Ира Андронати - Малой кровью
Хотя и она была не слишком веселой. В конце концов, живешь-живешь, а потом останется от тебя бисерная театральная сумочка, деревянный школьный пенал… или вот выварка…
Москва, Россия. 28. 07. 2015, 08 часов 00 минут
На аэровокзале в этот ранний час было не слишком многолюдно, хотя и пустыми эти огромные неуютные помещения назвать было бы неправильно. По нескольку человек стояли в маленьких очередях к стойкам регистрации. Остро пахло озоновой дезинфекцией, мокрой пылью и свежей краской.
Селиванов посмотрел на часы. По обыкновению, он пришел с запасом в десять минут. Регистрация на первый питерский рейс еще не началась. Селиванов купил несколько газет, сел на холодный жесткий кожаный диванчик, вытянул ноги. Развернул хрустящую «Попутчицу» — и через минуту с цепенящим ужасом осознал, что не может понять прочитанного.
Не поверив себе, попытался еще раз. Буквы были знакомые, слова — вроде бы тоже. Но они ни во что осмысленное не складывались…
Селиванов осторожно отложил первую газету, заглянул во вторую. Там была рубленая мешанина из слов знакомых и слов совершенно неизвестных; кроме того, незнакомые слова содержали множество странных букв. Но один заголовок, крупными буквами, оказался понятен более чем. Он гласил: «Селиванов, ты говнюк, онанист и полное чмо!»
Если можно захлопнуть газету — то Селиванов ее именно захлопнул. Украдкой глянул по сторонам, не видел ли кто. Вроде бы никто не видел. Тылом запястья коснулся лба. Лоб был холодный и влажный.
Так. Проверить…
Он снова приоткрыл сложенную газету. Нет, грязный заголовок был на месте. А внизу страницы обнаружилось второе внятное предложение: «Прячься, крыса, прячься!!!»
Вот теперь стало по-настоящему страшно. Страшно и холодно. На несколько секунд все вокруг стало звенящее, черное и призрачное — словно отлитое из черного, но бесконечно прозрачного стекла. И сам воздух тоже стал черным и звенящим… такое с Селивановым было однажды, давно, лет в восемнадцать, когда открылась и начала кровоточить язва двенадцатиперстной кишки, и кровопотеря оказалась такой, что он целые сутки находился на грани потери сознания — вот тогда было примерно то же самое: звон в ушах, свет хоть и яркий, но какой-то ненастоящий, словно сахарин вместо сахара, и холод где-то рядом, за плечами, а вместо больничного крытого линолеумом пола — черная блестящая арктическая льдина, по которой изумительно медленно скользит такая же черная поземка…
— Алексей Ива… тьфу, пропасть, Иван Алексеевич! Селиванов! — густо раздалось над самым ухом, и Селиванов вздрогнул. — Что, не узнаешь? Совсем забурел?
— Уз… нхаю… — Он сглотнул в середине слова. — Извини, Витальич, мне что-то немного не по себе…
Это был Бельтюков, аналитик, года три или четыре назад ушедший из Комитета на пенсию; с Селивановым в близких друзьях они не состояли, но непринужденно приятельствовали и несколько раз бывали вместе на рыбалке. Уходил Бельтюков не слишком торжественно, без обязательной отвальной и без золотых часов в подарок от начальства, но и без скандала, и его как-то сразу забыли за налетевшими делами.
— Сердце? — участливо спросил Бельтюков.
— Голова, — сказал Селиванов. — Бессонница, устал, нервничаю… А ты куда собрался в такую рань? — перевел он разговор, избегая расспросов. — Не на рыбалку ли?
— Почти угадал, — усмехнулся Бельтюков. — Ловить бабочек… Ты где сейчас — на старом месте?
— Я-то на старом, — зачем-то соврал Селиванов, — да только место подтаяло. Комитет в стадии ликвидации, ты слышал, наверное?
— Слышал, еще бы. Столько шума…
— И вони. А ты сам-то где?
Бельтюков вздохнул, сел рядом. Снял шляпу и вытер лысину.
— Есть одна смешная конторка по имени «Группа „Темп“. Знакомо имя?
— Нет.
— Конторка неправительственная, практически даже частная. Глубокий мониторинг и всякого рода прогнозы. Вот я там и подвизаюсь. Работа интересная, и зарплата — не в пример…
— Зарплата — это хорошо… А при чем тут бабочки?
— Предстоит выяснить. Да черт с ними, с бабочками, — как ты сам? Алла как? Дети?
— Алла ушла, — махнул рукой Селиванов. — Подалась в эти… — Он показал глазами вверх. — Я не переживаю, ты не думай. Даже где-то рад. Такой здоровенный хвост отвалился… А дети нормально. Те уже лоси…
— Понятно. А куда ты сейчас двигаешься?
— В Питер-град. В командировку.
— Когда вернешься?
— Думаю, завтра. В худшем случае, через день.
