Станислав Лем - Солярис (пер. Г.А. Гудимова и В.М. Перельман)
Однажды ночью сквозь сон я услышал, что Хэри тихо встает. Я хотел обнять ее. Только молча, лишь в темноте мы могли еще чувствовать себя свободными; в отчаянии, которое окружало нас со всех сторон, это забытье было кратковременной отсрочкой пытки. Хэри, по-моему, не заметила, что я очнулся. Не успел я протянуть руку, как она уже встала с постели. В полусне я услышал шлепанье босых ног. Мне почему-то стало страшно.
— Хэри, — шепнул я. Крикнуть я не решился.
Я сел на койке. Дверь в коридор была приоткрыта. Тоненькая полоска света наискосок пересекала комнату. Послышались приглушенные голоса. Она с кем-то разговаривает? С кем?
Я вскочил с постели, но вдруг снова испугался, ноги подкосились, я прислушался — все тихо. Медленно улегся я в постель. Голова раскалывалась. Я начал считать; дошел до тысячи; дверь бесшумно открылась; Хэри проскользнула в комнату и застыла, прислушиваясь к моему дыханию. Я старался дышать ровно.
— Крис?.. — шепотом позвала Хэри.
Я не откликнулся. Она быстро легла. Я чувствовал, что она боится шевельнуться, и лежал рядом без сил. Не знаю, сколько это длилось. Я попытался придумать какой-нибудь вопрос, но, чем больше проходило времени, тем яснее я сознавал, что не заговорю первым. Примерно через час я заснул.
Утро прошло как всегда. Я наблюдал за Хэри, когда она не могла этого заметить. После обеда мы сидели рядом напротив обзорного иллюминатора, за которым плыли низкие рыжие тучи. Станция скользила в них, как корабль. Хэри читала книгу, а я уставился в Океан. Теперь нередко это бывало моим единственным развлечением и отдыхом. Я обнаружил, что, если определенным образом наклонить голову, можно разглядеть в стекле наши отражения, прозрачные, но четкие. Я убрал руку с подлокотника. Хэри — я видел в стекле, — убедившись, что я засмотрелся в Океан, быстро наклонилась над подлокотником и прикоснулась губами к месту, где только что лежала моя рука. Я по-прежнему сидел неестественно прямо, Хэри склонилась над книгой.
— Хэри, — тихо сказал я, — куда ты выходила сегодня ночью?
— Ночью?
— Да.
— Что ты... тебе приснилось, Крис. Я никуда не выходила.
— Не выходила?
— Нет. Тебе приснилось.
— Наверное, — ответил я. — Да, наверное, мне приснилось...
Вечером, когда мы ложились спать, я снова начал говорить о нашем путешествии, о возвращении на Землю.
— Ах, не хочу об этом слышать, — проговорила Хэри. — Не надо, Крис. Ведь ты знаешь...
— Что?
— Да так, ничего.
Когда мы уже лежали, Хэри сказала, что ей хочется пить.
— Там на столе стоит стакан сока, принеси мне, пожалуйста.
Она отпила половину и протянула мне стакан. Мне пить не хотелось.
— За мое здоровье, — улыбнулась Хэри.
Я выпил сок, он показался мне немного солоноватым, но я не придал этому значения.
— О чем же нам говорить, если ты не хочешь говорить о Земле? — спросил я, когда Хэри погасила свет.
— Ты женился бы, если бы меня не было?
— Нет.
— Никогда?
— Никогда.
— Почему?
— Не знаю. Десять лет я прожил один и не женился. Не надо об этом, дорогая...
В голове шумело, словно я выпил бутылку вина.
— Нет, давай поговорим, давай. А если бы я тебя попросила?
— Чтобы я женился? Глупости, Хэри. Мне никто не нужен, мне нужна только ты.
Хэри склонилась надо мной. Я ощущал ее дыхание на своих губах, она так крепко обняла меня, что невероятная сонливость на мгновение прошла.
— Скажи об этом иначе.
— Я люблю тебя.
Она уткнулась головой в мое плечо, я почувствовал, как дрожат ее веки, Хэри плакала.
— Хэри, что с тобой?
— Ничего. Ничего. Ничего, — повторяла она все тише. Я пытался открыть глаза, но они сами закрывались. Не знаю, когда я заснул.
Меня разбудил красный рассвет. Голова будто налилась свинцом, шея не гнулась, словно одеревенела. Во рту пересохло, я не мог пошевелить языком. Может, я чем-то отравился, подумал я, с трудом поднимая голову. Я протянул руку в сторону Хэри и наткнулся на остывшую простыню.
