Урсула Ле Гуин - Толкователи (сборник)
«История – одна сплошная подлость», – думал Хавжива, глядя из окна вагона на бесконечные руины разрушенного мира.
Уэрелианские капиталисты триста лет измывались над рабами и бездумно истощали недра Йеове ради немедленной прибыли. Бесповоротно искалечить целый мир не так-то просто, но если очень уж постараться, то все же это вполне достижимо. Гигантские карьеры обезобразили ландшафт, отсутствие правильного севооборота обесплодило почву. Иссохли реки. Огромное облако пыли затягивало теперь весь восточный горизонт.
Хозяева правили планетой при помощи насилия и устрашения. Больше столетия сюда завозили лишь рабов-мужчин, непосильным трудом загоняли их до смерти, а затем заменяли свежей рабочей силой. Земледельческие артели в таких мужских гетто постепенно приняли форму первобытно-общинных иерархий. В конце концов, когда цена рабов на Уэреле, а также стоимость их доставки оттуда резко подскочили, корпорации стали закупать также и невольниц. Поэтому в течение следующих двух столетий население Йеове значительно возросло, появились даже города, населенные одними рабами. Такие «имуществограды» и «пыльные» деревеньки посреди бескрайних плантаций возникали на основе былых резерваций. Хавжива знал, что первыми бучу на планете затеяли женщины, взбунтовавшиеся против мужского засилья в советах племен, и лишь позже вспыхнувший мятеж перерос в восстание против рабства вообще.
Едва ползущий поезд тормозил на каждом полустанке, за окном миля за милей проплывали лачуги, пепелища, изрытые воронками пустоши, фабрики, превращенные в сплошные руины, сменялись частично действующими, донельзя закопченными, отвратительно грохочущими и изрыгающими из приземистых труб облака ядовитого смрада. На каждой остановке сотни пассажиров покидали поезд, но им на смену спешили все новые и новые толпы. Ругаясь с проводниками об оплате за проезд и отчаянно толкаясь, люди лезли во все щели, кишели в проходах и тамбурах, карабкались даже на крышу вагонов. Бдительная станционная охрана, грозно размахивая увесистыми дубинками, безжалостно сметала их оттуда.
На севере огромного континента Хавживе встречались в основном такие же, как на Уэреле, темнокожие, иссиня-черные люди. Но ближе к югу их становилось меньше, стали мелькать более светлые лица, пока в самом Йотеббере Хавжива не увидел людей даже светлее, чем он сам, – с кожей пепельно-голубого цвета. Это и были так называемые пыльные – потомки сотен поколений уэрелианских рабов.
Йотеббер оказался одним из первых центров мятежа и первым же попал под безжалостный удар хозяев. Не ограничиваясь полицейскими репрессиями, корпорации применили против восставших ковровое бомбометание и отравляющие газы – в одночасье погибли многие тысячи людей. Целые города сжигались после акции, чтобы заодно кремировать тела вышедших из повиновения рабов и туши павшей скотины. Устье большой реки запрудили разлагающиеся трупы. Но все это в прошлом. Теперь свободная Йеове стала новым членом Экумены, и Хавжива в ранге вице-посла направлялся в Йотеббер, чтобы помочь жителям провинции начать новую жизнь. Вернее, с точки зрения уроженца Хайна, вернуть ее к позабытым истокам.
На вокзале в Йотеббер-Сити его встречала огромная толпа ликующего народа, оттесненного за плотные полицейские кордоны. По эту сторону от шеренги стражей порядка оказалась лишь весьма представительная группа официальных лиц, разряженных в экзотически пестрые мундиры, – все наиболее заметные в этой провинции политические деятели. Помпезное действо прошло как положено: долгие приветственные речи, бурные аплодисменты, крики «браво!», тьма репортеров с головидения и фотографов из множества агентств новостей. И все это абсолютно серьезно, без тени улыбки – большие политики хотели, чтобы высокий гость понял сразу: он здесь популярен, он, как выразился комиссар в своем сжатом, но прочувствованном спиче, «не просто персона грата, но посланник самого будущего!».
В тот же вечер, устраиваясь на отдых в апартаментах люкс бывшей резиденции хозяев, ныне превращенной в роскошный отель, Хавжива сказал себе: «Знали бы они, что посланник будущего сам вырос в захолустном пуэбло и до прибытия в их мир про головидение даже не слыхал…»
Он надеялся, что справится с новыми своими обязанностями и не разочарует тех, кто с таким нетерпением ожидал его приезда. Эти люди, населяющие обе планеты, понравились ему еще на Уэреле, буквально с первого взгляда – невзирая на всю их чудовищно организованную социальную систему. Они были полны жизненной силы и гордости, а здесь, на Йеове, еще и верили в справедливость. Хавживе вспомнился древний терранский афоризм, посвященный чужим богам: «Верую, ибо это невозможно». Прекрасно выспавшись, он проснулся ранним солнечным утром, полный самых радужных надежд и предвкушений. И решил немедленно начать знакомство с городом – отныне его городом.
