Наталья Нестерова - Аукцион Грёз
Что же мы, пораженные коварством мирового зла, имеем? Меня подло выкинули с аэробуса, что само по себе крайне унизительно. Перед тем, как налетел слот, я стоял наверху и помогал спуститься вниз какой-то даме, последней на верхней палубе пассажирке, которая никак не могла угомонить свои вопли восторга по поводу превратностей местной погоды. Команда прогулочного модуля ее радости не разделяла: на окна опустили плотные металлические жалюзи, задраили все, что можно, и начали трансформацию верхней палубы. И то понятно - надо было подняться выше непогоды, а для этого требовался весь ресурс дряхленькой посудины.
И вот в тот момент, когда дама, наконец, отцепилась от моей руки и исчезла в недрах трюма, матрос сверху поторапливал меня спуститься за ней, а часть плит брони и устройств верхней палубы меняла свое положение - в частности, втянулись бортовые поручни, - налетел первый порыв ветра.
Он был настолько резким и оглушающе холодным, что я зажмурился и невольно сглотнул, крепче вцепляясь в перила и нащупывая ногой ступеньку вниз. Команда завершила работу снаружи, и только подгоняла к другим входам еще парочку нерадивых туристов, отвлекшись от меня.
И вот мгновенно оглохнув от воя ветра, и невольно ослепнув, я получил удар.
Тот самый, который любого мужчину, даже боевика, заставляет рефлекторно отпустить руки и проверить, не расплющено ли в блин самое важное.
Важное было на месте; но почти молниеносно, пока я пробовал разогнуться, моргнуть или вздохнуть хотя бы, я схлопотал второй удар - по лицу. Точнее, по голове сбоку, ногой. Жесткий и бескомпромиссный удар, удар натренированного вышибалы. Тот, кто на меня напал, идеально использовал климатический фактор и фактор неожиданности.
Я потерял равновесие, упал, заскользил по какой-то меняющей положение части палубы... не смог зацепится руками за обледеневшие детали космического утиля... ощутил прелесть свободного полета - модуль шел на небольшой высоте, метрах на двенадцати-пятнадцати... даже, кажется, пролетел в сторону, увлекаемый бешеной силой бурана... чувствительно, но нетравматично приземлился в сугроб...
Полагаю, кроме того нехорошего человека, который был так неделикатен со мной, никто и не заметил моего исчезновения. Процесс занял, пожалуй, секунды две, а снег и буран скрыли подробности. Тем паче что ни единого звука я издать не успел; впрочем, тут можно было сорвать связки без малейшего результата. Тягаться с возмущенным ревом самой Грезы?..
В любом случае, даже если бы кто-то что-то и увидел, модулю ничего не оставалось, как подниматься вверх, уходя от бурана.
...Но, великие Коридоры, Рок знает, кто сумел так подгадать момент, и так ловко, как кеглю в боулинге, торчащую посередине дорожки, выкинуть меня с борта. Тем более, мало кому по силам было "пробить" комбинезон для полевой работы, совсем недурно уплотненный именно в соответствующем месте и именно от таких ударов, да так резко и сильно, чтобы я отпустил обе руки.
Одним словом, бей мой оппонент по тому самому бластерозащитному стеклу - были бы осколки.
Вот теперь игра пошла всерьез. Пожалуй, пришел-таки конец моим отпускным настроениям. Пора включаться. Если выживу.
А пока у меня было время подробно вспомнить экскурсию.
***...Итак, нежный голосок Лилии призвал всех в трюм.
Синий Лес был красивейшим явлением природы, если не присматриваться к нему вблизи. По сути, это была долина в наиболее теплой части планеты, где в течение дня даже образовывались лужи. Именно перепады температуры обеспечили странную, причудливую структуру льда в этой долине, диаметром полтора километра и слегка вогнутой, будто чаша.
Видно было неплохо, потому что обычная для этой планеты вязкая дымка тут отсутствовала.
Арки пересекались с чем-то вроде навесных мостов; ажурные строения в духе абстракционизма контрастировали с абсолютно плоскими (хоть сейчас вставай на коньки) сверкающими площадками, которые, видимо, регулярно подтаивали днем; колоннады сменялись башнями и храмами, скатами, пагодами, арками, и даже чем-то вроде деревьев.
Все это было изо льда.
