Тимофей Печёрин - Вдали от дома
Тварь заверещала, да так, что уши хотелось заткнуть.
— Брюхо, брюхо! — вопил, перекрикивая ее «краснокожий».
Брыкин вздохнул… и ударил хищника копьем. Пронзил то самое, пресловутое брюхо. И сразу же отдернул свое оружие, испачкав зеленой склизкой кровью.
— А что же ты сразу ее… не так? — попеняла Руфь аборигену.
Тот лишь развел руками — совсем как завзятый землянин.
— Я отдыхал, — молвил он виновато, — не успел схватить… когда эта зверюга выскочила. Испугался… в общем. Залез на дерево… а копье-то внизу осталось. У нее.
— Тяжелый случай, — вздохнул Брыкин, — какой же ты на хрен воин, если смог так влипнуть? Такому ж… и танк-то, наверное, не поможет.
— Я не воин, я охотник, — сказал абориген все тем же виноватым голосом, — к тому же… не зря меня нарекли Випату-Пуранта. Что значит Вечный-Юнец-Обреченный-Попадать-В-Неприятности. Так что мне… не впервой.
— И правда. Не зря, — не без грусти согласилась Руфь, — как в воду глядели… те, кто тебя так назвал.
А вот Хриплый придерживался несколько иного мнения и уж во всяком случае не считал спасенного аборигена неудачником. Напротив: тот абориген показался Брыкину прямо-таки образцом фантастической везучести. Без которой непутевому Випату-Пуранта давно бы уже полагалось отбыть на небеса… ну или в любое другое место, где его вера помещала загробный мир. «Мне не впервой», — скромно признался спасенный, и за этими простыми словами наверняка крылась отнюдь не легкая жизнь. Полная таких вот нелепых и смертельно опасных ситуаций, а также спасений — приходящих столь чудесно, сколь и внезапно.
Понимая все это, Брыкин, впрочем, был далек от того, чтобы осуждать Вечного-Юнца. Не имел он на то причин; в конце концов, аль не в его родной стране принято было желать друг другу именно удачи? Особенно в тех кругах, где вращался Гога Хриплый? И случайно ли?
В общем, Випату-Пуранта землянин не осуждал… зато вот поиронизировать над сложною его судьбой был совсем не прочь. По крайней мере, внутренне; а внешне оставаясь невозмутимым, словно статуя.
Как, впрочем, всегда.
* * *Как оказалось, Руфи и Брыкину с Випату-Пуранта было по пути: абориген жил как раз за лесом, невдалеке от Одинокой Горы. Среди его соплеменников это, своеобразное «украшение» острова называлось именно так; на местном наречии: Танияк-Парвата — без лишней креативности, зато с налетом романтики. По крайней мере, в русскоязычном варианте; в оригинале же, да у самих аборигенов, это название и вовсе вызывало священный трепет.
И надо сказать, что Танияк-Парвата заслуживала такое отношение на все сто. Если уж даже на Земле недавно проснувшийся исландский вулкан (с именем жутким и непроизносимым) одним своим видом навевал мысли о Конце Света и преисподней — то как такое зрелище должно было действовать на несчастных невежественных дикарей? Уж точно не как предмет эстетики!
От Випату-Пуранта Руфь и Брыкин узнали, что даже ему, несмотря на молодость, уже довелось полюбоваться на буйство Одинокой Горы. Точнее, на гнев Сед-Рагава, бога огня, как толковали ее извержения здешние жрецы. Впрочем, к немалому везению (а может и в силу удачного расположения), город аборигенов при этом почти не пострадал. Не сильно выгорал и лес: ему хватало несколько лет, чтобы возродиться.
«Главное — вовремя принести жертвы, — с важным видом и назидательно подняв палец, изрек Випату-Пуранта, — тогда Сед-Рагава смилостивится и пощадит мир». Под «миром», между прочим, он и его соплеменники (называвшие себя «джунами») почитали не что иное как свой родной остров, за которым расстилался бескрайний океан. И ничего более.
Кстати, говоря о «городе» краснокожий попутчик Руфи и Брыкина не оговорился; в этом гости Тропического Рая сумели убедиться, когда преодолели остаток пути. Когда джунгли остались за спиной… да что там, уже когда в зеленой стене образовался изрядный просвет — уже тогда они буквально онемели от представшего пред ними зрелища. Настолько оно впечатлила двух товарищей по несчастью.
