Соломон Лурье - Путешествие Демокрита
Когда ты, Демокрит, написал мне, что едешь в Египет, Сорах был уже тяжко болен и вскоре умер. Погоревав о нем, я отправился в путь, чтобы встретиться с тобой в Навкратисе.
Была глубокая ночь, но наши путники все двигались, стремясь отойти подальше от места своих злоключений. Уже и луна закатилась, подул прохладный ветерок — предвестник утра, а они все еще шли, несмотря на крайнюю усталость и мучивший их голод. Диагор с тревогой посматривал на Деркето, но она не отставала от других и не жаловалась. Все ждали, что Левкипп продолжит рассказ. Идти становилось все труднее, и наконец путники решили отдохнуть. Выбрали местечко, где с дороги их не было видно. Левкипп расстелил свой плащ, и все расположились на нем.
— Продолжай, Левкипп, — попросил Демокрит. — Как же все‑таки случилось то, что случилось, и мы сейчас все вместе?
— Ты знаешь, Демокрит, что, выброшенный волнами на берег близ Египта, я был схвачен пиратами и продан одному работорговцу. Хозяин, рабом которого я стал, не дождавшись твоего приезда и моего выкупа, привел меня на невольничий рынок, рассчитывая взять хорошие деньги за грамот–ного и образованного раба. Знатный перс Гидарн купил меня и отвез в Вавилон. Гидарн и его друзья в это время замышляли заговор против царя Артаксеркса. Я об этом узнал, присутствуя нередко на их сборихцах.
Сатрап Вавилона Артапан следил за моим господином и его единомышленниками. И вскоре они были схвачены, подвергнуты допросам и жестоким пыткам. Мне, как писцу и переводчику Гидарна, тоже грозила большая опасность, но, по счастью, никто, кроме самого Гидарна, не знал о моем греческом происхождении, а прежний мой хозяин дал мне имя Сир, которое носили только рабы.
Гидарн и его товарищи были казнены, а все его рабы проданы с аукциона, но один из них донес на меня — ведь я был приближенным своего господина. Меня схватили тоже и посадили в тюрьму. Я заявил судье, что имя Сир дано мне пиратом, продавшим меня в рабство, а настоящее мое имя Сорах, сын Моха. Ведь Мох был сторонником Артаксеркса.
Я так хорошо знал все обстоятельства жизни Моха и Сораха, что мог рассказать об этом во всех подробностях. Хорошо был знаком я и с философским учением Моха, Сатрап Артапан, с которым мне пришлось не раз беседовать, узнав о том, что я перс Сорах, сын Моха, написал об этом царю Артаксерксу, сопроводив свое письмо самыми похвальными отзывами о моей учености и образованности. По приказу царя меня освободили и назначили верховным судьей Вавилона. Но такое необыкновенное возвышение бывшего раба вызвало зависть некоторых вельмож. Эта зависть еще усилилась, когда обо мне распространилась молва как о мудром и справедливом судье. Я нередко встречался с греками, разговаривал с ними. Меня мучила тоска по родине. Пользуясь расположением Артаксеркса, я испросил у него фирман для проезда в Грецию, якобы для моего друга Левкиппа. Такое разрешение я получил, но вельможи и сам сатрап стали относиться ко мне с подозрением. От меня они потребовали, чтобы этот Левкипп самолично явился к сатрапу. Мне пришлось сочинить, что Левкипп находится в данное время в Персии по торговым делам и, как только вернется, непременно прибудет во дворец. Я заметил, что за мной следят, и обдумывал уже план дальнейших действий, когда увидел в судебной палате тебя, Демокрит. Женихи — соперники Диагора — оказались вельможами сатрапа. Поэтому я не мог просто отпустить вас. Это навлекло бы на меня новые подозрения. Кроме того, я потерял бы возможность присоединиться к вам и вместе бежать в Грецию. Ну, а дальнейшее вы уже все знаете: я хотел как‑нибудь избавиться от стражников, но пожар помог нам сделать это быстрее, чем я предполагал.
Как ни были они поражены рассказом Левкиппа, но усталость взяла свое и, как только Левкипп умолк, все четверо заснули крепким сном.
Проснулись они поздно, когда солнце давно поднялось. Спустились к реке, умылись и напились мутной воды. Голод стал мучительным, но впереди был долгий, утомительный путь и единственная возможность достать пищу — город Харманда.
И вот они снова зашагали по дороге, подбадривая друг друга и спускаясь время от времени к реке, чтобы мутной водой Евфрата заглушить голод.
