Аластер Рейнольдс - Космический Апокалипсис
Музыка резко оборвалась, девушка со своим обручем исчезла со сцены, как по мановению волшебной палочки.
— Они думают, это полицейский налет, — еле слышно выдохнул Хегази. В зале воцарилась такая тишина, что говорить громче было не нужно. — Местные копы иногда посылают вот таких наемников, чтобы не марать кровью свои пальчики.
Комузо обвел зал своими почти стрекозиными глазами и наконец нацелился ими на стол, за которым сидели Вольева и Хегази. Его голова двигалась как бы независимо от тела, как это бывает у некоторых видов сов. Сопровождаемый шелестом накидки, он направился к ним — казалось, плывет по полу, а не шагает. Хегази молча выдвинул ногой из-под стола третий табурет. Все это он проделал, продолжая спокойно попыхивать сигаретой.
— Рад видеть тебя, Саджаки.
Тот небрежно швырнул плетеный шлем на стол и одновременно стащил с себя свои стрекозиные очки. Опустившись на табурет, он тут же развернулся лицом к посетителям бара и сделал жест, будто что-то пил из стакана, — это означало, что он предлагает всем заниматься своими делами, тогда как они — втроем — будут заниматься своими. Постепенно шум разговоров возобновился, хотя никто не спускал глаз с их столика.
— Хотел бы я, чтобы наши обстоятельства заслуживали заздравного тоста, — сообщил Саджаки.
— А они не заслуживают? — спросил Хегази. Он выглядел настолько огорченным, насколько позволяло его протезированное лицо.
— Отнюдь, и это я могу утверждать с полной ответственностью, — Саджаки внимательно исследовал уже опустошенные стаканы, потом взял стакан Вольевой и опрокинул в рот последние капли, оставшиеся на дне. — Я тут пошпионил помаленьку, как вы можете догадаться по моему маскараду. Нет его в этой системе. И уже пятьдесят лет как нет.
— Пятьдесят? — Хегази присвистнул.
— Значит, след уже остыл, — сказала Вольева. Ее совсем не радовало, что она оказалась пророком, но она всегда считала, что такой риск существует. Саджаки отдал приказ вести суперсветовик к системе Йеллоустона. Он сделал это, исходя из самой надежной информации. Для того времени, конечно. Но это было десятки лет назад, а к тому времени, когда решение принималось, и сама информация могла устареть на десятки лет.
— Да, — ответил Саджаки. — Но не такой уж он холодный, этот след. Я знаю, куда он отправился, и нет причин, по которым он бы двинулся оттуда дальше.
— И где же это? — спросила Вольева, чувствуя, как в желудке возникает ощущение пустоты.
— Планета, которая называется Ресургем, — Саджаки поставил стакан Вольевой обратно на стол. — Довольно далеко отсюда. Боюсь, дорогие коллеги, что именно туда мы и направим свои стопы.
Он снова погрузился в свое прошлое.
На этот раз гораздо глубже — туда, где ему было двенадцать. Отрывки, которые ему показывала Паскаль, не были последовательными. Биография составлялась без строгого учета нужд линейного времени. Сначала это его дезориентировало, хотя он и был единственным человеком во вселенной, который не имел права путаться в собственной истории. Да и чувство недоумения вскоре уступило место пониманию того, что Паскаль поступила правильно, что только так и следует относиться к его прошлому — как разгадывают мозаику перемешанных событий, как относятся к акростиху, где перепутанные строчки дают право предполагать существование множества вариантов интерпретации.
Это был 2373 год — всего несколько десятилетий после того, как Бернсдоттир открыла первую Завесу. Вокруг этого таинственного явления сразу возник целый рой наук, а также правительственных и частных исследовательских организаций. Силвестовский Институт Изучения Странников был только одним из многих подобных учреждений, но он оказался волею судеб и самым богатым и влиятельным, обладая поддержкой клана Силвестов. А потом наметился прорыв, но не благодаря плановым научным действиям этой организации, а благодаря случаю и бесспорному безумию одного-единственного человека.
Его звали Филипп Ласкаль.
Это был ученый из СИИС, работавший на одной из постоянных станций, сооруженных вокруг того, что сейчас называют Завесой Ласкаля, в системе Тау Кита. Кроме того, он был членом группы, которой следовало находиться в состоянии боевой готовности на случай, если возникнет необходимость послать людей за Завесу, хотя никто, разумеется, в такую возможность не верил. Но группа такая существовала, равно как и корабль, содержавшийся наготове, чтобы перенести ее сквозь оставшиеся до границы с Завесой пятьсот миллионов километров, буде такое приглашение со стороны Странников последует.
