Илья Шумей - Звезды нового неба
– Ну что, пошли ноль искать? – неожиданно спросил он меня, и я даже растерялся.
– Чего-чего?
– Будем потихоньку заборный портал опускать, пока не нащупаем границу атмосферы – это будет у нас нулевой уровень. В дальнейшем глубина забора отсчитывается именно отсюда. Понятно?
– Да-да, вполне, – доброжелательность Слепнева выглядела столь неожиданной, что я боялся ее спугнуть, – но только…
– Что? – он выжидающе на меня посмотрел и даже убрал руки от терминала.
– Насчет границы атмосферы, – заговорил я, осторожно подбирая слова, – это, все-таки, понятие довольно растяжимое. Как можно точно сказать, где именно она проходит?
– Ты, брат, не забывай, что мы сейчас не дома, и под нами не обычная планета, а мертвая звезда. Тут все по-другому. Атмосфера тут почти из чистого гелия, и она очень тонкая – несколько сот метров, не больше. Так что граница у нее достаточно четкая, и мы ее сейчас поймаем, – Слепнев кивнул на экран, где красовался обруч портала, и снова коснулся веньеров, – вот, смотри.
– Я ничего не вижу, – изображение портала на экране ничуть не изменилось, хоть я и таращил на него глаза изо всех сил.
– Водород пошел, самый верхний слой атмосферы, – профессор указал на колонки цифр, – глазами ты ничего и не увидишь, хотя если сменить диапазон на инфракрасный.
Он потыкал пальцем в клавиатуру, и картинка мигнула, ярко освещенный обруч померк, сменившись еле различимым контуром, зато в самом его центре стало видно тонкую светящуюся струйку, возникавшую словно из ниоткуда и устремляющуюся в пустоту.
– Вот он, горяченький.
– Теперь вижу, – кивнул я, – что дальше?
– Дальше все просто – запускаем систему на постепенное погружение, и она нам рисует карту распределения химических элементов по глубинам.
– Так Гильгамеш это уже делал. Зачем тратить время, если можно.
– Ха! Гильгамеш! – Слепнев отрывисто хохотнул, – что он делал-то?
Искал, на какой глубине угольный пласт начинается? И только?
– М-м-м, не могу точно сказать.
– Зато я могу. Ваше оборудование все равно ничего большего сделать не позволяет. А у меня задача совсем другого масштаба, – он указал на свой планшет, закрепленный за одним из резиновых жгутов на стене, – и я использую спектральный анализатор, установленный на моем корабле. А он на пару-тройку знаков точнее вашего будет. Мне же важен не только химический состав, но и изотопный, да и распределение температур имеет значение. Так что придется сканировать весь ваш шарик по новой.
– И что даст нам ковыряние в остывшем звездном трупе?
– Ха-ха! «В трупе!» – Слепнев смахнул очередную слезу, – что даст? Лучшее понимание внутреннего устройства и эволюции звезд. Еще один пятачок в копилку знаний человечества.
– Так от живых звезд толку, наверное, больше было бы.
– А ты попробуй к ней подобраться сначала! Там же тысячи, десятки тысяч градусов, да и электромагнитные поля такой силы, что никакой портал не устоит – тут же дестабилизируется и схлопывается. Так что за живыми звездами мы только со стороны наблюдать можем, да еще зонды забрасывать.
– Как же зонды такие температуры выдерживают?
– От них требуется продержаться лишь несколько секунд, пока идет сбор данных, а потом они прямо внутри своего кокона, который к этому времени уже начинает плавиться, открывают портал и выныривают обратно.
– Ишь ты! – я аж присвистнул, – занятно.
– Ты что, о таймдайвинге никогда не слышал? – удивился Слепнев, – люди из этой технологии уже вид экстремального спорта сделали, а ты и знать не знаешь?
– Не знаю, – честно признался я, – чужими безумствами никогда особо не интересовался. А что это такое?
– Пф-ф-ф! Если и есть на свете что-нибудь более безумное, то мне о таком неведомо, – профессор развернулся ко мне, чтобы консоль не мешала ему жестикулировать, – берется маленький одноместный кораблик, засовывается в защитный кокон, а потом зашвыривается под бок нейтронной звезде или даже черной дырке. Он делает вокруг нее пол-витка, а потом выпрыгивает обратно. На борту устанавливают высокоточные часы, и после возвращения смотрят, на сколько они отстали. У кого отставание больше – тот и победил.
– И в чем здесь сложность?
– Ха! Нырнешь чуть глубже – и уже не вынырнешь, затянет внутрь или приливные силы порвут. Чуть-чуть замешкаешься с обратным прыжком – впечатаешься в аккреционный диск. Неверно рассчитаешь точку входа – смотри предыдущий пункт. Спорт на грани самоубийства, как, впрочем, все экстремальные развлечения, – Слепнев покачал головой, – слыхал, на прошлой неделе сын Джерарда Кайонга погиб?
