Владимир Михайлов - Наследники Ассарта
– Капитан, эти парни засунули нас в машину и везут куда-то. Мы не сопротивлялись, хотя они, конечно, для нас не противники. Если у тебя все в порядке – откликнись и решим, что нам сейчас предпринять для пользы дела. Мы нужны тебе сейчас – рядом с тобою? Или, может быть, сразу уточним, кому куда направиться и в какой роли? Чтобы не терять времени.
Он вопросительно смотрел на меня. Я с интересом ждал, в какую сторону сон повернется дальше. Но сон не поворачивался. А Уве-Йорген, обождав, снова начал:
– Капитан, вызывает Рыцарь. Слышишь меня? Нас тут подхватили эти парни…
Слово в слово он повторил уже сказанное. И только тут я сообразил, что это вовсе не сон. Хотя и по-прежнему лежал в мягкой постели, на свежих простынях. Это был вызов по нашей местной связи, которая не нуждается в приборах и устройствах, не боится никакого глушения, а передача идет из головы в голову. Сколько я успел проспать? Три часа. Бедные тарменары. Они не понимали, как легко любой из нас мог бы стряхнуть их с себя – не труднее, чем заползшего на сапог жучка.
– Рыцарь, здесь капитан. Слышу, все понял. Приказ: пока что сопротивления не оказывать. Потому что они везут вас сюда, в Сомонт. А я тем временем подумаю – кому что. На «Алис» никто не наткнулся?
В его голосе прозвучало удивление:
– Хотел бы я знать, как это может случиться.
– Да нет, это я так… спросонья. Хорошо. Вызовешь меня, как только прибудете на место.
– Понял, капитан. А если в дороге станет опасно?
– Разберетесь сами. И найдете меня. Нахожусь в моем официальном месте. Если будут изменения – сообщу этим же способом.
– Принято к исполнению. Конец связи.
– Успеха.
Я снова расслабился. Прекрасно: можно было доспать никак не менее трех часов. Если, конечно, еще кому-нибудь не придет в голову помешать человеку с толком использовать заслуженный отдых.
Глава шестая
1
В тесной кухоньке уединенного домика на окраине Сомонта на полпути от плиты к столу Леза остановилась: в комнате маленький Растин снова заплакал в своей постельке; кормить его было еще не время – просто он не терпел одиночества. «Он не очень здоров, – тоскливо подумала она, – да и что удивительного при такой жизни: у нас слишком мало витаминов, одни консервы, хотя Миграт и старается. А потребности у маленького Растина, похоже, уже соответствуют его происхождению. Такой же властный, как его отец. О котором он никогда ничего не узнает». Это Леза решила твердо.
Ценой этого незнания будет спокойная, мирная и долгая, как она надеялась, жизнь; ничего другого для своего сына – он ей принадлежал, только ей! – Леза не желала. И верила, что и Миграт с нею согласится. Она как-то привыкла к мысли, что Миграт всегда будет рядом с нею и ребенком. Они, правда, не были семьей. Тело ее отвергало этого мужчину. Магистр же, явно неравнодушный к ней, не требовал близости; но ведь это – искренне полагала Леза – не главное, духовно же, ей казалось, они едины. Он никогда не говорил о своем отношении к ней, но слова тут и не были нужны, она чувствовала это всем своим существом. Она была благодарна ему за то, что он, после единственной и неудачной попытки, до сих пор не требовал от нее ничего, как от женщины, хотя – казалось ей – временами снова был очень близок к этому. Отсутствие физической близости не тяготило ее: в глубине души она понимала, что Изара ей никто не заменит, только к нему она, как ей казалось, до сих пор испытывала подлинное влечение. Случайный эпизод с историком – ночью в архивной каморке Жилища Власти – только убедил ее в этом. Но оказалось, что теперь, когда в жизнь пришел Растин, она отлично обходится без постельных отношений. Может быть, и Миграт стал таким же?
В остальном же он вел себя безупречно. С той поры, как она, не рассуждая, позволила брату Изара увезти себя с родной планеты, те несколько месяцев, что они находились на Инаре, и вот теперь, когда он, точно так же ничего не объясняя, велел ей собираться и привез назад, он не пытался с нею спорить! Быть может, потому, что она и не пробовала ему противоречить, понимая, что он куда опытнее и лучше знает, что нужно делать для ее благополучия. В ответ она вела хозяйство – и там, и здесь, на Ассарте, в этом окраинном, удаленном от другого жилья домике.
