Александр Зорич - Без пощады
– Миллион?
– Да. Котел представляет собой почти правильный перевернутый конус диаметром тысяча триста километров и высотой – от десяти до пятнадцати. На дне – океан со множеством архипелагов. Океан этот, кстати, задает местный уровень моря. Мы сейчас находимся на отметке 9703 метра. То есть – выше Эвереста.
Я помолчал. Вот так-так…
– И какое же там давление, на уровне моря?
– Правильный вопрос. На безаномальных архипелагах – две с половиной атмосферы. В других местах – зависит от типа аномальности.
– Тогда второй правильный вопрос: Котел является кратером от гигантского метеорита?
– Едва ли.
– Не хотите же вы сказать, что яма размером со Средиземное море выкопана вручную?
Ферван улыбнулся.
– Вручную? Нет. Но, думаю, следует говорить об искусственном происхождении Котла.
– В таком случае, это самый крупный техногенный ксенообъект из когда-либо обнаруженных Великорасой! «Улитки», о которых вы рассказывали, по сравнению с ним крохотулечки меньше микроба! Они должны были показаться вашим исследователям чем-то в высшей степени малосущественным! По сравнению с такой вот махиной!
– Не самый крупный. Вспомните Тяжелое Ожерелье.
– Клянусь Ашей, вы правы! Но, значит, уж точно второй по размерам! Какая, в конце концов, разница? Первый, второй… Важно, что все аномалии Глагола меркнут перед Котлом!
Вот уж не ожидал от себя, что приду в такое возбуждение. Да еще буду клясться именем Аши!
В тот момент я впервые почувствовал, что Тайна, самая настоящая, с большой буквы, у Глагола есть. И за разгадку этой Тайны я готов… многим пожертвовать… очень многим… страшно даже сказать чем.
Ферван, при всем мнимом простодушии своей невозмутимо-бандитской физиономии, был чутким психологом. Мое состояние от него не укрылось, и тогда он решил: время пришло!
– Вы, Александр, догадываетесь, что я говорю меньше, чем знаю. И в то же время – несколько больше, чем следовало бы, учитывая, что мы с вами находимся по разные стороны фронта и служим разным мировым силам.
– Да, понимаю. – Я досадливо повел плечом. – Вы сейчас скажете, что про Котел мне знать ничего не положено.
– Не совсем. Я как раз хотел сказать, что вы можете узнать о Котле. Мы вместе можем узнать больше. Понимаете?
– Так мы все-таки спустимся в Котел? – быстро спросил я, как нетерпеливый ребенок. Ох и крепко же меня тогда прихватила проклятая планета!
– Мы… спустимся. Между нами начало устанавливаться взаимопонимание… Будущее вселяет оптимизм. Но юридически – понимаете, чисто юридически – потребуется изменить ваш статус…
Здесь он сделал ошибку. Пожалуй, единственную за все время вербовки. Стоило мне услышать трибунно-плакатное «будущее вселяет оптимизм», как я насторожился, и действие дурманящей магии Тайны ослабело.
– Вы должны получить допуск… Хотя бы второй категории… А он может быть выдан гражданину Великой Конкордии либо…
– Либо?
– Либо бойцу дружественного вооруженного формирования.
– Дружественного?
– Да. Например, ДОА – Добровольческой Освободительной Армии.
– Кто кого освобождает? И от чего?
– Люди доброй воли освобождают своих собратьев из плена пагубных заблуждений, – отчеканил он. И поспешил добавить: – Но это официальная формулировка. Из самого названия следует, что все бойцы Армии – добровольцы и, следовательно, имеют право сами выбирать место своей службы. Скажем, если вы изъявите желание служить на Глаголе и помогать нам в борьбе с манихеями – уверяю вас, командование с радостью удовлетворит вашу просьбу! Более того! После короткого испытательного срока вам могут доверить собственный летательный аппарат. Даже флуггер, настоящий боевой флуггер! Вам ведь тяжело без неба, Александр?
– Тяжело… – У меня зачесались кулаки, невыносимо захотелось дать Фервану по роже. – Так вы хотите сказать, что Армия комплектуется русскими?
– Армия комплектуется всеми людьми доброй воли. Русскими, немцами, итальянцами, французами, японцами, чехами, американцами, индусами… Всеми! Без различия пола и профессии! Уже сформированы четыре батальона. На базе других лагерей и вербовочных пунктов, открытых на планетах Синапского пояса.
«Четыре батальона… Для круглого счета – две тысячи человек… Две тысячи наших оказались предателями?!!»
– Не верю!
– Почему? – Изумление Фервана казалось искренним. – Почему, Александр?
«С меня довольно».