Я вскочил.
Койка пуста, в комнате — никого. Солнце красными дисками отражалось в стекле. Я встал. Выглядел я, вероятно, смешно — качался как пьяный. Хватаясь за мебель, я дотащился до шкафа: в душевой — никого. В коридоре — тоже. В лаборатории — никого.
— Хэри!!! — закричал я посреди коридора, бессмысленно размахивая руками. — Хэри... — прохрипел я еще раз, обо всем уже догадавшись.
Не помню точно, что происходило потом. Кажется, я бегал полуголый по всей Станции, припоминаю, что заглядывал даже в трюм, потом в нижний склад и бил кулаками в закрытые двери. Возможно, я был там несколько раз. Трапы гудели, я падал, поднимался, снова мчался куда-то, добрался даже до прозрачного заграждения, за которым был выход наружу — двойные бронированные двери. Я толкал их изо всех сил и умолял, чтобы это оказался сон. Кто-то был рядом, тормошил меня, тянул куда-то. Потом я очутился в малой лаборатории. На мне была мокрая холодная рубашка, волосы слиплись. Ноздри и язык обжигал спирт. Я полулежал, тяжело дыша, на чем-то металлическом, а Снаут в своих грязных полотняных брюках возился у шкафчика с лекарствами, переворачивая там что-то; инструменты и стекло ужасно гремели.
Вдруг я увидел Снаута около себя; он, наклонившись, внимательно заглядывал мне в глаза.
— Где она?
— Ее нет.
— Но... но Хэри...
— Нет больше Хэри, — медленно, четко произнес он, нагнувшись еще ниже к моему лицу, словно он ударил меня, а теперь хотел посмотреть, что из этого вышло.
— Она вернется, — прошептал я, закрывая глаза.
И впервые я больше ничего не боялся, не боялся призрачного возвращения, не понимая, как мог его когда-то бояться.
— Выпей.
Снаут подал мне стакан с теплой жидкостью. Я пригляделся к ней и вдруг выплеснул ему в лицо. Он отступил, протирая глаза; я подскочил к нему. Он был такой маленький.
— Это ты?!
— Ты о чем?
— Не ври, сам знаешь, о чем. Ты говорил с ней прошлой ночью? И велел ей дать мне вчера снотворное, чтобы... Что ты с ней сделал? Говори!!!
Снаут поискал что-то в нагрудном кармане, вынул помятый конверт. Я вырвал его. Конверт был заклеен, не надписан. Я вскрыл его. Выпал сложенный вчетверо листок. Крупный, немного детский, неровный почерк. Я узнал его.
«Любимый, я его сама попросила. Он добрый. Ужасно, что мне пришлось обмануть тебя, иначе было нельзя. Ты можешь сделать для меня одно — слушайся его и береги себя. Ты замечательный».
Внизу стояло одно зачеркнутое слово, я сумел прочитать его: «Хэри». Она написала, потом замарала; была еще одна буква — не то X, не то К — не разобрать. Я прочитал раз, другой. Еще раз. Я уже протрезвел, не мог ни кричать, ни стонать.
— Как? — прошептал я. — Как?
— Потом, Кельвин. Держи себя в руках!
— Я держусь. Говори! Как?
— Аннигиляция.
— Как? Ведь аппарат?.. — вырвалось у меня.
— Аппарат Роша не годился. Сарториус сделал другой, специальный дестабилизатор. Малый. Радиус действия — несколько метров.
— Что с ней?..
— Она исчезла. Вспышка и воздушная волна. Слабая волна — и все.
— Малый радиус действия, говоришь?
— Да. На больший не было материалов.
Стены вдруг стали падать на меня. Я закрыл глаза.
— Господи... она... вернется, ведь вернется...
— Нет.
— Почему?
— Не вернется, Кельвин. Ты помнишь вздымающуюся пену? После этого они не возвращаются.
— Никогда?
— Никогда.
— Ты убил ее, — тихо сказал я.
— Да. А ты бы не поступил так? На моем месте? Я вскочил и стал метаться от стены до угла и обратно.
Девять шагов. Поворот. Девять шагов. Я остановился перед Снаутом.
— Послушай, подадим рапорт. Потребуем прямой связи с Советом. Это можно сделать. Они согласятся. Должны. Планета будет исключена из Конвенции Четырех. Все средства допустимы. Используем генератор антиматерии. Думаешь, есть хоть что-то, что может противостоять антиматерии? Нет ничего! Ничего! Ничего! — победоносно кричал я, слепой от слез.
