Фронтера - Шайнер Льюис

В спальне ее аромат стал сильнее, теплее, влажнее, слаще. Она снова обернулась к нему и взглянула в лицо, расстегивая липучки и каким-то оборонительным жестом выставляя груди — руки будто сами вылетели из рукавов. Кейн завозился с узлом на поясе, на миг утратив решимость, не желая приближать неминуемые соитие и кульминацию, но предпочитая длить сложное эмоциональное взаимособлазнение, ощущать, как слабость и вина, колебание и капитуляция оттеняют токи этой силы.

Молли отшвырнула одежду прочь, Кейн сорвал с себя хипари, потянулся за револьвером и бросил его в грязнооливковую кучу позади; штаны соскользнули на пол.

Она села на краю постели, выгнув позвоночник, опустив грудь. Нервическое напряжение визуально старило ее. Кейн уперся коленом в покрытую простыней кровать и нежно пригнул Молли к постели, пока она не легла на спину, вытянув руки за голову. Он взял ее за талию, чуть выше бедер, где чувствовалась первобытная сила сексуальности. Ноги разошлись ему навстречу, он унюхал ее темное тепло — по мере возбуждения запах становился острей. Он развел ее половые губы большими пальцами и мимолетно скользнул языком во влагалище, пробуя ее на вкус.

Ее бедра медленно скользили по матрацу. Глаза были распахнуты, нижняя губа прикушена. Кейн задумался, что же она видит.

Он потянул ее колени на себя, пока пятки не ушли в матрац, затем, поддерживая ее одной рукой за ягодицы, другой направил себя в ее нутро.

Его руки ласкали ее тело, кончиками пальцев едва касаясь ароматной кожи. Он перенес тяжесть тела на левый локоть и правую ладонь. Он утвердил себя неподвижно, чувствуя в позвоночнике пружинистое напряжение. Задышал быстрей, когда через промежность и бедра ниже, до медленно поджимавшихся пяток, стало растекаться наслаждение. Затем начал неторопливо двигаться взад-вперед, внутрь-наружу, наклоняясь, пока не ощутил, как приникают ее груди к его поврежденным ребрам. Ее руки вцепились в простыню выше головы, ритмически царапая и стискивая ее. Ее возбуждение нарастало медленно, словно бы помимо ее воли, пока не проникло в челюсти и плечи.

Тишину разорвал звонок.

Кейн вскинул голову и увидел, как сверкает на панели телефона в изголовье красный огонек. Молли словно не слышала звонка, погруженная в забвение, заточенная в дивергентной субъективной реальности. Внезапное конвульсивное сжатие запирательных мышц слегка дезориентировало и обескуражило, пока он не понял, что у нее сейчас наступит оргазм.

Он коснулся ее отвердевшего левого соска. Она перекатила его на спину, уперлась руками в повязки на груди, закачалась наездницей так, что сотряслось все его тело. Кейн придерживал ее за бедра и упирался в нутро, не давая кончить. У него свело горло, глаза полезли из орбит, мускулы ног схватило, и наконец он вонзился в нее собственной кульминацией, а когда это случилось, они остались лежать недвижимы: ее голова и рука у него на груди, его горячая жидкость медленно остывает, стекая по члену и собираясь в лужицу под телом, красный огонек на панели телефона в дальнем конце кровати продолжает мигать, но уже беззвучно.

Они достигли нейтральности послеполуденного часа.

Молли перекатилась на спину. Спустя еще некоторое время спросила:

— Когда ты найдешь его, что с ним произойдет?

— Я не знаю, — сказал ей Кейн. — Но разве это тебе важно? Разве тебе теперь важно хоть что-нибудь, происходящее с ним?

— Было время, — ответила Молли, — когда все во Вселенной являло собой единый исполинский огненный шар. Все фрагменты и осколки подчинялись одним и тем же взаимодействиям. Все было совершенно симметрично.

Кейн перевернулся на другой бок и посмотрел на нее.

— Затем все начало остывать, — продолжала она. — Симметрия нарушилась. Одно за другим различные взаимодействия трансформировались в различные объекты. Гравитация, сильное взаимодействие, слабое, электромагнитные силы. Из частиц возникли атомы, из атомов — молекулы, звезды, планеты и люди. На каждой стадии симметрия обязана была нарушиться, чтобы породить нечто более сложное. Но без нарушения симметрии ни жизни, ни разума во Вселенной, вероятнее всего, не существовало бы.