К вечеру Левкипп нашел какое‑то растение. Стручки его были неприятного вкуса, но их можно было есть. И путники на протяжении всего остального пути питались этими стручками. По этому поводу Демокрит сказал:
— Жизнь на чужбине учит довольствоваться тем, что имеешь: ведь здесь стручок и подстилка из листьев вызывают восторг, так как это лучшее средство против голода и утомления.
— Это так, — отозвался Диагор. — Но вкус этих стручков на редкость колючий и острый, хотя их зерна гладкие и круглые.
— Ты говоришь: вкус колючий и острый? — переспросил Демокрит.
— Да, так говорят, но говорят неправильно, — поправился Диагор. — Вкус не иголка — он не может быть ни колючим, ни острым.
— Нет, в этом ты неправ, — возразил Демокрит. — Возьми ветку колючего терновника и заверни ее в самую тонкую, гладкую материю — разве ты не почувствуешь уколов?
— Да, я их почувствую сквозь материю.
— Так и со стручками. Гладкое на вид зерно состоит из мельчайших частиц — атомов. Каждый атом — колючий и острый, и он невидимо для нас колет наш язык. Так что вкус действительно может быть колючим и острым.
За разговорами путь казался короче и легче. Однако к вечеру Деркето уже еле передвигала ноги. Диагору было больно смотреть на нее, но он ничем не мог помочь девушке.
Но вот уже перед ними на другом берегу Евфрата вдалеке раскинулся большой и богатый город — Харманда.
Выбившиеся из сил, изголодавшиеся путники осматривали реку, но нигде не видно было ни одного моста. Как же переправиться на другой берег? Хоть река была и не такой широкой, примерно в стадий, но вброд перейти ее или переплыть они не решались.
Так они стояли в нерешительности и вдруг увидели какие‑то странные круглые черные предметы. Это было нечто вроде двух гигантских ватрушек из кожи, наполненных сеном. Вскоре появились и обладатели этих ватрушек — полураздетые загорелые мужчины. Они оказались перевозчиками, а «ватрушки» — своеобразными лодками.
В каждую такую лодку, кроме ее хозяина, поместилось два человека. Отверстие «ватрушки» стянули веревкой так, что снаружи оставались только головы пассажиров, да руки гребца, просунутые в специальные отверстия.
Таким удивительным способом наши путешественники переправились через Евфрат и достигли Харманды. Они продвигались по окраине города среди глинобитных домиков с плоскими крышами.
Не будем рассказывать, как добрались они до большого шумного рынка, заваленного фруктами и всякой снедью, как закупили они фиников, вина, лепешек, хлеба из проса и даже мяса степных птиц, которое стоило очень дорого, как расположились на заезжем дворе и устроили пир горой, опасаясь, однако, объесться после трехдневной голодовки.
ВОЛШЕБНЫЙ ФИРМАН
Основательно отдохнув, они стали обсуждать план дальнейших действий.
Левкипп находил, что теперь нет уже никакого смысла скрываться и пришло время воспользоваться фирманом.
Так они и сделали: отправились к начальнику города — баллену. Левкипп предъявил ему фирман, сочинив тут же, что он путешествует со своими слугами, но подвергся нападению разбойников, забравших у них лошадей и имущество. Все это выглядело весьма правдоподобно: одежда путешественников, их измученный вид свидетельствовали о пережитом, а учтивые манеры и образованность Левкиппа очаровали баллена. Особенно сильное впечатление на него произвел царский фирман. Градоначальник предложил Левкиппу и его слугам свой дворец для отдыха и устроил для них пышный обед.
Во время обеда Левкиппа поразило, что все слуги были грустными. Сам баллен был в траурной одежде. Волосы на голове у него были нечесаны, на глазах то и дело показывались слезы. Левкипп спросил, почему баллен, несмотря на постигшее его несчастье, все‑таки принимает гостей?
— Таков обычай, — сказал баллен, — долг гостеприимства — прежде всего. Узнав, что Левкипп известный греческий мудрец, а его ученик Демокрит изучал в Греции медицину, баллен очень обрадовался и повел обоих гостей во внутреннюю часть дворца. Там покоилась на ложе женщина изумительной красоты.
— Это моя любимая жена, — сказал баллен, — вчера она умерла, а мне все кажется, что она вот–вот проснется. Посмотрите, она совсем как живая, и я уверен, что искусный врач мог бы ее оживить. Сделай это, Демокрит, и я ничего не пожалею, чтобы вознаградить тебя.
Демокрит наотрез отказался, говоря, что не умеет воскрешать мертвых, но баллен настаивал. Тогда Демокрит сказал:
— Хорошо, я попробую воскресить ее, но для этого надо написать на ее покрывале имена трех человек, которые не испытали в жизни никаких огорчений.