«Город» джунов оказался именно городом; во всяком случае, назвать его деревушкой дикарей ни у Руфи, ни у ее спутника не повернулся бы язык. Вместо землянок или хижин «а ля поросенок Ниф-Ниф» их встретила целая галерея исполинских сооружений причудливой формы — в наибольшей степени напоминавшей фигурки из тетриса. С той лишь разницей, что каждый из слагавших их «кубиков» высотой был не менее трех-четырех метров. И на каждую из конструкций таких «кубиков» уходило около десятка — около десятка огромных, кубических, каменных блоков, немыслимо как скрепленных. И непонятно как до сих пор не рухнувших — в силу причудливой формы, а также банальной старости. Ибо вблизи эти сооружения выглядели очень древними: стены их оказались щербатыми и местами успели порасти мхом.
«Достигнутые стадии развития… хм, — по памяти мысленно цитировала Руфь, — варьируются от каменного до раннего бронзового века…». Эта фраза, услышанная в справочном бюро Создателей, теперь казалась девушке полным враньем. Хотя бы потому, что возвести подобные архитектурные шедевры (почище пирамид и Стоунхенджа) дикарям ну никак не под силу. С другой же стороны… с чего она вообще взяла, что город джунов основали именно джуны?
Сомнения по этому поводу все больше овладевали Руфью по мере того как она присматривалась и к «городу», и к его обитателям. Конечно, уж по крайней мере, дикарями соплеменники Випату-Пуранта уже не были… однако и уйти от дикарского состояния особо далеко не успели. Взять хотя бы оружие Вечного-Юнца: копье с наконечником отнюдь не из железа… а, скорее всего, из меди. О ножах (не говоря уже про мечи) речь и вовсе еще не шла.
Примерно то же касалось и одежды: если ткать худо-бедно джуны уже научились, то вот разнообразием (хотя бы относительно социальной принадлежности) их одеяния не отличались. Мужчины, как и Випату-Пуранта, были завернуты в одинаковые «одеяла», под знаки отличия отводя лицо и открытые участки тела. Последние частенько покрывались узорами — однотипными и в то же время неповторимыми; завершал же местный дресс-код головной убор из листьев. У некоторых он был огромным (из-за чего его обладатель походил на ходячее дерево) — однако у большинства, как у Випату-Пуранта, это сооружение было совсем небольшим. Примерно как растопыренная пятерня.
Еще более однообразно выглядела женская половина джунов — облаченная в короткие и мешковатые подобия платьев. «В мешке с картошкой проделали отверстия для рук и головы», — с все той же внутренней усмешкой подумал на сей счет Брыкин. Добро хоть разрисовывать себя краской или устраивать на голове мини-дендрарий среди местных женщин было не принято.
Кроме того, в пользу предположения о чуждости города джунам (или джунов — городу) свидетельствовали и сами чудо-конструкции — менее всего походившие на жилища. Это уже к ним (а чаще на них) как птичьи гнезда лепились немудрящие постройки самих аборигенов: какие-то навесы, лесенки и тому подобное. Наконец, в так называемом «городе» не было улиц, этого обязательного атрибута любого мало-мальски крупного поселения. Каменные сооружения располагались в совершенном беспорядке, образуя чуть ли не лабиринт. В котором кто-то и вправду мог заблудиться: например, неподготовленный приезжий, впервые ступивший на эту землю.
Но джунам, похоже на все это было плевать с высоты самого большого из каменных гигантов. Известно же: ни одна аргументация не стоит и ломаного гроша рядом с императивом «я привык жить так!». А джуны действительно привыкли жить так: среди этих странных построек и в опасном соседстве с действующим вулканом. И надо сказать, что при всех странностях, атмосферой «город» не сильно отличался от других людских поселений в любом из миров. Здесь так же кипела жизнь: кто-то торговал, кто-то с кем-то общался, а кто-то просто спешил по своим делам. Передвигаясь не только в горизонтальных, но и вертикальных направлениях, карабкаясь на верхние ярусы своего странного города.
«Как бандерлоги у Киплинга», — подумалось Руфи.
Интерес к так называемому городу она если и испытывала, то сугубо познавательный… да и то примитивный, как у школяров на экскурсии. Задерживаться в нем, злоупотребляя гостеприимством Випату-Пуранта она не планировала, тем более что зов артефакта Создателей вел ее не в сам город, а немного в сторону. Но вот познакомиться с новым, довольно своеобразным, миром, с его обитателями — в этом юная Зеленски не видела ничего предосудительного.
Кстати сказать, любопытство было чуть ли не единственным пороком, который Руфь себе не только позволяла, но даже и потворствовала ему. И любопытство же едва не обернулось для нее неприятностями. Именно из любопытства девушка подошла поближе к одному из лотков, где торговали фруктами. Не то чтобы ей тоже хотелось что-то купить; нет — Руфи просто стало любопытно, чем пользуются джуны вместо денег. Какими-нибудь камушками, ракушками или?..