– Значит, так, – сказал я ледяным тоном. – Давайте прекратим эти бессмысленные прения. Вы сделали мне предложение. Я отказался. Предпочитаю и впредь называться пленным русским офицером, а не предателем.
Ферван был достаточно опытен, чтобы не упорствовать.
– Что ж, Александр, такая позиция тоже заслуживает уважения. Вы можете считать, что нашего разговора не было. Но вам будет достаточно одного слова, чтобы мы к нему вернулись в будущем.
Он хотел еще что-то сказать, хотел…
Но мир вокруг нас не стоял на месте.
Глагол обращался вокруг центральной звезды. Планетная система, частью которой являлся Глагол, пребывала в извечном галактическом дрейфе, то есть двигалась относительно центра масс Галактики. Галактика мчалась сломя голову в составе Местного скопления. Местное скопление – в составе Метагалактики. А вызов спутниковой связи настоятельно требовал, чтобы Ферван вернулся в вертолет, выключил переводчик и включил микрофоны.
Когда Ферван закончил, вид у него был виноватый, как у побитого пса. И смотрел он теперь куда-то вбок, мимо меня.
– Что-то случилось?
– Случилось. «Много знания – много горя» – так, кажется, говорят ваши священные книги?
– Во многих знаниях многие печали, – машинально поправил я.
– Вот я никогда этого не мог понять, – вздохнул Ферван, по-прежнему стараясь не смотреть мне в глаза. – Никогда. Как можно винить знание? Знание! Ценнейшее сокровище из тех, что предложены нам жизнью, а значит – самим Ахура-Маздой!
Тема показалась мне чересчур абстрактной – на фоне тех в высшей степени конкретных событий, свидетелем и участником которых я сделался помимо собственной воли в последние дни. Какие мысли возникают, когда ваш собеседник, вражеский офицер, ни с того ни с сего вдруг заводит разговор о знаниях и печалях? Правильно: такие мысли, что чернее тучи.
– Но теперь я начинаю понимать вашу мудрость, – продолжал Ферван. – Ведь не что иное, как желание знать, погубило вашего друга…
Я что, нанимался поддерживать разговор в подобном выспреннем ключе? Да ни боже мой, как говаривал покойный лейтенант Фрайман.
– Ферван, не темните. Что вам сказали?
– Я получил приказ… попрощаться с вами, Александр.
– Что значит?..
– Вы не должны вернуться в лагерь нравственного просвещения. – Теперь он наконец-то смотрел на меня в упор, внимательно следя за моей реакцией. Автоматчики эскорта, сидевшие на корточках в тени вертолета, как по команде, поднялись на ноги.
«Та-ак… Вот ты и приплыл, лейтенант Пушкин».
– И куда же мне прикажете направляться? Может, подбросите хоть до ближайшей закусочной?
Собственно, я уже понял: речь шла о моей ликвидации. Меня это даже не очень-то удивило. Но имело ли смысл становиться в позу? Имело ли смысл рвать на груди китель и орать, что русские пилоты смерти не боятся? Стреляй, дескать, гад, в горячее сердце сокола занебесья?
Да, русские пилоты смерти не боятся. Ну и что? Можно подумать, пехлеваны боятся.
– Вы не должны вернуться в лагерь, – повторил Ферван. – А я – должен. Это значит, что на борт моего вертолета вы больше не попадете ни при каких условиях. Ни живым, ни даже мертвым… И закусочных на этой планете нет.
Ферван говорил голосом механическим и омертвелым. В его душе клокотали неведомые страсти, и ему приходилось прилагать все усилия к тому, чтобы они не вырвались наружу.
«Буду валять ваньку до последнего», – решил я.
– Вот как? Что же мне прикажете делать? Я ведь все-таки военнопленный, офицер… Нахожусь на попечении военных властей Конкордии! Имею кое-какие права! Извольте объясниться! Как пехлеван с пехлеваном! Какой вредитель отдает подобные приказы?!
Со мной продолжал говорить автоответчик.
– Приказ исходит от господина коменданта майора Шапура. Поскольку моя рота временно передана в его распоряжение, он имеет полное право требовать от меня беспрекословного выполнения любых своих приказов. Лейтенант Александр Пушкин, я должен сделать так, чтобы вы не увидели своих товарищей. И я вам гарантирую, что вы их никогда больше не увидите. До лагеря отсюда – двести шестьдесят километров. Преодолеть это расстояние пешком невозможно. Названное обстоятельство оставляет и мне, и вам свободу выбора. Я могу отдать приказ своим солдатам, они застрелят вас. Это будет милосердно. Я могу предоставить вам возможность умереть самостоятельно. Это будет немилосердно, зато никому из нас не придется брать на душу грех неправедного убийства.
