Александр Соболь - Все цвета радуги
– Как же я раньше не докумекал! Лада, сейчас мы идем правильно, по следу похитителей?
– Да, – без колебаний отозвалась Лада. – А то бы я сразу сказала.
– Да уж, конечно… – сокрушительно произнес Зоров и снова влепил себе затрещину. – Это, друзья мои, как раз тот случай, когда правильное на первый взгляд оказывается неправильным по сути. Насколько я понимаю ситуацию, мы должны пройти шесть миров, причем справа от Зеленой Дороги располагаются миры Голубой, Синий и Фиолетовый, а справа – Желтый, Оранжевый и Красный. Миры правой и левой спирали. Последовательность их прохождения при нашем выборе для меня очевидна: Голубой – Желтый – Синий – Оранжевый – Фиолетовый – Красный. Только пройдя эту последовательность, мы сможем попасть на Зеленую Дорогу. Это – если верить Хранителю, а я ему верю. Очень важно, что тем же путем – но только с форой часов в двенадцать – шестнадцать – идут наши враги, поскольку их цель, как сказал Хранитель, также Зеленая Дорога. Так вот, если бы мы пошли вразрез им – то есть через Желтый – Голубой – Оранжевый – Синий – Красный – Фиолетовый миры, то могли бы их перехватить! А так мы обречены на преследование.
– Да, – расстроенно произнес Рангар, – я тоже не сообразил. И поворачивать уже поздно… Может, и это было предопределено?
– Сомневаюсь, – покачал головой Зоров. – В определенных рамках свобода выбора у нас есть, иначе вся эта затея была бы полностью лишена смысла… я имею в виду для сил, которые установили рамки или, следуя твоему сравнению, дергают за веревочки или передвигают фигурки по шахматной доске.
– Больно уж рамки узковаты, – мрачно сказал Рангар.
– Рангар, Саша, пора идти, – настойчиво произнесла Лада. – Уж ежели так вышло, что мы не сможем перехватить негодяев, то нам надо идти быстрее, чем они.
Возразить было нечего, да и кто решился бы возразить матери, пытающейся спасти своего ребенка?
И они быстро зашагали по прямой, как стрела, дороге к высившемуся на горизонте городу.
Глава 3
Зоров обрел себя от ласкового дуновения ветерка. Напрягся, не открывая глаз. Надзрение, как он ни старался, не приходило, и он попытался обострить обычный спектр чувств: слух, обоняние и осязание. Тихий шелест листьев… запахи, по насыщенности и разнообразию напоминающие земную сельву… легкий ветерок обвевает лицо…
Что-то было не так… какая-то мелочь, но мелочь очень важная… но она ускользала, как угорь, да и вообще он обнаружил, что не может толком вспомнить недавнее прошлое (давнее и не очень вспоминалось отчетливо, он прекрасно знал, кто он и откуда), что-то застилало внутренний взор, словно он пытался разглядеть картину за стеклом, по которому потоками стекает вода… когда-то нечто подобное уже происходило с ним. Он еще раз внутренне напрягся, изнемогая в борьбе с самим собой, и вдруг будто выключатель в мозгу повернули (ветерок ОБВЕВАЛ ЛИЦО!), и он вспомнил… но не все. Но даже то, что он вспомнил, заставило на какой-то миг заметаться мысли в легком подобии паники… ведь то, что ВЕТЕРОК ОБВЕВАЛ ЛИЦО, могло означать только одно: “ошейник” Дальвиры перестал работать. Но вот причин тому могло быть две: либо он почему-то поломался, либо здешняя атмосфера пригодна для дыхания человека (Дальвира объясняла, что в этом случае аппарат отключается автоматически и включается опять-таки автоматически при самом незначительном угрожающем изменении состава воздуха).
Будем надеяться, что имеет место вторая причина, ведь я же пока жив, подумал Зоров, приглаживая этой успокоительной мыслью взъерошенные чувства. И медленно, осторожно, не меняя позы, открыл глаза. И холодок цепенеющего ошеломления змеей скользнул вдоль позвоночника. Что это было? Дежа вю, конфабуляция? Сработала генная память? Или, как говаривал некогда Вяз, произошел “туннельный пробой реинкарнационного ряда”, и он заглянул в сознание человека, бывшего некогда вместилищем, физической оболочкой его информационно-энергетической матрицы, души в просторечии? Как бы там ни было, он помнил и ощущал… Как тогда было? “Меня окружает сад… я вижу ленивую пышность форм, томное богатство всевозможных оттенков красного цвета от нежно-розового до темно-вишневого, кое-где чередующееся с чувственным трепетанием синего и фиолетового. Розовые ветви невиданных деревьев, плавно изгибаясь, клонятся к укрытой голубоватым травяным ковром земле под тяжестью фантастических фиолетовых и багряных плодов; грациозные пурпурные цветы пленительно кивают чашечками, источая сладкий дурманящий аромат; над ними плавно порхают яркие бабочки. Сквозь окутавшую меня тишину начинает просачиваться удивительная музыка… Она звучит все явственнее, все громче, полная томной неги, мягко и властно обволакивает сознание, рождает непривычные ощущения и эмоции…” [Автоцитата из повести “Долгий путь в лабиринте”.]