Ласкаль же решил не ждать.
В одиночку он проник на борт корабля СИИС и угнал его. К тому времени, когда кто-то понял, что происходит, он был уже слишком далеко, чтобы его можно было остановить. Конечно, деструктор, с помощью которого можно было взорвать корабль на расстоянии, существовал, но его применение Странники могли бы истолковать как акт агрессии, чем рисковать никто не хотел. Никто, разумеется, всерьез не ждал, что когда-нибудь снова увидит Ласкаля. И хотя тот все же вернулся, но сомневавшиеся были в известной степени правы, ибо большая часть разума Ласкаля осталась где-то в космическом пространстве.
Ласкаль и в самом деле подошел довольно близко к Завесе, когда неведомая сила схватила корабль и швырнула его обратно, возможно, не допустив его до поверхности Завесы всего лишь на несколько тысяч километров, хотя на таком расстоянии практически невозможно установить, где кончается космос, а где начинается Завеса. Никто, однако, не сомневался, что он подошел к границе ближе, чем кто-нибудь из людей, больше того — ближе, чем какое-либо живое существо.
Но и цену заплатил за это страшную. Далеко не весь Ласкаль вернулся назад. Более того, сохранилась явно не лучшая его часть. В отличие от тех, кто раньше пытался проделать тот же фокус, тело Ласкаля не превратилось в кашу и не было разорвано на мельчайшие кусочки непостижимыми силами у Границы. Но нечто столь же бесповоротное случилось с его разумом. От его личности не осталось ничего, за исключением каких-то намеков, каких-то элементов, которые лишь подчеркивали потерю всего остального. Остались, например, те функции мозга, которые позволяли ему поддерживать свое существование без помощи машин, в какой-то степени остался контроль за действиями тела. И никаких проявлений разума. Нельзя было даже сказать, что Ласкаль реагирует на особенности среды, в которой обитает, не было указаний на то, что он помнит, что с ним произошло, что он ощущает движение времени, что он может усвоить нечто новое или вспомнить старое — то, что было до путешествия к Завесе. Он сохранил способность издавать членораздельные звуки, но хотя он произносил отдельные слова или даже обрывки фраз, смысла в них никакого не было.
Ласкаль — вернее, то, что от него осталось, — был возвращен в систему Йеллоустона, а затем помещен на спутник СИИС, где медицинские светила изо всех сил старались выстроить научную теорию, объясняющую, что с ним произошло. В конце концов они, скорее от отчаяния, нежели исходя из установленных фактов, предположили, что раздробленное, реструктурированное пространство-время вблизи Завесы было не в состоянии обеспечить существование той информационной плотности, каковая имела место в мозгу Ласкаля, а потому «разобрало» этот мозг на квантовом уровне, причем молекулярные процессы, идущие в теле Ласкаля, при этом практически не пострадали. Представьте себе текст, переведенный с такими ошибками, что он утратил смысл, который затем претерпел обратный перевод на язык оригинала.
И все же Ласкаль оказался не последним человеком, который рискнул пойти на столь самоубийственный поступок. Вокруг него сложился своеобразный культ, и приверженцы этого культа верили: несмотря на внешние признаки безумия, на самом деле Завеса даровала Ласкалю нечто вроде нирваны. Примерно раза два в десятилетие делались попытки пройти границу одной из ныне известных Завес, как пытался Ласкаль. Результаты были печальны, никаких улучшений по сравнению со временем Паскаля не произошло. Счастливчики возвращались полусумасшедшими а неудачники либо вообще не возвращались, либо их корабли находили размолотыми, а их командиров размазанными по стенам в виде паштета из красной рыбы.
Культ Ласкаля продолжал процветать, а о нем самом почти забыли. Может, пускающая слюни и бормочущая бессмыслицу реальность стала слишком неподходящим объектом для подражания.
Но Силвест его не забыл. Больше того, в нем крепла навязчивая идея докопаться до окончательной истины, спрятанной где-то глубоко в этом человеке. Его семейные связи гарантировали ему встречи с Ласкалем в любое время, когда он того пожелает. Конечно, если он решит не обращать внимания на требования отца. Он стал навещать Ласкаля все чаще, соблюдая абсолютное спокойствие, пока тот занимался своими рисунками на асфальте дорожки. Силвест все еще надеялся увидеть в них ключ — ибо был убежден: рано или поздно этот ключ ему будет дарован.
