Уильям Квик - Заложник вчерашнего дня
— Глория. Можешь называть меня Глорией.
Грива черных волос, утонченные черты лица. Движения быстрые, точные и уверенные.
— Почему я должен как-то вас называть?
На ней была черная блузка, плотно обтягивающая грудь, и черные брюки. Пальцы, длинные и белые, казались единственной спокойной деталью в ее облике.
Она плюхнулась в кресло напротив.
— Если откровенно, Гарри, мне наплевать.
Гарри скривил уголки рта.
— Вам нравятся старые фильмы?
— Я сама — старый фильм, дружок. А ты?
Она начинала ему нравиться. Дело было не в физической привлекательности, хотя эти облегающие кожаные брюки пробудили в нем определенные чувства, а в ее манере держаться. Она чем-то неуловимо напоминала Фрего, какой-то уверенностью в себе, что ли. И никакой рисовки. Абсолютно никакой.
— Может быть, перейдем на «ты»?
— Согласен. Могу ли я доверять тебе?
Ее зеленые глаза сверкнули. Она подняла бледную ладонь и стала изучать свои пальцы с кроваво-красными ногтями.
— Я, кажется, не просила твоего доверия.
— Хорошо. — Он ухмыльнулся. — Мы поладим.
— Этого я тоже не просила. — Глория опустила руку.
— Кем ты приходишься Чазму?
Она непрерывно дымила, прикуривая каждую новую сигарету от тлеющего окурка предыдущей. Эта привычка ему не нравилась, но он подозревал, что его мнение мало ее заботит. Сейчас она раздавила очередной окурок о край бесценной вазы и выпустила длинное голубое облако дыма.
— А как ты думаешь?
— Ну, не знаю… Любовница. Подруга. Может, работаешь по найму?
Ее смех удивил его. Хриплый, вязкий, горловой. Чрезвычайно сексуальный. Он ощутил некоторые неудобства, как с той девушкой в ресторане, на Петербурге.
— Кое-что из упомянутого, — наконец сказала она. — Это имеет значение?
Глория нравилась ему все больше и больше. Давно он не чувствовал себя так раскованно, когда обычный разговор доставлял ему удовольствие. В ней, несомненно, были глубины, но он не испытывал желания погружаться в них. И на поверхности было неплохо.
Он пожал плечами.
— Это зависит от… — Гарри запнулся.
— От чего?
— От того, чего ты хочешь. И хочешь ли ты этого от меня.
Она улыбнулась.
— Если я чего-то хочу, Гарри, я беру это.
— Даже так?
— Да, именно так.
Они обедали вместе в огромной столовой. Чазм отсутствовал. Обычно он сидел в одном конце стола, а Гарри — в противоположном, причем так далеко, что им обоим приходилось чуть ли не кричать при разговоре. На этот раз, когда робот-официант посадил их подобным образом, Глория рассмеялась, обошла вокруг стола и села рядом с Гарри.
— Сюда, глупая ты жестянка, — сказала она роботу. — Поставь тарелки сюда.
— Чазм, — отметила она позже, — иногда ведет себя, как напыщенный осел.
Гарри опять пришлось угощаться каким-то странным деликатесом, но сейчас даже непривычная пища казалась вкусной.
— Не знаю почему, — признался он, — но мне очень легко с тобой.
— А я знаю. Потому что я первая, кто относится к тебе просто как к человеку, с тек пор, как ты умудрился напороться глоткой на нож.
Юноша рассвирепел.
— А тебе когда-нибудь распарывали глотку?
Ни слова не говоря, Глория оттянула пальцами воротник своей блузки. Гарри уставился на тусклую линию, тянувшуюся от правого уха почти через всю шею.
— Ты могла бы от этого избавиться, — сказал он ошеломленно.
— Я не хочу расставаться с воспоминаниями.
После обеда они вышли на высокий балкон, вырезанный в утесе, который спускался метров на триста прямо к бассейну с водой василькового цвета. Солнце, светившее из-за горы, окрасило медью покрытые лишайником скалы вокруг бассейна. Прохладный ветерок взъерошил волосы и разрумянил щеки.
— У вас есть зима?
— Да. У планеты довольно большой осевой наклон. Некоторым Ариус напоминает Землю.
— А тебе? Что тебе напоминает Ариус?
— Родной дом, — задумчиво сказала Глория. — Ариус напоминает мне Родину.
Гарри удивился тому, как тронули его душу ее слова. Вспомнился Хогот. Тысячелетние приземистые громады Большого Гота, небоскребы Конфедеративного Анклава, бесконечная суета Риф Сити. Родной дом…
— Чего ты хочешь? — спросил он напрямик.
Она внимательно посмотрела на него.
