Елена Долгова - Центурион
– Вы заставили меня нарушить слово, данное колонелю. Я обещал не пререкаться с вами, старый фанатик. Все, хватит. Уходим отсюда. На сегодня хватит теней, кипящих дорожек, ментального шторма и прочих радостей жизни…
Белочка сделала движение к выходу.
Стриж замер.
Иеремия давно уже стоял, не двигаясь, однако, размеренные удары продолжали отдаваться под сводом тоннеля. Пальцы оторопевшего иллирианца запоздало царапали кобуру. За спиной полуобернувшегося и оцепеневшего от растерянности проповедника проявилось нечто.
– И-и-и-и! – истерический вопль Джу заглушил биение медленного сердца призрака.
Возле разбитой вагонетки, в полутора метрах над землей, завис конус света. Там, где конус сходил на нет, в яркой светящейся точке, не было ни руки, ни головы, ни фонаря.
Ничего, кроме пустоты. Конус висел в пустоте…
* * *
– Их нет уже три часа…
– Вы правы, Дирк.
Полковник напряг глаза, стрелка примитивно-механических (специально для Аномалии) часов едва тлела в полутьме холодной каплей фосфорического огня.
– Ждем еще тридцать минут.
Они устроились на более-менее чистом пятачке пола, полковник, скрестив руки на груди, привалился прямой спиной к облупившейся стене, Дирк сидел, ссутулившись и стараясь ни к чему не прикасаться, черные волосы вертолетчика, перепачканные пылью, свалялись и упали на лоб. Мюф отошел на десяток шагов и возился в темноте, расшвыривая легкие обломки.
Штрек ровно уходил во тьму. Здесь, в западной половине, на стенах не было и следа облицовки. Грубого вида балки из неизвестного материала там и сям подпирали потолок. Коридор имел такой вид, словно его упорно прокладывали в твердом теле скалы, да так и бросили, не завершив. Среди камней тихо шуршало нечто.
– Крысы, полковник – вы слышите их возню?
– Бросьте, Дирк. Это дурацкий сайбер мальчугана.
– Думаете?
– Не сомневаюсь.
Действительно, из расступившейся темноты вынырнула уродливая техническая каракатица. Сайбер потыкался в пыльные закутки, а потом с маху ударился о сапог Дирка. Вертолетчик едва не потерял равновесия.
– Ах ты, тварюшка!
Пинок отбросил машинку прочь. Пластиковый корпус затрещал, сайбер замер на несколько секунд, ориентируясь в изменившейся обстановке, потом нырнул в сторону. Возможно, атака Дирка была отнесена к разряду опасных – сайбер, запрограммированный на самосохранение, вовсю пустился вдоль штрека, уходя от несуществующей погони.
Мюф моментально обнаружил пропажу.
– Тим! Вернись, Тим!
Фалиан-младший рванулся следом за машинкой. Септимус едва успел ухватить его за рукав.
– Стой на месте, парень. Тим вернется сам.
Мюф не слушал. Он извернулся ужом, освобождая куртку и бросился вслед за убегающим сайбером. Хиллориан обреченно махнул рукой:
– Вставайте, Дирк, хватит прохлаждаться. Вы отличились – как всегда. Не надо было пинать этот квазиразумный хлам. Теперь еще придется искать мальчишку. К счастью, спрятаться ему некуда – дорога прямая как стрела.
Они устало шагали в подсвеченной темноте, не подозревая, что через час в живых из них останется только один.
* * *
Стриж медленно опустил руку.
Конус висел в пустоте. Мерные удары ленивого сердца продолжали отдаваться под сводами галереи.
– Это галлюцинация. Слуховая и зрительная.
Немного успокоившаяся Джу выпустила куртку Дезета и решительно замотала головой:
– Нет. У вас, кстати, не может быть пси-галлюцинаций. Что вы видите?
Стриж пожал плечами:
– Свет. Его источник очень мал, и держится в воздухе без подпорок.
– Я вижу другое. Мастер Фалиан, что видите вы?
– Кругляш из огня.
– Нам всем представляется разное.
Стриж попробовал поглядеть сквозь прищур, искоса, по-всякому.
– Пусть убьет меня отходами Разума, но это конус – я вижу его. Понимаете, вижу. Интуиция говорит, что зрение меня не обманывает. Но вместе с тем я уверен, что этого не может быть никогда. Занятно. Мне почему-то кажется, что он не опасен.
– Для вас – очень может быть.
Конус, словно услышав спор, лениво вильнул в сторону и медленно продвинулся в сторону черты, светящимся баллоном проплыл несколько метров и втянулся в кипящий водоворот черты, напоследок истончившись и изогнувшись наподобие языка холодного, бледного пламени. Удары невидимого метронома продолжались еще несколько секунд в полной пустоте, потом внезапно оборвались.
– Вы знаете, Джу, у меня такое чувство, что нас обманули. Я ждал опасности, а с нами обыденно, с яркостью мультипликации, разыграли дешевый фокус… Пошли обратно.