— Не понимаю, — сказал Кейн. — Куда ты клонишь?

— Все распадается. Браки распадаются. Но когда-то они составляли одно целое. Все во Вселенной сохраняет память о том, как было частью единого целого. Все до сих пор взаимосвязано.

— Как ты с Кёртисом, да? Вы до сих пор взаимосвязаны?

Она не ответила. Еще мгновение полежала в совершенной расслабленности, затем внезапно перекатилась на другой конец кровати и схватила трубку. Набрала четыре цифры, подождала, проговорила:

— Молли слушает.

Кейн подпер голову рукой, наблюдая за ней. Она каким-то образом ускользнула от него, и даже напряженное физическое соитие не сумело этому помешать.

— Да, — сказала она в телефон. — Да, хорошо. Я буду там.

Она повесила трубку и уставилась в пол, точно фокусируя внутреннюю энергию.

— Кёртис? — спросил Кейн.

— Нет, — сказала она. — Это русский корабль. Они приближаются.

Она ушла в гардеробную и стала искать что-нибудь приличествующее встрече русских. Не нашлось ничего лучше оранжевой утепленной накидки с капюшоном и брюк.

Ее удивляло и даже слегка пугало собственное спокойствие. Она только что изменила мужу — впервые за тринадцать лет брака, — а чувствовала себя так, словно ничего и не произошло.

Нет, подумала она. Кое-что произошло. Ничего мелодраматичного, ведь ее брак, честно говоря, уже много лет как распался. Кое-что изменилось у нее внутри, и была то не резкая волна отчаяния и вины, а растущая уверенность в своих силе и власти над событиями.

И пришло это чувство от Кейна. Ей вспомнились сказанные несколько месяцев назад слова Глаголи: тогда, в неуклюжей попытке пошутить, девочка завела речь о новой физике в аспекте количественного измерения судьбы. Она отпустила какую-то шутку про дестиноны, квантовые частицы судьбы, которыми связываются через четвертое измерение люди и события.

Молли чувствовала за этими словами куда больший смысл, чем позволяла себе признать Глаголь; Молли понимала, что они с Кейном обменялись не просто телесными жидкостями и настроением.

Кейн ее страшил. Он был дерганый, странный, с быстрыми темными птичьими глазами, он источал ауру сдерживаемого насилия и жестокости, которая, по впечатлению, не имела связи с его интеллектом. Но не страх раскрыл ее перед ним с такою полнотой, и сейчас, ощущая его пальцы на своей кисти, она поклялась, что не испугается его физически.

— Ты бы лучше оделся, — сказала Молли.

— Ты знала, — проговорил он. — Как давно?

— Они стартовали спустя пару дней после вас. Не забрасывали нас сообщениями, как вы, но некоторые их сигналы обратно Москве мы поймали. Морган, должно быть, тоже знает. Разве он не предупредил вас?

Кейн отвел руку.

— Нет. Конечно, нет. А что вы узнали из сигналов русских?

— Ничего. Какая разница? Они тут с той же целью, что и вы. Это вполне очевидно.

Эта фраза, по замыслу Молли, намекала, что Кейн ее враг или по крайней мере конкурент, но Кейн, похоже, не уловил скрытой угрозы.

— Отличненько, — протянул он. — Если мы выясним, чего хотят русские, может, картина для меня несколько прояснится.

«Он что, шутит?» — задумалась она. Пошла в ванную переодеваться. Когда вернулась, Кейн уже был одет.

— Как насчет Кёртиса? — спросил Кейн. — Он будет там?

— Трудно сказать. Если захочет узнать, то узнает.

Кейн сказал:

— Я себе вас двоих не представляю вместе.

Молли пожала плечами.

— Он изменился. Хочешь взглянуть на посадку?

— Почему бы и нет?

— Пошли со мной.

Они натянули кислородные маски и покинули дом. В маске у Кейна сделался еще более хищный вид. Ничего, кроме темных акульих глаз, на его лице теперь не привлекало взгляда.

— Не знаю, не знаю, — проговорила она. — Возможно, это и не он изменился. Легко говорить, что власть развращает и тыры-пыры. Но что было в начале, идеализм или жажда власти? Я имею в виду, быть может, все идеалы так или иначе ведут к сходным целям.