Николай Романов - Гвардеец
Компашка поднялась из-за стола, причем один из четверых повернулся в сторону Осетра и погрозил ему пальцем, как будто и в самом деле подозревал в нем похитителя торговцев.
В долг Макарыч выпивохам не налил, и они были вынуждены убраться подобру-поздорову, однако взгляды, которые они бросали на кабатчика, вогнали бы в жалость самого жестокосердого человека.
«Черт возьми, – подумал Осетр. – А не пора ли и мне попробовать этой самой „божьей крови“?»
И когда Маруся принесла ему поднос с заказанной похлебкой (ого, ему уже второй день как постоянному клиенту блюда приносят по отдельности!), попросил стаканчик храпповки. Через пару минут «божья кровь» стояла у него на столе.
– Пейте на здоровье! – Маруся улыбнулась. – У нас на Крестах это пожелание имеет самый прямой смысл.
Осетр взял стаканчик и осторожно – как учили обращаться в школе с неизвестными жидкостями, – ладонью подогнал испарения к носу. Спиртом не пахло. Запах был совершенно незнакомый, но приятный.
– Пейте-пейте, – проворковала Маруся. – Не отравитесь. Только польза организму будет.
И он выпил.
Не переведя дух, поставил стаканчик на стол.
И последнее, что увидел, – расширившиеся от испуга глаза Маруськи.
Глава двадцать четвертая
Когда сознание вернулось, он обнаружил перед собой потолок. Какой-то странный потолок, что это за материал такой?..
«Дерево», – вспомнилось Осетру.
Через несколько мгновений потолок поплыл вдаль – или вверх?.. нет, все-таки вдаль! – а обозримое пространство медленно расширилось, включая в себя стены (тоже деревянные), перепуганное девичье лицо и озабоченное – мужское. Потом ко всему этому добавились обращенные к нему мерзкие, скалящиеся физиономии каких-то типов. И наконец он обнаружил себя сидящим, с закинутой назад головой, и некоторое время пытался сообразить, кто он такой и где находится.
– Ну и напугали вы нас, – сказал мужчина. – Ничего крепче пива не употребляли прежде, что ли?
«Макарыч», – вспомнилось Осетру.
– Ой, я смотрю, он вбок кренится, – затараторила девица. – Еле успела его подхватить, тяжеленный, но на спинку стула удалось перевалить…
«Маруська», – вспомнилось Осетру.
И словно открылись кладовые – потянулась цепочка: обед, «Ристалище», Кресты, Чинганчгук, «божья кровь»… Не потянулась – понеслась!
Он глянул на стаканчик. Посудина была пуста, и содержимое ее явно самоутверждалось в его желудке…
– С непривычки, – продолжала тараторить Маруська. – Мы-то всю жизнь «кровушку» пьем, а он, бедненький…
Наконец, вспомнилось все.
Осетр медленно повернул голову, обвел взглядом обеденный зал. Кто-то еще насмешливо смотрел в его сторону, но большинство вернулось к столовым приборам, тарелкам и прерванным разговорам.
– Вы на похлебочку-то наваливайтесь, – посоветовал Макарыч. – Тогда тело быстрее в норму придет.
И Осетр навалился на похлебочку.
Верно сказал кабатчик, и в самом деле вкусно. Действительно картошку напоминает.
Потом Маруся принесла биточки, подала на стол, повела плечиком.
Осетр прислушивался к собственному состоянию. Вроде бы все приходило в норму: успокаивалось сердце, уже не надо было следить за тем, чтобы не дрожали пальцы, высыхала испарина на лбу.
– Кушайте, кушайте! – Маруська просто сияла, как свежевымытая тарелка. – Такому сильному мужчине надо хорошо питаться.
Издевается она, что ли? Называть упавшего в обморок парня «сильным мужчиной»!..
Но Маруська определенно не издевалась. И определенно упавшему в обморок парню хотела понравиться. Не то чтобы Осетр разбирался в повадках желающих понравиться женщин, но почему-то ему показалось, что ТАКАЯ улыбка, ТАКИЕ движения (официантка убирала опустевшую суповую тарелку), ТАКОЙ тон – все это говорит только об одном: Маруська решила, что на залетного торговца надо обратить самое пристальное внимание. И, соответственно, его внимание к себе привлечь…
Сделав этот вывод, Осетр слегка удивился – никогда прежде он не думал о женщинах ТАК. На первом плане у него всегда были свои желания, а уже потом приходили в голову – их. Но сейчас главным было то, что Маруська имела насчет него какие-то планы… Впрочем, нет. Главным было то, что Маруська имела насчет него какие-то планы, но он никаких планов по отношению к ней не имел, потому что, дабы иметь ему планы, на ее месте должна была стоять Яна. И никто более…
– Вам наш город понравился?