— Позвони мне, хорошо? Сегодня у нас вторник… или уже среда? Четверг-пятница-суббота… В субботу вечером сможешь? Вот мои телефоны… — он вытащил визитку, — по какому-то из них я точно буду. У нас лучше, чем в Комитете, поверь. Во многие разы. Ты меня понял, да?
— Вроде бы понял, — сказал Селиванов. — Вербуешь?
— Да как сказать… Зайдешь, посмотришь, с народом пообщаешься, с начальством. Потом решишь.
— Спасибо, Витальич. Только вряд ли я вам подойду. Все-таки специальность у меня для мониторинга и прогнозинга мало пригодна. Так что…
— Посмотрим. Ты все-таки позвони. Я побежал, у меня уже посадка заканчивается…
Он нахлобучил шляпу, поднялся, кряхтя, и поковылял, подволакивая ногу, к выходу, где горело: «Р-986 — Манила». Селиванов не отрываясь смотрел ему в спину. Вот Бельтюков скрылся за дверью, там уже была граница и все всерьез, Селиванов ждал, потом над стойкой напротив загорелось: «И-027 — Ст.-Петербург». Тут же стали подходить люди, выстраиваться, взвешивать сумки и чемоданы, а Селиванов все сидел и смотрел туда, куда ушел бывший коллега. Случайность, что ли, неуверенно думал он. Направляющий пинок судьбы…
Потом он обнаружил себя стоящим в очереди на регистрацию, и его снова обдало холодом. Селиванов, сказал он себе, тормози. Тут что-то не так. Газеты были свернуты в трубочку и сжаты в кулаке настолько потном, что видно было, как ползет по бумаге пятно сырости.
Потом он подал билет девушке со смазанным лицом, что-то ответил на вопрос, который тут же забыл, забрал билет — и пошел на посадку. Вернее, не пошел, и даже наоборот — он пытался стоять на месте, хватался за что-то руками, а выход сам наплывал на него, покачиваясь и готовясь распахнуться…
Глава десятая
Калифорнийская долина, Западно-Американская
Конфедерация. 27. 07. 2015, 23 часа 50 минут
Юлька лежала на спине и смотрела в небо. Странно: созвездия казались незнакомыми. Может быть, потому, чтовисели так низко…
Было очень темно. И тихо. Только время от времени начинала поскрипывать стрела крана, на которой невидимо качался бедняга «самурай». Она уже пыталась дотянуться до него, или спустить, или перебить выстрелом трос. Она попала в него трижды, летели искры, но трос не лопался.
Юлька перестала стрелять, потому что следовало поберечь глушитель — взять второй было негде. А без глушителя стрелять ей почему-то очень не хотелось — ни сейчас, ни потом…
Мотороллер так и оставался в багажнике «самурайчика», зацепился там за что-то…
Она решила дождаться здесь рассвета, а утром начать придумывать новый план.
Пол-старший рассказывал, что до вторжения в Калифорнийской долине было по-настоящему хорошо и весело: тысячи заводов и лабораторий, от крошечных до гигантских, разрабатывали и производили все самое тогда современное: компьютеры и средства связи. Тут делалась самая передовая наука. Сюда съезжались самые талантливые ученые и инженеры со всего мира. Это была своего рода Т-зона того времени… Почему-то потом марцалы не использовали ее для организации настоящих Т-зон — хотя обычно оборудовали их на тех же местах, где уже были старые земные промышленные районы и просто большие заводы. Но предприятия Силиконовой долины почему-то остались абсолютно невостребованными. После первых же хроносдвигов все приборы, использовавшие полупроводники — вот этот самый силикон, он же кремний, — вышли из строя навсегда. Сверхчистый кремний стал стоить столько же, сколько песок, из которого его добывали. Вся технология, в которую были вложены десятилетия труда десятков миллионов самых умных людей и столько денег, сколько сейчас просто нет во всем мире, — все это превратилось в ничто. Блестящие, гениальные разработки потеряли вообще всякий смысл и обесценились еще больше…
Силиконовый век, говорил, морщась, Пол-старший, имея в виду не только полупроводники, но и всякого рода силиконовые вставки в женские (и мужские) тела, которые долгое время были страшно модны, — чтобы можно было казаться не тем, кто ты есть, а тем, кем себя хочешь видеть…
Все здесь опустело стремительно и страшно, да еще несколько лет подряд бушевали пожары — до тех пор, пока стартовые гравигены нескольких баз Космофлота, расположенных в пустынях по ту сторону хребта Сьерра-Невада, не стали натягивать с океана достаточно влаги, чтобы исключить всяческие засухи. Но к тому времени пустоши, заросшие дурной колючкой, захватили полдолины. Многие поселки и городки, опустев, вскоре попросту сгорели, другие так и стояли призраками; в тех же, что считались обитаемыми, на самом деле три четверти домов пустовали. Населено было только побережье — да в последние два-три года постепенно оживали некоторые из прижавшихся к склонам Сьерра-Невады и окруженных нетронутыми лесами городков; там стали селиться те, кто работал модным вахтовым методом в Т-зонах «Феникс» и «Окленд» — или служил на ремонтных базах и мог позволить себе летать на службу и обратно служебным атмосферником.
