Александр Ярославский - АРГОНАВТЫ ВСЕЛЕННОЙ
…Уже через месяц после того как Ярославского увезли из Ленинграда на север, я поехала в Кемь добиваться свиданья… Свиданья я в тот раз не добилась, только «прожилась» и назад из Кеми в Ленинград «дула» «зайцем»; где — в вагоне со шпалами, где — на буфере товарного, где — пассажирским под скамейкой…
После тех издевательств над заключенными, которые я видела в Кеми, — я еще непримиримее стала ненавидеть и презирать «советскую» власть, но, — боясь навредить Ярославскому, старалась не слишком проявлять эти свои чувства… Мысль служить в каком-либо советском учреждении представлялась мне отвратительной…
Времени даром я не теряла: — помаленьку начала воровать. Смешно и стыдно сказать с каких мелочей я начинала; так, например, отнеся знакомому в Ленинградский угрозыск передачу, — я, на обратном пути сняла тяжелый большой замок с ворот угрозыска и «загнала» его немедленно на Александровском рынке за 40 копеек.
Переехав снова в Москву, я выдумала себе специальность: — стала ходить по зубным врачам и в прихожих обшаривала карманы висящих там пальто, ища оставленных по карманам денег, и, когда удавалось незаметно проскользнуть в дверь, — выносила и самые пальто, шапки, шляпы… На деле этом я ни разу не «подвзошла», но когда я обошла большинство московских зубных врачей, — поневоле пришлось перейти на другое «амплуа». Я стала ходить по «тихой» по «голубям»: — рано утром, когда почти все обитатели двора еще спят, но усердные домработницы уже успевают развесить белье для просушки, — я с величайшим терпением обходила дворы подряд и снимала с веревок белье, платья, а также — вывешенные, чтобы проветриться, — пальто, плэды, суконные одеяла («стеганные» — те слишком громозки, никак не вынесешь!..). Реже — заходила я в самые квартиры через случайно незапертую дверь, — выносила из кухни примуса, обувь выставленную для чистки… Дальше кухни продвигаться я не решалась, так как протезы мои имеют свойство всегда немного стучать и совсем тихо пройти на них почти невозможно… «Брала» я только в зажиточных дворах; около какого-нибудь подвального жилища пусть хоть ценная вещь попадется — даром не надо!..
Воровство доставляло мне истинное наслаждение; большой душевный подъем вызывало чувство риска, которое появляется даже в момент совершения мелкой кражи. Но все же эта мелочь — барахло добытое по «тихой» — не удовлетворяла меня ни со стороны материальной, ни со стороны самолюбия… Меня манила высшая, так сказать — классическая — форма кражи — «ширма»… Хотя обыкновенно не только «мокрушка», но даже «скачки», а тем более «стопоренье» квалифицируется как более крупные по сравнению с простой «ширмой» — кражи, но на мой взгляд, «ширма» это та высшая ступень, на которой ремесло переходит в искусство; приглядясь к работе карманников нельзя не притти в восторг от их, полной изящества, ловкости… Взять «скачок», при наличии достаточной решимости, может по существу, любой слесарь; удачно «застопорить», может, если очень повезет, — то даже с первого раза, — любой решительный рослый и здоровый парень; а попробуй непривычный человек вытащить бумажник из внутреннего кармана! — это ему никогда не удастся! — Я, лично, оказалась к «ширме» совершенно неспособной; — в единственный раз за свою жизнь, что я пошла по «кармановой», — я «погорела», была побита пустой бутылкой и палкой — по голове, и после того вдобавок — препровождена в милицию. На мое счастье, я в этот день потеряла перчатку… Теперь в милиции я достала из своего кармана оставшуюся без пары вторую перчатку и объявила, что «потерпевший» будто бы пристал ко мне и, «шутя», стащил у меня перчатку и сунул к себе в карман, а когда я полезла к нему за своей перчаткой — избил меня… Так как «заявитель» был не совсем трезв, — рассказ мой показался правдоподобен, и сердобольный милиционер отпустил меня, сделав на прощанье серьезное внушение «заявителю»…