Однако лет пятнадцать назад один одержимый ученый, полагающий, что любой мир, имеющий приемлемые для человека тяготение и атмосферу, должен иметь и собственную жизнь, положил массу усилий на то, чтобы эту жизнь сюда привнести. Экосистема не складывалась; немногочисленные успешно довезенные сюда виды гибли, или взаимно сожрав друг друга, или попросту замерзнув. И единственное живое создание, эндемик с другого достаточно сурового мирка, синяя плесень, прижилась.
Знаменита она была тем, что быстро и эффективно отравляла воздух вокруг себя, делая его непригодным для дыхания человека. Благо, на Грезе плесень в значительном количестве уцелела и образовала устойчивую популяцию только тут, в местечке, которое и получило название Синий Лес. Это, конечно, была большая профессиональная удача того ученого. Снимаю шляпу.
Экологи полагали, что и здесь плесень скоро отдаст концы, например, при каком-нибудь климатическом катаклизме; однако пока что растительность процветала на минеральных удобрениях, которые имелись во льду и становились биодоступными, когда днем лед немного разрыхлялся, подтаивал. Даже засыпанная снегом, она выживала и снова шла в рост.
Собственно, плесень была не совсем плесенью, а скорее родственницей водорослей. Она образовала поверх причудливой структуры льда целые косы, толстый слой которых менял свой цвет от иссиня-зеленого до кобальтового и ультармаринового. И даже, как казалось, чуть шевелился не по воле ветра, а сам собой.
Эти природные кулисы были великолепны; жаль только, что погулять в Синем Лесу или покататься тут на коньках было возможно только в респираторе или защитной маске.
Греза еще одним доступным ей способом намекала, что здесь стол и дом для Хомо Сапиенса предоставлен не будет.
Туристы (и я в том числе) глазели на плесень из трюма аэробуса. Подниматься наверх, на открытую палубу, рискуя надышаться ядовитыми испарениями, никто не пожелал; впрочем, тут для обзора было сделано все более чем удобно. Огромные остекленные люки, места хватает; у каждого есть полочка, куда поставить кружку с горячим чаем - и тарелку с бутербродами, которые разносили нелюдимые "юнги". Лилия же звонким голоском зачитывала соответствующую страничку из путеводителя, бодро перечисляя биологические особенности плесени, историю появления Синего Леса, количество ядовитого газа, который он выделяет, и прочие особенности сего чуда природы. Я машинально выделял и запоминал лишь сведения о направлении движения, расстоянии, скорость модуля...
Никогда не знаешь, что может тебе пригодиться.
Впрочем, я также благополучно все и забывал после задания, ну, или откладывал в глубинные резервы своей памяти. Иногда позже, как в случае с этим астрологом, мне требовалось что-либо вспомнить.
Лес, и естественные катки в этом лесу, меня впечатлили, и я решил впоследствии взять глайдер и навестить его с хорошей дыхательной маской. И может, даже с коньками. Во "Все есть", я точно запомнил, были неплохие коньки моего размера, а я недурно катался.
Марита и Джек вернулись ко мне и сели с двух сторон - слева Марита, справа Джек. Оба как-то странно молчали через мою голову. Я почувствовал себя столетним дедом, которому поручили сопроводить внучку на выпускной бал в колледже. Это было странное ощущение.
И еще... со мной она никогда так не молчала. Может, потому, что нам всегда было, чем заняться.
И все же.
Странно это все.
Говорят, от холодовой усталости люди вправду делают странные вещи, да и сами делаются странными; но ведь и я, и Марита имели шанс хорошенько время от времени отогреться... и просто так, и друг возле друга.
Астролог время от времени разглядывал нашу компанию, но помалкивал. Я видел, что интересен ему, но совсем не стремился продолжить разговор.
Самое удивительное - Лес выглядел скорее не собственно лесом, а скорее, как руинами погибшего города. Не верилось, что ни одна человеческая рука, рука художника, не коснулась этого места. Оно, бесспорно, заслуживало того, чтобы его осмотреть. Тут, пожалуй, обыватели были правы.
Напоследок модуль прошел совсем близко возле высокого изрезанного арками, окнами и проемами утеса, обросшего плесенью. Вблизи она выглядела хуже - более глубокие слои толстого пористого живого покрывала были отмершими, почти черными, производили впечатление гнилых, и даже на вид опасных. А ровный бархатистый слой, на расстоянии трех-четырех метров кажущийся безупречным и нежным, вдруг стал ноздреватым, неравномерно окрашенным и совершенно не вызывал желания прикасаться. Зато появлялось точное впечатление о масштабе этого природного явления.
