Дорис Лессинг - Сентиментальные агенты в Империи Волиен
— Мадам, какая вы счастливая, — мрачно заметил Спаскок, и его тон заставил всех в зале направить взгляды туда, где он сидел, в изоляции на своем троне.
Наступило долгое молчание, в котором послышалось — было то шипение или выдох? — одно слово: «шпионы»… Но когда мы все посмотрели на Кролгула, чревовещателя, он стоял, с сардоническим видом прислонившись к стене, складки его черной судебной мантии обвисли, как мокрые крылья. Шпионы… это слово если кто не бормотал, то думал, и в воздухе стояло шипение.
Шпионы — тема каждой второй статьи, каждой радиопередачи, каждого плаката и популярной песни. Вдруг население (не только Волиена, но и двух «членов», у него еще оставшихся) стало смотреть на администрацию Волиена и удивляться, что это за психическая эпидемия, которая склонила к этому преступлению, как иногда казалось, весь правящий класс.
Аритамея, тактично не глядя на судью, заметила:
— Я уверена, что многие в этой стране удивляются, почему они стали заниматься тем, чем стали…
— Вот именно, — резко подхватил Грайс, привлекая к себе взгляды всех. — Вот именно. Почему? Но если бы нам и другим, таким как мы, сказали бы, еще когда мы были школьниками, если бы ввели в курс нашего образования это понятие, что наша необходимость влиться в какую-то группу сделает нас беспомощными против идей этой группы…
— Беспомощными, вы считаете? — вопросил еще один присяжный, мускулистый молодой человек, одетый в разновидность красно-зеленого спортивного костюма и смешную беретку. — Беспомощными? Кого-то — да, а кого-то и нет.
— Это вопрос характера человека, — сказала молодая женщина. — Люди, в основном добропорядочные, обладающие здравым смыслом, твердо противостоят дурным убеждениям.
И оба — Грайс и Спаскок — одновременно тяжело вздохнули, так отчаянно, так печально, что все снова обернулись к ним.
Подчиняясь рефлексу, Спаскок торопливо вытащил трубку и разжег ее. И Грайс тоже. Добрые граждане Волиена не знали, что их общественные эксперты (обычно Кролгул) советовали очень многим курить трубку как атрибут добропорядочности и душевного равновесия, поэтому большинство присутствующих в суде сильно удивились. Особенно после того как не только судья и главный обвинитель, но и другие вытащили свои трубки. Среди публики на скамьях, среди судебных чиновников в их мрачных одеяниях и даже среди присяжных — повсюду взволнованно задрожали губы, сомкнувшиеся вокруг черенка трубки, и облака сладкого влажного дыма поплыли в воздухе. Спаскок и Грайс оба наклонились вперед, рассматривая этих неизвестных своих единомышленников. На их лицах отчетливо читалось: «Не говорите мне, что вы еще один…»
— Если вам можно курить трубку, тогда я буду вязать. — И председатель жюри присяжных снова вытащила свой узел.
— Нет, нет, конечно, нет! Вы совершенно правы. Курение абсолютно запрещено! — И вмиг трубки во всем помещении исчезли, торопливо погашенные.
И в этот момент Стил, сидевший возле Грайса, как положено — выпрямившись, сложив руки, управляя каждым дюймом своего тела, — с выражением сначала скепсиса, потом шока на лице, заметил:
— Если представители государства на Волиене такие недисциплинированные, чего тогда ожидать от простых людей?
— А вы-то кто, дорогой? — спросила Аритамея, которая не отложила своего вязания, только опустила его на колени.
— Это главный свидетель по второму пункту «Обвинения», — пояснил Спаскок.
— Да это я знаю, но кто он такой?
— Я с Мотца.
— А где это? Да, мы о таком слышали, но неплохо бы узнать…
В воздухе отчетливо раздалось: «Шпион Сириуса», но Кролгул, конечно, корректно улыбался.
— Вы с Сириуса, милый? — добродушно спросила женщина, как будто и не было вокруг разговоров о линчевании, от одного края Волиена до другого.
— Да, с гордостью могу назвать себя сирианином.
— Он такой же сирианин, как любой с Волиенадны — волиенец, — разъяснил Грайс.
— Или как любой с Мейкена и Словина, — страстно высказался Инсент, в его намерения не входило вызвать сардонический смех, но по залу суда как будто пронесся ураган смеха. Все разглядывали испорченные стены и потолок.
Стил сказал:
— Я не в состоянии понять, что такого смешного в успешных патриотических и революционных восстаниях колоний, поверженных в прах.
— Нет, нет, вы совершенно правы, милый, — успокаивала его Аритамея. — Не обращайте на нас внимания.
— Послушай, Спаскок, ты собираешься должным образом вести заседание суда или нет? — рассердился Грайс.
— Если ты это называешь судом, — в раздумье произнес Спаскок. — Хорошо. Ладно, поехали.
— Я уже изложил свой вопрос.
— Нет, насколько я заметила, — заговорила Аритамея, и с ней тут же согласился хор ее помощников. — Напомни-ка еще разок, ладно? Я как будто не уловила сути.
