Дорис Лессинг - Создание Представителя для Планеты Восемь
Я стоял, повернувшись к ледяным ветрам спиной, а лицом к нашему драгоценному озеру, которое было скрыто от взора высоким перистым камышом, и думал: а как же лед? Должны ли мы рассматривать этого нашего нового врага как нечто текучее и движущееся? И именно в этот момент мне впервые пришла в голову мысль о том, что наш океан может замерзнуть. Хотя он и располагался на «безопасной» стороне преграждающей стены. Мысль обожгла меня ледяным холодом. Я знал, что так будет, и уже почувствовал кое-что из того, что собирался мне сказать агент Канопуса. Я не хотел оборачиваться и смотреть в глаза Джохору — смотреть в глаза неотвратимому.
Я почувствовал, как он коснулся моего локтя, и все-таки обернулся.
Я увидел Джохора таким, каким видел меня он, — хрупким и уязвимым под толстыми шкурами, руки спрятаны в рукавах, глаза выглядывают из-под надвинутого косматого капюшона.
Тяжело утрачивать ощущение физического соответствия — и вновь мой взор устремился к небу, где прямо над нами парил орел.
— Представитель, — мягко произнес Джохор, и я заставил себя опустить взгляд к тому, что мне открывалось на его желтом лице. — Ваш океан замерзнет.
Я почувствовал, как под моей тонкой плотью съеживаются и дрожат кости.
Я попытался пошутить:
— Канопус может привезти нам новых животных с мощными, крупными костями, чтобы противостоять холоду, — но что вы можете сделать для наших костей? Или мы все вымрем, как вымерли наши другие животные, освободив путь для новых видов — новых рас?
— Вы не вымрете, — ответил он, и его твердые карие глаза — хотя и воспаленные, уставшие — удерживали мой взгляд.
Мне в голову пришла еще одна мысль, и я спросил:
— Ты родился не на Канопусе, как говоришь. Что же это была за планета, с которой ты пришел?
— Меня вызвали к существованию на теплой и спокойной планете.
— Какой когда-то была Планета Восемь.
— Как и та планета, на которую вы все отправитесь.
После этих слов я молчал очень долго. Мне надо было упорядочить свои мысли, которые вихрем проносились в голове и не выстраивались в какую-либо схему, позволявшую задать содержательные вопросы.
Когда я немного пришел в себя, я все еще смотрел на Джохора: он стоял спиной к ветру, обрушивающемуся со снежных полей.
— Ты постоянно путешествуешь, — произнес я, — и редко бываешь на родной планете. Ты скучаешь по ней?
Эмиссар Канопуса не ответил. Он ждал.
— Если нам всем суждено отправиться из родного дома в космос, то зачем стена? Почему нас не вывезли, как только снег начал падать?
— Труднее всего понять любому из нас — каждому из нас, каким бы высоким ни было его социальное положение, — что все мы подчинены глобальному плану. Всеобщей Необходимости.
— И этот план оказался непригодным? — спросил я с горечью.
— Когда мы отправляли тебя на обучение на другие планеты, ты когда-нибудь слышал о планете под названием Роанда?
Я слышал, и мое любопытство переросло в ожидание — и даже в теплое и дружелюбное ожидание.
— Да, это прекрасная планета. И несомненно одна из наших самых удачных попыток… — Джохор улыбнулся, хотя мне не было видно его улыбки, я догадался лишь по глазам — его рот был укрыт. Я тоже улыбнулся — печально, конечно же. Ибо не так-то легко признать себя лишь одним пунктом из множества подобных.
— Наша несчастная планета — неудачная попытка!
— В этом нет чьей-то вины, — ответил канопианец. — Ситуация изменилась… непредвиденно. Мы были уверены, что Планете Восемь предопределены стабильность и медленный рост. Когда оказалось, что это не так, мы решили переселить вас на Роанду. Но сначала там должна быть завершена еще одна фаза развития. Вопрос заключается в повышении определенного вида до уровня, когда вы — после того, как ваш вид будет туда доставлен, — сможете образовать гармоничное целое. Пока это неосуществимо. Вы тем временем, на этой планете, должны быть защищены от самого худшего из того, что произойдет.
— Значит, стена нужна для сдерживания наихудшего, что может принести снег?
— Самое худшее, что принесет лед, — это гигантское скопление огромных пластов, которые будут подниматься прямо у стены. Там, внизу, куда мы сейчас смотрим… — Джохор развернул меня от холода к теплому полюсу, — будет весьма плохо. Возможно, вы столкнетесь с трудными временами, переживая это. А эта стена будет сдерживать, как мы полагаем, давление льда. Достаточно долгое время.
— И вы не хотите, чтобы все знали, что мы должны покинуть Родную Планету и отправиться на Роанду?
— Достаточно, если будет знать один из вас.