Странно, но в часы одиночества, когда Миграт в очередной раз уходил надолго по своим делам, она почти не думала об Изаре, об их прошлом. Не то чтобы старалась прогнать подобные мысли; они просто не приходили. Однажды, подумав об этом, она сама удивилась: она ведь любила Изара, сильно, по-настоящему, насколько она могла об этом судить. Тогда любила. Наверное, думала она, то была просто другая жизнь, совсем другая. Леза прожила ее с начала до конца – и жизнь кончилась, началась новая, а всякому свойственно жить интересами именно теперешнего своего существования – даже если в памяти и сохраняется что-то от предыдущего: в том, минувшем бытии жил совсем другой человек и все, что происходило с ним, не имело к нынешней Лезе никакого отношения, не должно было волновать ее – и на самом деле не волновало. Именно поэтому даже ребенка она теперь воспринимала только как своего сына, как если бы в его зарождении никто больше не участвовал.
Наверное, такое восприятие выработалось подсознательно – чтобы не позволить никому влиять на судьбу сына с момента его рождения. Это она будет решать сама. Тут никто ей не указ. В остальном же она готова была жить так, как ей скажут. Кто? Сегодня – Миграт, а завтра? Но о завтрашнем дне она и не думала. Люди, – предполагала молодая женщина, – все скорее всего одинаковы, а то, что кто-то из них обладает Властью, а кто-то другой подметает улицы, никакой роли, по ее мнению, не играло. Долг всякого мужчины был – обеспечивать женщине и ребенку пищу и безопасность, вот и все.
…Обед был готов, но сегодня Миграт почему-то задержался; обычно он поспевал к обеду вовремя, с удовольствием ел дома, когда она сидела за столом напротив него и с легкой улыбкой смотрела, с каким наслаждением он поглощал немудреные яства, приготовленные ею. Она еще раз окинула взглядом кухонный стол, на котором уже были расставлены тарелки – не такие, конечно, из которых она угощала Властелина, но сейчас выбирать не приходилось. Кажется, действительно все готово…
Но тут она нахмурилась. Приготовлено было действительно почти все. Но именно – почти. Не хватало свежей зелени; а Миграт говорил, что привык к ней с детства. Как же она ухитрилась забыть, что последние веточки сельдерея и укропа были съедены еще вчера? Обычно зелень, как и все съестное, приносил в дом сам Миграт. Доставал где-то в городе. Подробностями Леза не интересовалась, принимала это как должное. Но сегодня что-то задержало его, и вряд ли у него останется время, чтобы разыскивать травки.
Раньше все решилось бы просто: она успела бы добежать до ближайшей овощной лавки, где наверняка нашла бы все нужное. Теперь дела обстояли иначе. Лавки лежали в развалинах, но и в те, что уцелели, давно уже никто ничего не подвозил. Конечно, без сельдерея Миграт тоже не умрет. Но ей так хотелось – из чистой благодарности, – чтобы ему нравилось все до самой последней мелочи…
Маленький Растин все еще выражал недовольство. Леза вошла в комнату, взяла ребенка на руки, стала баюкать, размышляя при этом, как все-таки выйти из положения: не могла же она показать себя невнимательной хозяйкой. Она задумалась на несколько секунд.
И вдруг сообразила. Еще неделю тому назад, когда Миграт привел ее сюда, где-то совсем рядом она заметила – просто так, мельком – приятное для глаза зеленое пятно среди обломков и пепла и бессознательно отметила для себя, что это, вероятнее всего, огородик, уцелевший при разгроме. Может быть, Миграт там и запасался укропом и прочим? Так или иначе, добежать до этого местечка и вернуться было делом нескольких минут; если даже Миграт появится в это время, она сможет его заметить раньше, чем он приблизится к дому. Это ведь совсем pядом, в двух шагах, не более…
Растин задремал наконец. Леза бережно уложила его, укутала одеяльцем и выбежала, как была, в одном платье.
Там и на самом деле оказался огородик. Кое-что уже привяло, но сельдерей нашелся, а кроме того и редиска. Капуста оказалась почти целиком поеденной гусеницами, но один красивый кочанчик уцелел, и Леза прихватила его тоже.
Нагибаться было трудно, распрямляться – тоже: мешал живот, все еще не вернувшийся в свои прежние, небольшие размеры, хотя со стороны это и незаметно было. И когда кто-то сзади помог ей, ухватив за плечи, она в первое мгновение не удивилась: это было так естественно! Испугалась и закричала она, только когда обернулась и вместо Миграта увидела незнакомые неприятные лица и гpязную, местами поpванную, чужую военную форму.
Когда Леза закричала, ей тут же зажали рот пахнувшей потом и чем-то еще очень неприятным ладонью. Их было двое, и они переговаривались на каком-то тарабарском языке, никогда до сей поры не слышанном. Один провел рукой по ее животу, потом по заду и проговорил что-то; другой громко засмеялся, как заржал, и сквозь этот смех ответил что-то, столь же непонятное. Первый солдат отнял ладонь от ее губ, чтобы вытереть у себя под носом. Она снова крикнула; на этот раз ей заткнули рот грязной тряпкой, отчего ее стошнило. Но солдаты, не обращая ни на что внимания, грубо потащили ее за собой, и она с тоской подумала, что Миграту не следовало так опаздывать к обеду, если бы даже ему пришлось обойтись без сельдерея.