– А что с ним случилось?
– А Бог его знает. Может в диск впилися или в джет или еще куда-то. Нырнул и уже не вынырнул.
– И никаких обломков не нашли?
– Обломков!? Ха-ха! Ты что, совсем темный? Там такие поля, такой рентген шпарит, что защитный кокон даже не плавится, не успевает – он сразу испаряется. Хороший джет может запросто испепелить средних размеров планетную систему, а ты – обломки! Если что – от корабля даже пшика не останется.
– Психи, – резюмировал я.
– Это точно, – согласился со мной Слепнев, – так что видишь, даже не со всякой мертвой звезды скальп снять можно, не говоря уже о живой, а тут у вас такой удобный случай подвернулся! Чертовски необычный экземпляр!
– Что же в нем такого необычного?
– Ну, для ответа на твой вопрос мне придется углубиться в тонкости звездной эволюции, – профессор посмотрел на меня с некоторым сочувствием во взгляде, – а это достаточно обширная тема, на погружение в которую у нас нет времени.
– Вообще-то я в следующем году НГУ заканчиваю, – я даже немного оскорбился таким снисходительным отношением к моим умственным способностям, – так что о термоядерном синтезе имею некоторое представление, да и о диаграмме Как-Его-Там-Рассела наслышан.
– Герцшпрунга-Рассела, – новый взрыв смеха, – извини, у меня совсем из головы вылетело, что ты не из этих… – он кивнул куда-то за спину, а мне стало даже немного неловко.
– Я буду краток, – Слепнев покосился на экран, где продолжали бежать цифры, – шарик, вокруг которого мы сейчас болтаемся, является остывшим Белым Карликом – останками выгоревшей звезды наподобие Солнца. Такие звезды живут довольно долго, от десяти миллиардов лет и более. Белый Карлик, образовавшийся после их выгорания, первоначально имеет чрезвычайно высокую температуру, которая может составлять десятки тысяч градусов. Впоследствии он постепенно остывает и превращается в Черного Карлика. Этот процесс также занимает массу времени, никто даже приблизительно не знает, сколько именно. По некоторым оценкам, до той температуры, какую мы здесь и сейчас имеем, этот шарик остывал также никак не менее десяти миллиардов лет. Что мы получаем в итоге: сложив время жизни этой звезды со временем, потребовавшемся для остывания ее останков, мы получаем величину, которая заведомо превышает предполагаемый возраст Вселенной, что нелепо.
– Космологические теории сложно отнести к точным наукам, – осторожно заметил я, – неизбежны погрешности и неточности.
– Но не в таком объеме, – парировал Слепнев, – ты еще учти, что наша звезда сформировалась никак не раньше второго, а то и третьего поколения, так что накинь сверху еще пару-тройку миллиардов лет.
– Почему Вы так в этом уверены?
– Да потому, что первое поколение состояло сплошь из гигантов, и маленькие звезды тогда сформироваться не могли в принципе, а данная звезда определенно родилась сильно позже, когда вокруг болталось уже достаточно пыли, чтобы могла возникнуть и она сама и ее планетная система. В общем, полный абсурд получается.
– Планетная система!? – вытаращился я, – у нашей «Вишенки» есть спутники!?
– Не знал? Ха-ха! Надо почаще по сторонам смотреть, – профессор подтянул к себе планшет и пробежался по экрану пальцами, вызвав схему с несколькими концентрическими кольцами, – вот, гляди. К данному моменту в живых остались только внешние планеты. Те, что были ближе к звезде, разрушились при ее взрыве, только небольшой астероидный пояс остался. Да и с дальних основную часть атмосферы взрывом сдуло так, что от газовых гигантов только ядра уцелели.
– Когда Вы все это выяснить успели?
– Так наша станция уже почти неделю у вас над головой болтается. Мы уже выяснили все, что хотели, нам осталось только вот эти заборы сделать и собрать зонды, которые по планетам разбрелись. И все, домой, разбираться со всей этой информацией.
– А что зонды на планетах ищут?
– Собирают образцы. Мы хотим собрать как можно больше данных, чтобы выяснить, что именно произошло с этой звездой, и почему она умерла так рано. Анализ скальных пород может сказать нам, какому облучению они подвергались, какова была его интенсивность и длительность, как давно произошел взрыв, и что ему предшествовало, и еще многое другое. Слишком уж серьезную брешь пробила ваша, как ее, «Вишенка» в общепризнанной теории эволюции звезд. Необходимо разобраться, а там, глядишь, и что-нибудь новое выплывет. И, быть может, мы станем лучше понимать свое собственное Солнце…