Если мне сразу же не повезло по «ширме», то зато моей любимой отраслью скоро стала «бановая» (вокзальная) кража… Становишься, бывало, в очередь у билетной кассы (а еще чаще — возле «Камеры хранения ручного багажа») и как кто отойдет на минутку или просто отвернувшись, зазевается, — тащишь небольшие чемоданчики и другой, нетяжелый на вес багаж — из-под самого носа владельца… Тут главный залог успеха заключается в том, чтобы действовать без нервной спешки, — со спокойным степенством, — для того, чтобы окружающие, которые почти всегда видят как ты «берешь», были уверены, что взяла свой собственный багаж… Ну, а спокойствия у меня, с моим характером, не занимать-стать!.. Впрочем, вопрос о спокойствии или волнении уместен лишь до того как «взял», — с этого момента уже вообще действуешь в каком-то сомнабуличе-ском состоянии; — в тот момент как «взял», — в мозгу мелькает: — «отрезано», после этого руки как бы приростают к ручке краденного чемодана, перестаешь видеть лица окружающих и различать их, а мелькает в глазах волнующим пятном одна сливающаяся толпа (как на сцене, когда выйдешь играть, в первый момент), уже не думаешь больше: — «пройдет “номер” или не пройдет?» — просто, как заведенная на определенное время, пока не остановится механизм,
— машинально спешишь к выходу, — скорей на трамвайную стоянку, — забиваешься в трамвай, и только в трамвае возвращается к тебе снова сознание…
Однажды на «Курском», рано-рано утром, когда поезд только что примчал с юга советский «бомонд», — замечаю гражданина, рассевшегося в вестибюле, в окружении своего багажа… У гражданина несомненно поэтическая душа:
— глаза его мечтательно устремлены впереди себя, а вещи
— по преимуществу расположены позади… Прельщают меня деревянный «баульчик» с висячим замком… Подкрадываюсь сзади и уношу «баульчик». Но я в это время еще не была знакома с внутренним расположением Курского вокзала, а потому совершила роковую ошибку: — в первый момент направилась с «баулом» не в сторону выхода, а в противоположную, надеясь, что дальше мне попадется другой выход. Этого не оказалось. Не могла же я теперь повернуть обратно и пройти к выходу мимо, несомненно уже хватившегося, пассажира — с его же «баулом»?! — Пока что иду в женскую уборную, прошу какую-то даму присмотреть за «баулом», а сама отправляюсь на разведку за дверь уборной; вижу двух «пацанят»; я их не знаю, но их лохмотья внушают мне доверие… Подзываю к себе, излагаю дело и умоляю указать мне какой-либо запасной выход, — обещаю выделить им в благодарность «долю»… Смотрят недоверчиво: — не похожа я на воровку! — но сулят «сообразить» что-либо!.. Я снова прячусь в свою засаду в уборной… Через несколько минут дверь уборной приоткрывается, просовываются мордочки «пацанят», они вызывают меня… Идем через какие-то подземные ходы, напоминающие парижское «метро»… это — переходы к дачным платформам “Курского”… Но один из переходов — о, счастье! — ведет на улицу… Теперь остается приступить к дележу… Но где? — предлагаю знакомый мне «шалман». Но чтобы там очутиться нужно перекинуться в Драгомилово… А, случайно, у меня — ни копейки «натыру»… Решаем ехать на трамвае «зайцем»… Для меня это, впрочем, дело привычное. Мне, как инвалидке, это — легко. «Пацанята» устраиваются на «колбасе». На каждой остановке соскакивают и заглядывают внутрь трамвая — там ли еще я? — не «подорвала» бы с «баулом», оставив их без «доли»… В шалмане знакомый парень взламыват «серьгу» на «бауле»… Внутри — сложенный фотоаппарат заграничной (брюссельской) фирмы, новенький бумажник (к сожалению пустой), летний костюм, бритва, «чувяки», 2 простыни, нижнее белье, альбом, документы на имя «фининспектора Птицы-на», личная переписка владельца и альбом с его талантливейшими собственноручными рисунками. Оставляю себе аппарат, 1 простыню, переписку, книги, альбом и документы. Остальное идет «пацанятам»!! Загоняю аппарат и простыню, заклеиваю в пакет переписку и альбом и отсылаю по адресу, указанному в документах: «Ленинград, Гри-боедовский канал, дом №…» Предварительно вкладываю записку следующего содержания: — «Сознавая, как дороги для каждого художника произведения его творчества, — возвращаю вам альбом с этими изящными, со вкусом сделанными, набросками, а также — вашу личную переписку, не имеющую ценности для похитителя. Вор».
…О, господи! — сколько радости доставляет каждый украденный чемодан! — Это, как в детстве — шеколадный шар с «сюрпризом»… Улепетываешь с чемоданом, а самому не терпится скорей узнать: — что бы в нем такое могло быть? — А вдруг — золото? А вдруг — «чистоган»? — Чаще всего оказывается — ерунда, «барахлишко», которое важно «загнать» поскорее, еще «парное» с «дельца», пока «штемп» не успел сделать заявки…
Ранним летом 1929 г. отправилась я на свидание на Соловки. Свидание нам предоставили лишь на общих основаниях, по 1 часу в день. Во время моего 10-тидневного пребывания на Соловках, на меня были поданы 2 «рапорта» начальнику Борисову. Один из «рапортов» был составлен вольнонаемным сотрудником Романеком, второй, если не ошибаюсь, заведующею Домом Свиданий — М. Д. Лобановой…