Они повернулись уходить. Джу Симониан хладнокровно отметила, что Иеремия брезгливо, тщательно обходит иллирианца, стараясь не прикасаться к нему даже краем одежды. Стриж держался с напускным равнодушием. “Совражество” бодро двинулось в обратный путь, осторожно шагая через кучки источенного ржавчиной железа, рельсы, остатки смятой вагонетки и груды битого камня. Чувство опасности как-то разом притупилось, уступив место нарочитой беззаботности. Белочка рассматривала натянутую спину несгибаемого луддита, отважно прикидывая, как бы получше втереться в доверие к сердитому старику. Мюф – еще малыш, полковник-наблюдатель не внушал доверия ее душе либералки, иллирианец – опасный циник, зато у каленусийского фермера хотя бы есть религиозные принципы. Дружба с ним могла бы всерьез пригодиться, если… а вот что “если”, додумывать не хотелось. Белочка чуть ослабила барьер и нырнула в иллюзорный мир. Опаливший ее страхом призрак опасности все так же маячил за поворотом воображаемого тоннеля, его картонный силуэт словно бы облекся легкой дымкой плоти. Плоть еще не отвердела, пугало выглядело и комично и страшно одновременно. Джу, наморщив нос от отвращения, восстановила барьер.
– Мастер Фалиан, мне очень хотелось бы знать ваше мнение насчет… Ну, насчет этого самого. Вы, конечно, во сто крат опытнее всех нас…
Иеремия, подмазанный лестью, что-то неразборчиво буркнул.
– …вы не могли бы поделиться своим мнением?
Фалиан сбавил шаг, вытирая запорошенные пылью глаза.
– Имеющий уши, слышит, имеющий глаза – видит, а не имеющий разума – по заслугам получает оплеухи и тычки…
Белочка могла поклясться – Стриж, не поворачивая головы, навострил уши. Преамбула выглядела многообещающей, Иеремия продолжил как ни в чем не бывало.
Легенда Иеремии Фалиана
Однажды в предначальные времена над несытой бездной Хаоса пролетал великий крылатый дух – Именователь. Энтро – Мировой Беспорядок – беспокойно колыхался наподобие безбрежного студенистого моря, отметывая время от времени липкие щупальца случая. Щупальца хватали все, что проносилось над поверхностью Энтро: первичные мысли, спящие, непроросшие зерна порядка, и малых, добрых и доверчивых духов. Энтро пожирал добычу, но пожранный порядок не уменьшал ни Хаоса, ни голода.
Крылатый летел высоко, но даже туда долетали отзвуки безобразий, творимых Энтро. Белые одежды крылатого духа испачкали липкие брызги, слух ранили негармоничные крики пожираемых, Крылатый удивился – и спустился пониже.
Энтро задумался – Именователь казался слишком крупной добычей, такие опасны. Мысль суть порядок, а порядок чужд Хаосу как ничто иное, поэтому коротка была мысль и бесплодной оказалась она. Щупальца Энтро потянулись к Именователю, опутали его и потащили в липкую жижу Безысходности. Но силен был Дух и ярко светилась его сущность – опаленные щупальца ежились и опадали. Энтро отращивал новые – гибли и эти, сожженные жаром истины, ибо истина в больших количествах победительнее и опаснее лжи. Крылья Именователя били врага, белые перья осыпались лепестками, раня отметинами голодный Океан.
Сколько длилась битва – не знает никто, поскольку не было тогда ни дня, ни ночи, а лишь серый сумрак безвременья. В конце концов Энтро пал, а Именователь, потеряв добрую половину оперения, очутился на выжженном досуха дне Беспорядка. Предначальный мир лежал в развалинах, но Именователь собрал немного уцелевших зерен порядка, посадил их в землю, взрыхленную битвой, и полил прозрачной кровью, что текла из его раненого плеча.
Зерна проросли, создав сущий мир, а Именователь стал с тех пор называться – Творец.
Из зерен выросли свет, воздух, твердь и вода. Тогда Именователь отделил от тверди Космос и сделал его своим домом. Прочую же часть назвал – земля. Земля была пуста, но Творец призвал уцелевшие первичные мысли, дал им имена и они стали людьми, животными и растениями. Творец понял, что сущее – прекрасно.
Порядок вещей, предоставленный своему естественному ходу, складывался как нельзя лучше, но однажды к Творцу явились первичные мысли, опоздавшие к моменту Творения, и не ставшие потому сущим. Мысли без воплощения воззвали к Именователю, требуя справедливости. Творец задумался, ибо удобный для творения момент безвозвратно канул в вечность. Бесприютные первичные мысли роптали, и тогда Именователь позволил им малое – занимать те частицы сущего, которые по небрежности потеряют свой смысл. С тех пор сущее, смысл которого ослаб, теряет и природу свою, захваченную иными, и само становясь иным…