Похоже? Зоров приподнялся на локти и огляделся. Да, очень похоже. И все же есть и отличие. Этот мир… богаче, сочнее, что ли. Реальнее. Тот мир, если его не подводила генная (или реинкарнационная) память, был сконструирован искусственно. Если этот тоже, то приходилось признать, что здешние инженеры потрудились гораздо качественнее… Он мог сорвать и надкусить голубоватую травинку и ощутить ее горьковатый вкус. Полюбоваться игрой света на гранях разноцветных камешков на дне протекающего совсем рядом маленького ручейка, увидеть деловито снующих по воде паучков-водомеров, рассмотреть каждую подробность на сегментном тельце голубой стрекозы, безбоязненно усевшейся на стебелек цветка в нескольких сантиметрах от лица…
Потом он вспомнил о Ладе и Рангаре, и его точно пружиной подбросило на ноги. И тут только Зоров заметил, что совершенно гол.
Где он, черт побери?! И что все это значит?!
Зоров еще раз погнал память на гимнастику, но смог вспомнить лишь то, что произошло с ними до проникновения в Голубой мир. Последнее, что осталось перед мысленным взором, было: убегающая вдаль голубая дорога, голубые поля вокруг, голубое небо и город на горизонте. Все. Дальше – мрак. Попали ли они в этот город? Где Лада и Рангар? Почему он голый, в конце концов? Куда подевались одежда и оружие? И почему, если они таки попали в Голубой мир, вокруг далеко не все голубое?
Впрочем, последний вопрос интереса не представлял. Зоров прекрасно понимал, что соответствие миров цветам радуги – условность, абстракция, и в действительности спектральная принадлежность того или иного мира определяется отнюдь не его цветом. А то, что в Голубом мире голубой цвет – доминантный, лишь дает весомый аргумент в пользу догадки Зорова о сконструированности этого мира.
Но ответы на остальные вопросы его очень волновали. И особенно что с Ладой и Рангаром? Ну с Рангаром проще, подумал он и мысленно усмехнулся, вспомнив фразу классика: “Лишь бы не спал – отобьется”. А вот с Ладой… Ох, как же болит сердце за этих дорогих ему людей и как унизительно ощущать свою рожденную полным незнанием ситуации беспомощность!
Зоров еще раз – на этот пристально и внимательно – огляделся. Цепким, все замечающим и фиксирующим взглядом разведчика. И увидел среди переплетения стволов и ветвей необычного леса тропинку. Он хотел было направиться к ней, но его опередили. Кто-то шел к нему, целая группа, и они перекликались звонкими щебечущими голосами.
“Аборигены, – подумал Зоров с мрачным удовлетворением. – Ну-ну, сейчас разберемся…”
Но совершить задуманное ему так и не пришлось. Ибо он буквально остолбенел, увидев аборигенов. Точнее, аборигенок. Их было шесть, и были это юные нагие девы неземной, немыслимой красоты и совершенства. То есть вполне земной, но уж совершенно немыслимой. У Зорова перехватило дух и горячая тяжесть шевельнулась в чреслах. Остолбенение приобретало чересчур уж конкретные и, главное, зримые формы. Тугой кроветок опалил румянцем щеки и заставил грудь бурно вздыматься и опускаться. А некая часть его тела вела себя так, будто полностью обрела самостоятельность и независимость от хозяина, и теперь красовалась, как ухарь-купец на ярмарке.
Девы продолжали щебетать и ослепительно улыбаться, окружили Зорова, восхищенно разглядывая его совершенное мускулистое тело своими фантастическими глазами изумрудного, фиалкового, небесно-голубого и золотистого цвета, а затем вначале их руки, а затем и губы принялись ласкать его… и прежде чем провалиться в сладкую хмельную бездну, он еще успел вспомнить (в оправдание, что ли? Хотя какое тут, к черту, оправдание?) слова еще одного классика: “Если невозможно избежать насилия, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие…”
Рангар ощутил себя на чем-то теплом, приятно-мягком… его тела касались тонкие, нежные и в то же время необычайно сильные и умелые пальцы. Они оглаживали и заставляли вначале трепетать, а затем замирать в сладкой истоме каждую жилочку, каждый мускул… даже самые лучшие массажисты при императорском дворе не могли так… о, какое невыразимое блаженство!