Он просто слышал, как колотится, в ожидании его ответа, девичье сердце.
– Понравился.
– Вы, наверное, очень заняты сегодня?
А теперь она просто затаила дыхание.
А с ним все еще что-то происходило. Как будто по телу разливалось не только тепло от выпитого, как будто в его душу входило нечто странное. Он словно питался чужим опытом в общении с девицами, ибо его собственное общение сводилось к светским разговорам на выпускных балах, да к краткому любезничанию с незнакомыми во время немногочисленных увольнений. Ну и к нескольким разговорам с Яной на борту «Дорадо»…
– Да нет, не то, чтобы очень…
Маруська просто вспыхнула. Осетру показалось, что если бы она сидела, то просто бы медузой растеклась по стулу…
– Маруся! – крикнул от стойки Макарыч. – Ты о других клиентах, случаем, не позабыла?
– Нет, папа! – Взгляд Маруськи переполнился сожалением. – Сейчас!
Она вздохнула, схватилась за поднос с пустой тарелкой и ушла на кухню.
А Осетр взялся за биточки и тут же обнаружил, что у него проснулся просто зверский аппетит. Маруська, что ли, вызвала его? Или мысли о Яне… Интересно, что она сейчас делает?
Биточки тоже оказались чрезвычайно вкусными.
Должно быть, загорает и купается на знаменитых лазурных пляжах Дивноморской Ривьеры… И вовсю любезничает с отдыхающими молодыми людьми…
Эта мысль потрясла его. И в самом деле, почему он решил, что Яна должна вспоминать его, вот так же, как он ее? С какой стати? Это у него, кадета-«росомахи», не было широкой возможности общаться с девушками. Но дочери представителей высшего света ведут совсем другую жизнь. Конечно, они тоже где-то учатся, но такого жесткого распорядка дня у них наверняка нет. И на людях они бывают гораздо чаще! И вообще они – великородные, и этим все сказано!
Душа вдруг переполнилась горечью и чем-то очень похожим на ненависть, и Осетр даже не догадывался, что это ощущение называется ревностью.
А потом снова подошла Маруська и жарко шепнула:
– Давайте встретимся сегодня вечером?
И ревность ответила за него:
– Давайте.
– Приходите на угол Солнечного и Малиновой к восьми часам.
И ревность ответила:
– Приду.
Маруська просияла глазами, забрала очередную опустевшую тарелку и ускакала.
А Осетр снова прислушался к себе. Незнакомые ощущения медленно покидали душу. Уходили горечь и нечто похожее на ненависть. И мысль о любезничающих с Яной молодых людях уже не казалась столь дикой. В конце концов, любезничать и любить – очень и очень разные вещи, хотя у этих слов и один корень…
Однако все это было не главное. А главное было в том, что на место уходящих ощущений приходило новое, доселе совершенно незнакомое, и Осетр не знал, не только как оно называется, но что даже существует такое.
Глава двадцать пятая
Когда Осетр пришел на угол Солнечного проспекта и Малиновой улицы, Маруська уже ждала его. Она стояла под большим деревом, густой листвой скрытая от света окон ближайшего дома.
– Я здесь, Остромир! Идите сюда!
Осетр вздрогнул и шагнул в тень.
Через мгновение на него словно ураган налетел. И закружил бы в танце-объятии, если бы Маруська не боялась привлечь внимание посторонних. А так она просто крепко-накрепко прижалась к нему, так что они оба мгновенно ощутили все выпуклости и впадинки, все упругости и мягкости, все сучки и трещинки. И свои, и чужие…
– Пришел… Пришел… Пришел… – Она просто задыхалась.
И ему мгновенно стало ясно, что все свое скоро и неизбежно станет чужим, а чужое – своим.
– Идем же! Папа сейчас в «Ристалище», а я отпросилась на часик. У нас дома никого нет.
– А мама? – тупо сказал Осетр.
– А мама давно умерла. Когда я еще была маленькой.
В ее словах не ощущалось горести, и он не стал просить прощения за вопрос.
– Идем же скорей! У нас совсем мало времени!
Она вцепилась в его руку горячими пальцами и потащила за собой, и у него не было сил сопротивляться. Ибо ему казалось, что это происходит не с ним. Вернее, с ним, разумеется, но на месте Маруська сейчас была Яна, это она тащила его по коридору «Дорадо» в свою каюту, где не было няни Ани, где не было Макарыча, где не было давно умершей Маруськиной матери…
Его протащили сквозь какие-то, к счастью, не колючие кусты, заставили шагнуть на ступеньку.
– Не споткнись!
И он не споткнулся, хотя тут была абсолютная темень. Раз не споткнулся, два не споткнулся, и три, и четыре!.. И еще бы сто раз ощутил свою росомашью ловкость и ночное пространственное чутье, но тут ступеньки закончились.
