Владимир Михайлов - Тогда придите, и рассудим
Дать им по шее, главного врача выругать, чтобы лучше следил за несением службы, – а в остальном все прекрасно, и люди прекрасные, и все бытие. Вот и факт исчерпан, никаких обобщений, никаких выводов, мелочи жизни. Понял? Так вот, вы читаете, вы ахаете – остро, как же остро пишет Маффула Ас, ничего-то он не боится, ничего с ним не могут поделать, ах, какая свободная на планете печать, какая независимая вся информация… Читаете – и не соображаете, что Маффула Ас пишет об этом и разрешено ему писать об этом потому, что фактик-то он распишет – лучше не надо, я ведь человек способный – был, во всяком случае, – и вас это описание факта затягивает, и вы ахаете. И пропускаете мимо глаз, что, когда доходит дело до интерпретации, Маффула выберет именно ту, которая не дает поводов для обобщений, которая низводит все к частному случаю, недосмотру, недогляду, ошибке – хотя на самом деле я понимаю отлично, что от истины мое истолкование, может быть, дальше всех прочих… Зато я вам этих санитаров так изображу, что вы в них увидите государственных преступников, вы сами заорете: «Распять их!», ну, на худой конец, распнут – станет одним сторожем или санитаром меньше, зато вы-то успокоитесь, вам-то толковать больше не о чем: случилось, конечно, нечто неприятное, но все своевременно увидено, осуждено, гласно, публично, демократично… Мальчик ты, физик, мальчик. А если я напишу не так, как надо, – что, думаешь, меня напечатают? У меня что, газета своя? Да кто мне ее даст! Мне жить дают, это верно, величина у меня немалая. Сам видишь. У тебя фиг такое есть, да теперь и не будет уже, наверное… Остро, без оглядки, мы писали, когда начинали только, было нас трое; нас заметили и стали с нами работать. Выделять, похваливать, приплачивать, разговаривать… Меня обработали. И вот – я известен всей планете, мои статьи «Унифинформ» разгоняет по всем краям, сотни газет их публикуют, я живу прекрасно, пью – сколько душа пожелает, и бабы многие считают за честь… А где те двое ребят, что не обработались? Не знаешь? И я не знаю. Может, когда-нибудь и столкнет судьба… где-нибудь на Шанельном рынке… если доживем… не в газете, нет… на Шанельке, у прилавка. Вот туда ты и дуй. Найди их, если повезет… Может, что и посоветуют…» – Маффула Ас осоловел уже, на старые дрожжи ему немного надо было, сон снова неодолимо наваливался на него, тяжелые веки опускались сами, неподвижность сковала, и лишь рука еще шарила по столу, нащупывая бутылку с остатками на донышке, однако Форама знал, что то была не последняя в доме бутылка. Он отодвинул кресло, встал. Тут делать было больше нечего, надежды не осталось. Он шагнул к двери. Журналист Маффула Ас вдруг открыл глаза… «Погоди, – пробормотал он. – Постой… Что-то я хотел… Да. Ты правда иди на Шанельку. Я вот нынче оттуда. Упился, правда… Если есть свободная информация, то она – там. Это я всерьез, не спьяну… Иди. Там тебя и не найдут, кстати… Не бойся, я не заложу, мне они вообще хрен что сделают – пока я пишу… Деньги есть? На Шанельке без денег нельзя, только не показывай все разом, доставай по одной и первым не вынимай, вытаскивай с неохотой, не то решат – чужак, хотя вид у тебя как раз подходящий… Нет денег? – Он приподнялся, сунул пальцы в задний карман, вынул пачку. – На. Не дури. Я не тебе. На дело… И пусть все гремит поскорее в тартарары… – У него уже спуталось, наверное, чего же хотел добиться физик: то ли отвратить взрыв, то ли, наоборот, его приблизить. – Заглядывай в случае чего…» – еще выговорил журналист и захрапел, теперь уже окончательно.
Глава шестая
Когда Мин Алика в туннеле, закрыв глаза, пропустила мимо кабину, уносившую вырвавшегося Фораму подальше от института, Алике было ясно, что следует предпринять дальше. Надо было, не выпуская Фораму из поля своего внутреннего зрения, подготовить хорошее укрытие, оборудовать его всеми средствами связи – не на нынешнем уровне этой планеты, а на том, какой был доступен самой Алике, то есть на порядок выше, – чтобы дать Фораме все нужные возможности, в том числе и возможность, если другого выхода не будет, громко обратиться ко всем людям, ворвавшись вдруг во все телевизионные и радиоканалы, да так, чтобы никто не мог отключить его – ворваться и дать людям нужную информацию и указать путь к достижению безопасности, к избавлению от страха. Был такой способ на крайний случай, потому что выглядел он каким-то несерьезным, при желании можно было выдать его за хулиганство в эфире, – однако и им пренебрегать не следовало, но ничего из этого не получилось.
