обсуждали. Недостаток громкости они восполняли ожесточенной жестикуляцией. Со стороны казалось, что смотришь архивную кинокомедию с выключенным звуком.
В мою сторону они даже не посмотрели.
Я нашел свободную кровать.
Огляделся. Офицер, дрыхнущий по соседству, оказался Меркуловым.
«Значит, не сбежал все-таки… Хватило ума… Ну и слава богу».
Я осторожно сел на край облюбованной кровати.
После многочисленных медицинских процедур, изматывающих бесед с Хвови и сногсшибательных новостей от Тылтыня я чувствовал себя опустошенным. И все-таки не ложиться же спать, если я только четыре часа как проснулся?
Чтобы скоротать время, я открыл «Гвардейскую памятку».
Сильная вещь.
«Там, где наступает гвардия – враг не устоит.
Там, где обороняется гвардия – враг не пройдет.
Что такое гвардейский подвиг? Это значит убить врага и остаться в живых самому. А если умереть, то дорого отдать свою жизнь.
Если гвардеец умирает, он оружие из рук не выпускает. Оно у него и мертвого на врага направлено.
Тот не настоящий гвардеец, кто не убил ни одного оккупанта».
– Тот не настоящий гвардеец, кто не убил ни одного оккупанта… – прошептал я.
Я вспомнил атаку на «Атур-Гушнасп».
Убил ли я хоть одного оккупанта? Мой «Дюрандаль» атаковал авианосец вместе с тремя другими машинами. Мы выпустили ракеты… Тогда же пуски «Мурен» были осуществлены и «Дюрандалями» соседней эскадрильи…
Спонсон зенитной батареи наши ракеты вырвали из борта с мясом, как и подобает настоящим муренам. Но был ли там, на батарее, хоть один живой клон, «оккупант»?
Может быть и так, и этак, зенитные батареи разные бывают. Единая концепция по сей день не выработана ни у нас, ни в Конкордии. Некоторые типы вооружения на боевых кораблях работают автоматически либо управляются дистанционно… Другие все-таки снабжаются живыми расчетами. В последнем случае целеуказание поступает от архизащищенных боевых постов, расположенных в корабельных недрах. Но живой расчет находится в башне непосредственно возле пушек и в случае неполадок берет управление на себя…
Э, Пушкин, а ты лукавишь! При чем здесь «Атур-Гушнасп»? Вспомни «Яузу»!
Не хочешь вспоминать?
Когда тебя подобрала Риши при помощи ремонтного бота, тебя поместили к балеринам, верно? И приставили охрану из двух клонов – в смысле, настоящих клонов, самого что ни на есть демоплебейского происхождения.
А дальше помнишь?
Не очень ты и хочешь помнить дальше. Потому что чем дальше, тем ближе к финальному разговору с Риши, к появлению Иссы, к торпеде ВТ-500…
Ну и все-таки. Когда штурмовая рота осназа под началом майора Свасьяна ворвалась на «Яузу» и отключила силовой эмулятор, ты дрался с охранником.
Ты дал клону в морду. Отобрал автомат.
Выстрелил.
Поздравляю, гвардии лейтенант! Ты убил оккупанта. Носи свой гвардейский значок спокойно, он твой по праву.
– Слышь, Пушкин, а я на тебя обиделся.
Господи, только этого не хватало!
Меркулов проснулся, но это прошло мимо меня, погруженного в невеселые фронтовые воспоминания.
Капитан-лейтенант лежал на спине. Физиономию его я никак не назвал бы обиженной. Разве станет обижаться мальчишка, который пробрался на свалку старой техники, хватался за рычаги отслуживших свое комбайнов, открутил на память пару блестящих загогулин?
Не-ет, в глазах Меркулова плясали шальные огоньки, а пальцы скрещенных на груди рук отбивали по бицепсам победный марш.
Ни малейшего желания общаться с заводным каплеем у меня не было.
– С добрым утром, – сказал я с затаенной досадой. – И почему же вы обиделись?
– За нетоварищеское поведение. Ударился, понимаешь, в бега, а друга не взял!
Меркулов и не думал понижать голос. Близость сотни спящих офицеров его не смущала.