— Я хочу помочь тебе.
Что-то в нем оборвалось. Он покачал головой.
— Уходи.
— В чем дело? Я что-то не так сказала?
— Ты, вероятно, хочешь, чтобы я доверял тебе. — Гарри не понимал, что на него нашло. Слова лились сами, помимо его воли. — Ты хочешь мне помочь, а я должен верить тебе. Ведь к этому ты клонишь?
— Какие мы вспыльчивые. Не слишком ли ты молод, чтобы быть столь циничным?
Он не ответил.
— Нет, не слишком, — ответила на свой вопрос Глория. — Думаю не слишком. Ну, что же, тем лучше.
— Что значит «лучше»?
— Это значит, хорошо, что ты не такой уж невинный младенец. Наивняк. Иначе было бы гораздо труднее.
— Помочь мне? — добавил он с горечью.
— Ты что, никак не врубишься?
Он молчал.
— Я не хочу помочь тебе. Я хочу помочь убить Эрла Томаса.
Гарри смотрел вниз, на голубой бассейн. Спокойная водная поверхность покрылась рябью от налетевшего порыва ветра, и на мгновенье бассейн превратился в огромный, пустой глаз.
Юноша почувствовал, как напряжение улетучивается. Он ощутил легкость и чистоту. И готовность.
— Ты можешь это сделать?
— Да, — не задумываясь ответила она.
— Тогда я сделаю то, что ты захочешь.
Она тронула его за плечо. В первый раз она прикоснулась к нему, и это вызвало легкий трепет.
— Не таким образом, — сказала она. — Но, по крайней мере, начало положено.
14
Они словно заключили между собой негласный договор — не говорили больше о доверии, а Глория не предлагала помощи. Гарри посчитал это слишком циничным даже для нее, а она была, несомненно, королевой цинизма. Однако с ней он ощущал себя молодым даже в самые теплые моменты их общения. А он уже больше и не надеялся когда-либо почувствовать себя молодым.
Несомненно, он увлекся ею. Но, вернувшись к жизни, Гарри все же оставался какой-то частью своего существа там, за роковой чертой. Как сторонний наблюдатель.
Глория не была красива в общепринятом смысле этого слова. Она просто распространяла вокруг себя некое странное, отчасти пугающее Гарри, очарование. Ему она не казалась старше его самого, внешне, во всяком случае. Ее живые черты дышали юностью. Но в то же время от нее веяло умудренностью и опытом, накопленными долгими годами. Гарри вспомнил детский облик профессиональных убийц с Мефисто. Не только там, но и на многих других планетах технологии омоложения достигли необычайного развития. Поначалу он гадал, сколько же Глории лет на самом деле, но потом решил, что это не имеет значения.
— Хочу посмотреть машины, — заявил он ей однажды утром. — Компьютеры Ариуса.
— Хорошо, — она согласно кивнула, словно ожидала такую просьбу. Правда много ты не увидишь. У Чазма есть комната, из которой он общается с миром. Но там только интерфейсы, соединения. Сами компьютеры находятся в другом месте, туда мы не можем попасть.
— Знаю. Но я хочу видеть эту комнату, хочу понять.
Она зажгла очередную из своих бесконечных сигарет.
— Понять?
— Да, — Гарри не стал объяснять, чего именно он хотел.
Глория привела его ко входу в один из туннелей, где их ждала небольшая дрезина. Туннель вел прямо в сердце горы. Они с огромной скоростью — ветер хлестал в лицо — понеслись по нему. Глория небрежно, но очень уверенно управляла аппаратом, дурачась и хохоча при этом.
В интерфейсной комнате стояло одно, похожее на трон, кресло, покрытое мягкой красной кожей. Со стен слепыми глазами смотрели мониторы; под ними располагались штепсельные розетки для свисающих из спинки кресла интерфейсных соединителей. Имелось два ручных пульта управления, хотя установка могла приводиться в действие и голосом.
— Давай, — сказала Глория, — садись в кресло.
Гарри сел, и мягкая ткань ласково обволокла его тело. Находясь в этом кресле здесь, в толще горы, он чувствовал себя в безопасности.
— У тебя нет розетки, — заметила она.
— Нет. — Углеродистой интерфейсной киберрозеткой пользовались профессиональные программисты, которым требовалась непосредственная связь с компьютером. Гарри ограничивался голосовым общением. С Хэлом, к примеру, они отлично друг друга понимали. — А у тебя есть?
— Конечно, — Глория отбросила прядь волос с правого уха, и он увидел яркое металлическое кольцо вокруг черного центра розетки.
— Работала программистом?
— Приходилось.
— Скажи мне, что ты делаешь для Чазма?
— Разве я говорила, что вообще что-то для него делаю?