Она успела уже потратить немалую часть дня на то, чтобы найти и подготовить нужное убежище. Но чем больше проходило времени, тем сильнее становилось в ней некое беспокойство, источник которого был хорошо известен еще прежней Мин Алике, но сейчас на какое-то время был как бы приглушен и оттеснен заботами Мин Алики новой; однако беспокойство было нешуточным и в конце концов пересилило все остальное и заставило отложить начатую было работу и заняться совсем другим делом.
Оно заключалось в тех самых атмосферных помехах, что были ею записаны, когда она еще находилась в своем небогатом жилье, на глазах у двух оставшихся там должностных лиц. Сейчас Мин Алика принялась наконец за их расшифровку, а закончив ее, ощутила немалую озабоченность.
Сообщение предназначалось прежней Мин Алике, которую она, эмиссар, восприняла и ассимилировала в себе – или сама ассимилировалась в ней, какая разница. «Вот, значит, как, – подумала Мин Алика, расшифровав. – Вот, значит, как все осложняется. Но от этого не уйдешь, избыточное внимание не нужно ни мне, ни Фораме – даже с той стороны. А сам по себе контакт выглядит, откровенно говоря, многообещающим. Что же, придется поступать так, как ты – я – мы – одним словом, как Мин Алика поступила бы, если бы не вмешался в игру Мастер и не ввел в нее нас. С тобой ищут связи? Хорошо, выйдем на эту связь и посмотрим, что ему она принесет…»
* * *То, что в какой-то степени озадачило Мин Алику, а с другой стороны, заинтересовало ее и даже развеселило, никакого отношения к проблемам Мастера и Фермера (и еще сотен обитаемых миров попутно) не имело, а принадлежало целиком к вопросам взаимодействия двух соседних, искони враждующих планет, и касалось такой вечно актуальной области, как информация.
Человек не может существовать без информации, государство – тем более. Разведка – это государственная любознательность, государственный ориентировочный рефлекс. Вопреки мнению людей несведущих, труд этот не исполнен романтики; романтика есть откровенное, публичное проявление некоторых свойств личности, относящихся гораздо более к эмоциональной сфере, чем к области рассудка. Романтика и романтичность неизбежно привлекают к себе внимание окружающих – а разведке это противопоказано. Разведка требует от личности выдающихся качеств и способностей, и в то же время она подавляет и убивает их, ибо человек выдающихся способностей лишается права – под страхом провала – проявить их публично, а способности по самой своей природе требуют именно проявления, нуждаются во внимании и поощрении со стороны; способности не могут, в отличие от моллюсков, консервироваться в собственном соку. Это один парадокс, заключающийся в проблеме. Второй состоит в том, что, занимаясь делом, которое не регулируется категориями честности, порядочности, откровенности – ибо неизбежно приходится лгать, обманывать, причинять другим (вполне осознанно) немалые неприятности, носить личину и так далее, – человек в то же время неизбежно является идеалистом в лучшем смысле слова (речь не идет о работающих только за деньги или из страха: они – подсобный материал) и имеет на то все основания. Он вправе полагать, что служит не какому-то конкретному имяреку, а Государству, Обществу; в то же время он находится в таком физическом отрыве от этого государства и общества, видит их с такого отдаления, что детали скрадываются и остается лишь неизбежно идеализированное представление, в котором сверкают достоинства (а они есть у каждого общества) и не видны недостатки (которыми опять-таки обладает всякое). В том же государстве, на территории которого разведчик работает, недостатки – совершенно реальные и порой немалые – видны простым глазом; так уж мы устроены, что недостатки видим вблизи, а достоинства, как горные хребты, охватываются взглядом лишь с большого отдаления, – не исключено даже, что достоинства если и не состоят из одних только недостатков, то, во всяком случае, неизбежно покрыты ими и включают их в себя, как величественные горы бывают загромождены обломками, рассечены трещинами, покрыты ледниками – и все это затрудняет, если не делает невозможным достижение их вершин, – но вершины-то реальны, они не миф, они видны простым глазом – но только издали, откуда щели и россыпи уже не воспринимаются. И подобная идеализация того, чьим именем и ради чьего блага человек, подвергаясь нередко опасностям и лишениям (если не физическим, то уж духовным – несомненно), многократно наступает самому себе на горло, нарушает одни заповеди, чтобы выполнять другие, – подобная идеализация только и делает возможной приход в эту профессию таких людей, как, скажем, Мин Алика.
![Сим Никин - Обреченный взвод[СИ]](/uploads/posts/books/55591/55591.jpg)