— Еще как уловили! — рявкнул Грайс. — Суть вполне очевидна, разве нет? Мы теперь знаем много о механизмах, которые нами управляют, которые заставляют нас плясать, как марионеток. Некоторые из самых мощных механизмов можно грубо описать как управляющие функционированием групп. — И тут он указал на стопки красных, зеленых, синих, желтых книг на тележке возле его невысокого постамента. — Что касается этих механизмов, то тут нет расхождения во мнениях. Мы знаем, для определенной группы, какова процентная доля тех, кто не сможет согласиться и разойдется во взглядах с мнением большинства членов группы; мы знаем процентную долю тех, кто будет выполнять указания лидеров группы, даже пусть они будут жестокими или грубыми; мы знаем, что такие группы строятся по такому-то шаблону; мы знаем, что они разделяются и подразделяются определенным образом. Мы знаем, что они развиваются, как живые существа.
— Как империи, например. — Инсент не мог удержаться, чтобы не вставить словечко, помочь, и Кролгул снова втихаря запустил в атмосферу слово «шпион», чтобы оно дошло до сведения каждого присутствующего.
— Сам-то ты кто? — спросила Аритамея. — Нет, я хочу узнать, откуда ты.
— Да он, конечно, шпион Сириуса, — прокомментировал один из присяжных. — Все они такие. Эти шпионы повсюду.
— Ну и дела! Давай дальше! — громко выкрикнул кто-то из публики.
— Ладно, ладно, в этом суть моего вопроса, — продолжал Грайс, пытаясь снова обрести свой запал. — Если нами управляют механизмы, как оно и есть, на самом деле, значит, пусть нам как следует заранее объясняют все про них. В школе. В том возрасте, когда человек обучается, как тело функционирует или как государство управляется. Нас надо научить понимать эти механизмы так, чтобы они нами не управляли.
— Одну минутку, милый, — прервала его Аритамея. — Я знаю, что у тебя добрые намерения; я действительно поняла, к чему ты клонишь. Но не говори мне, что ты веришь, что если скажешь какой-то молодой особе, которая всей душой готова сорваться с места ради независимости, и, конечно, все знает намного лучше, чем ее старшие…
— Или его старшие, будем справедливы, — вставил цветной присяжный рядом с ней.
— Его или ее старшие… Ты не можешь сказать такому человеку, мол, сохрани трезвую холодную голову и следи за механизмами. Именно на это они как раз и неспособны.
— Верно, она права, — послышалось со скамей публики.
— Я прикажу очистить зал, — пригрозил Спаскок. Наступило молчание.
Спаскок поинтересовался:
— Значит, ты изложил свой вопрос, Грайс?
— Я с ней не согласен. Она недоброжелательна. Она пессимистична. Волиен не может вот так отказаться от своей ответственности! Кроме того, Волиен обещал в Конституции, что…
— А вы читали у Татца и Палузы о механизме толпы? — спросил Кролгул.
— Нет, а о чем там говорится?
— Они совершенно не согласны с Квинком и Суоллером, — объяснил Кролгул. — Например, по вопросу о процентах возможного сопротивления авторитету.
— Ну, — запальчиво сказал Грайс, — я нахожусь в неблагоприятном положении, правда? Я был в плену на Мотце, и я был не в состоянии даже узнать, какая есть соответствующая литература по этому вопросу. Но мне кажется, что этого свидетельства достаточно… — он вновь указал на свои тома.
— Я только хочу сказать, — расшаркался Кролгул, — что консенсус не стопроцентный.
— Послушайте, судья, — вмешалась Аритамея, — вы собираетесь вести это заседание или нет? Этот тип, который сейчас вовсю толкает речь, насколько я понимаю, всего лишь пристав.
— Да, да, конечно, — сказал Спаскок. И бросил Грайсу: — Будьте так добры, сформулируйте ваш запрос в точных словах.
— Хорошо. Я хочу, чтобы этот суд полностью осудил Волиен за то, что он не сумел обучить свою молодежь правилам, которые вывели его собственные психологи и антропологи в результате своих исследований; за то, что он не сумел вооружить свою молодежь сведениями, которые дали бы ей возможность — молодежи — сопротивляться затягиванию в любую систему идей, кому какая подвернется под руку. Я хочу, чтобы этот суд заявил, ясно и громко, что как минимум три поколения молодежи Волиена, тут мне пора сказать, что и я вхожу в число жертв… — Шиканье, одобрительные восклицания, свист. — …оказались беззащитными из-за того, что их вовремя не снабдили знанием, которое легко доступно любому специалисту, знанием о законах функционирования групп. Что Волиен допустил — нет, что он потворствовал — созданию ситуации, в которой его специалисты приобретали все больше и больше опыта в области психологии группы как первичной ячейки общества, но в которой эту информацию никогда не использовали для влияния на действующие институты общества, остающегося до сих пор архаичной государственной машиной, громоздкой, если не смертельной, смешно сказать, до чего несоответствующей требованиям общества. У нас левая рука не знает, что творит правая. С одной стороны, собирается научная статистика, накапливается техническая информация, делаются открытия. С другой стороны — полнейшая косность и неповоротливость нашей культуры. Я хочу, чтобы Волиену вынесли обвинительный приговор.