Итальянцы, жестикулировавшие в углу, прервали беседу и с испугом посмотрели на нас.
Я перешел на громкий театральный шепот.
– Мы сейчас всех перебудим.
– Ты, Пушкин, от темы не увиливай… Ладно, погоди секунду. Сейчас я оденусь, выйдем, поговорим.
– Может, потом?
– Никакого потом не будет! Скоро взлетим и начнется: Х-переход, орбитальный маневр, Большой Муром. На Муроме перекинут нас в другой транспорт, а там уже «контра» с распростертыми объятиями. Где были? Что делали? Как вели себя в плену? Замотают нас, Пушкин, до полного оюения. Какие там разговоры!
– Хорошо, пойдем, пойдем. Только чш-ш-ш-ш…
Мы вышли в коридор.
Меркулов был бодр, румян и весел. Его вполне зримо распирало какой-то неведомой мне новостью, а еще – предвкушением моего рассказа о десятках собственноручно задушенных пехлеванах, сбитых вертолетах и взорванных мостах.
– Ну, рассказывай, чертяка, про свое нетоварищеское поведение и как дошел ты до жизни такой, – сказал он, по-шутовски важничая, изображая из себя не то пресс-офицера, не то следователя военпрокуратуры.
Я начал нехотя, лениво, надеясь, что он вот-вот меня перебьет и скажет: «Ясно, молодец. А вот я…»
Но он слушал на удивление внимательно, несколько раз требовал подробностей, а когда я дошел до манихеев – засыпал ворохом вопросов, неожиданно компетентных. На многие из них я, честно признаюсь, просто не знал, что и ответить.
В самом деле: были на манихеях «шапочки», как выразился Меркулов, или нет? А перстни с крупными непрозрачными каменьями, по виду – «булыжники чистой воды»? А розовое прямоугольное пятно на правой кисти? А заметил ли я у них жаберные щели на шее под ушами?
– Товарищ капитан-лейтенант! – наконец взмолился я. – Ну войдите в мое положение! Темень, стрельба, вертолеты… Я – считайте голый, раненный в плечо, окоченевший в этом проклятом Стиксе! И в довершение всех бед тот человек, который знал русский язык и назвал себя Сержантом, подозревает во мне клонского шпиона! И собирается перерезать мне горло здоровенным ножом! Какие я должен был разглядеть щели у него на шее?!
– Жаберные. – Меркулов невозмутимо пожал плечами. – Ладно, не мучайся. Не заметил – значит не заметил… Так чем, говоришь, дело кончилось?
– Счастливым концом. Зло победило очень большое зло.
– Чего?
– Иронизирую, извините… Факты таковы. Егеря устроили засаду ниже по течению Стикса. Перестреляли манихеев. Катамаран сел на мель. Я добрался до берега. Там меня подобрал вертолет Второго Народного кавполка и доставил в госпиталь.
– Это когда было?
– Я так понимаю, трое суток назад. Имею в виду – стандартных.
– Так тебя послушать, Шапуру очень хотелось, чтобы ты никогда больше на этот транспорт не попал…
– Да. Кстати, я по сей момент не понимаю, чему или кому обязан своим спасением. Не просветите?
– А ты проще выражаться не пробовал? Говорят, помогает.
– На кого нас меняют, если проще.
– На заотаров твоих любимых, в рот им дышло!
«На заотаров?! Сколь много нам открытий чудных!..»
– Здорово… Я думал – на пехлеванов. А где взяли?
– Не в курсе. Была специальная операция. Наш осназ захватил транспорт, который облетал оккупированные планеты Синапского пояса. На транспорте путешествовали заотары самого высокого ранга.
– Может, свои зороастрийские храмы закладывали и освящали? Что-то такое?
– Что-то такое, – равнодушно согласился Меркулов. И тут же, припомнив нечто, с его точки зрения, куда более интересное, вновь оживился: – Ладно, Пушкин, чтоб им всем сдохнуть – заотарам, пехлеванам… Главное, ты молодец. Выжил, вернулся. Я, еще когда ты мне по роже въехал, сказал себе: «Богдан, вот это человек! Человек с большой буквы!»