На выходе из вестибюля отеля швейцар (Хавживе показалось весьма странным, что люди, положившие на алтарь свободы столько жертв, до сих пор имеют слуг) отчаянно попытался уговорить постояльца дождаться гида с машиной и был страшно обеспокоен столь необычным – прогулка пешком без свиты! – поведением высокого гостя. Хавжива объяснил ему, что хочет просто подышать воздухом и любит бродить в одиночестве. И вышел, оставив за спиной растерянного служителя, сообразившего крикнуть напоследок:
– Ой, сэр, только не вздумайте ходить в Центральный парк, умоляю вас, сэр!
Решив, что парк, видимо, закрыт на время проведения каких-либо церемоний или работ по озеленению, Хавжива прислушался к совету. И отправился прямиком на рыночную площадь, где в этот ранний час торг был уже в полном разгаре. Вскоре Хавжива обнаружил, что на него обращают внимание, он становится центром толпы. Люди постепенно обступали его, опасливо замолкая и не отводя настороженных взглядов. Хотя Хавжива и был облачен в светлую йеовианскую одежду, он оказался единственным бронзовокожим среди четырехсот тысяч горожан. Угрюмые взгляды со всех сторон выразительно свидетельствовали: «Чужак!» Тогда он выбрался из притихшей толпы и скрылся в прилегающих к рынку улочках. Наслаждаясь утренней свежестью, Хавжива стал любоваться архитектурными красотами – ветхими домами, выстроенными некогда в очаровательном и несколько вычурном колониальном стиле. И застыл как вкопанный в совершенном восхищении перед орнаментами храма Туал. Церковь выглядела позабытой и запущенной, но в изножье барельефа Праматери в нише возле входа Хавжива углядел пучок свежих цветов, – стало быть, все же кто-то хранит верность заветам. Нос Праматери за время войн был почти полностью отбит, но улыбка ее оставалась по-прежнему безмятежной и как бы чуточку удивленной.
Внезапно Хавжива почувствовал, что за спиной у него кто-то есть.
– Убирайся из наших краев, ты, дерьмо заморское! – раздался грубый окрик.
Хавживе жестоко заломили руку за спину, земля вдруг выскочила у него из-под ног. Перед глазами сомкнулись ухмыляющиеся, что-то вопящие рожи. Посыпались беспорядочные удары, чудовищная боль пронизала все тело, взгляд заволокла багровая пелена, бешеные крики смешались с всплесками боли воедино, и наступило наконец спасительное забытье.
Сидевшая рядом с его койкой дама почтенного возраста почти беззвучно напевала что-то смутно знакомое.
Сиделка сосредоточенно считала петли на своем вязанье; наконец, оторвавшись на миг от вязанья, она встретилась взглядом с пациентом и тихонько ахнула. С трудом сфокусировав зрение, Хавжива разглядел, что лицо у нее пепельно-голубого цвета, а глаза сплошь черные.
Сиделка тут же поправила что-то в опутывающей больного аппаратуре и доложила:
– Я медсестра, ваша ночная сиделка. У вас сотрясение, небольшая трещина в черепе, почечные ушибы, перелом левой ключицы и ножевое ранение в живот. Но не тревожьтесь, скоро пойдете на поправку.
Вся тирада прозвучала на местном наречии, которое Хавжива как будто должен был понимать, – просьбу не тревожиться он, во всяком случае, понял точно. И покорно подчинился.
Ему казалось, что он снова на борту «Ступеней Дарранды» в состоянии НАФАЛ-прыжка через космическую пустоту. Столетия проносились как в дурном сне, а кошмар отступать и не думал. Время и сами люди утратили человеческий облик. Хавжива пытался исполнить «напев самообладания», но не мог вспомнить – слова исчезли, начисто испарились из памяти. Пожилая сиделка брала его за руку и, нежно поглаживая, ласково, но непреклонно влекла назад к настоящему, в бытие, в сумеречную тихую палату с незаконченным вязаньем у нее на коленях.
И настало утро – с ярким солнечным светом в окнах. В изножье постели стоял сам комиссар провинции Йотеббер, плечистый верзила в белом, шитом пурпуром одеянии.
– Весьма сожалею, – с трудом шевеля разбитыми губами, прошептал Хавжива. – Очень глупо было пойти гулять без охраны. Во всем виноват я один.