Понадобилось какое-то время, чтобы понять это. Время и наблюдения. Ибо, хотя я помалкивал, постепенно другим Представителям стало известно, что всех нас отправят в космос, на другую прекрасную планету, где наша жизнь снова станет такой, какой она некогда была, — в прошлом, которое казалось сейчас таким далеким. Хотя прошло совсем немного времени, но из-за физических изменений в нашей жизни, изменений столь суровых и внезапных, мы с трудом могли поверить, что когда-то все было по-другому.
Джохор и другие канопианцы покинули нас, предварительно убедившись, что все бреши в нашей стене основательно и прочно заделаны. И что с холодной стороны стены не осталось ни одного живого существа. Она казалась мертвой местностью, где теперь почти беспрестанно бушевали бураны, завывали и визжали ветра, а снег все громоздился и громоздился — теперь даже горы казались погребенными под ним. А затем, стоя на стене, чтобы рассмотреть даль, прикрывая слезящиеся глаза ладонями в рукавицах, мы увидели, что горы словно остекленели, а меж предгорий поползли языки льда. Некоторые из нас сделали небольшие повозки, способные скользить на полозьях, и мы отважились, хорошенько укутавшись, отправиться в эту холодную и жуткую страну, дабы узнать все, что было в наших силах. Это было словно путешествие в другую часть самих себя, такими медленными и тяжелыми были наши движения, таким мучительным было наше дыхание. Все, что мы смогли увидеть, — это лишь громоздящийся и громоздящийся до небес снег да подкрадывающиеся валы льда. А по завершении экспедиции мы стояли на стене, сбившись в кучу, и смотрели туда, где недавно были, и видели, как над белыми полями клубился снег, вихрями взмывая к небу, тяжелому холодному синему небу.
Нам предстояла огромная работа, всем нам, и в особенности — Представителям. И отнюдь не материальные проблемы, сами по себе достаточно серьезные, требовали внимания в первую очередь. Теперь в умах укрепилась мысль, что нас ожидает новый дом в благодатной части галактики, где мы снова сможем гармонировать со средой, проворные, с ярко-коричневой кожей, здоровая раса под голубым небом — теперь нами овладела эта мечта, и тогдашняя действительность парализовала нас еще больше. А когда мы раскрыли глаза и увидели, как снега спрессовались в блестящие льдины с огромными трещинами, порой пробегавшими от горизонта к горизонту, — этот ужас стал нам казаться менее реальным, чем Роанда, куда мы направимся. Когда? Мы начинали тосковать, жаждать своего освобождения, и с этим я и другие должны были бороться. Ибо если бы мы позволили себе предаться мечтам и желаниям, то не осталось бы в живых никого, кто совершил бы это заключительное путешествие к прекрасной планете.
Одна из трудностей заключалась в том, что, когда наших людей перевезли с холода, все построенное для защиты их самих и животных избавило их от напоминаний о буранах. При взгляде со стены первое, что поражало нас, было то, насколько деревни и города сбились в кучу, припали к земле да замкнулись, и еще казалось, что в домах нет ни окон, ни дверей, поскольку они располагались с другой стороны. Прежде наши города расходились вширь и казались выстроенными случайным образом, как и любые города, сооруженные с учетом преимуществ подходящих склонов или теплых ветров. Теперь же, когда мы смотрели вниз, город представлялся единым зданием, по которому из одной комнаты в другую можно было пройти через всю долину. Они казались такими уязвимыми, наши новые дома, такими хрупкими, когда мы стояли там наверху, ощущая, как нас бьют и рвут ветра, и зная ту мощь, что еще только грядет, — и все-таки стоило спуститься на землю, оказаться внутри города, и об угрозах легко забывалось. Здесь было безопасно, ведь ветры проносились наверху. Во все проемы было видно, что холмы все еще зелены, равно как и горы, почти до самых вершин, и воды сверкали и переливались, а в плотных серых облаках показывались клочки смутного голубого цвета. Внизу царили плодородие, тепло и красота… Повсюду, куда достигал взор, лежало наше сокровенное желание.
Что должны были делать мы, Представители? Заставлять этих людей, за которых мы были в ответе, оглядываться назад и смотреть наверх? Позади них возвышался бастион стены, видевшейся из этих низких хитросплетений, в которых они жили, столь высокой, что она закрывала треть неба. Стена была как обрыв, отвесный черный сверкающий обрыв. Все еще черная на этой стороне, хотя если подойти к ней совсем близко и всмотреться в блеск, что некогда отражал голубое небо, в котором неспешно, лениво плыли белые облака лета, казавшегося теперь бесконечным, то становилось заметно, что гладкая чернота покрылась серым налетом, а блеск искажали мельчайшие царапины. Мороз. А ранним утром блестящая поверхность казалась полностью посеревшей и растрескавшейся.
