Пьер Бордаж - Воители безмолвия. Мать-Земля
Викарии с нарочитой гордостью запахнули свои черные одеяния.
— Мы используем услуги своего стирателя, ваше превосходительство! — бросил один из них, перед тем как исчезнуть в подземном переходе Склепа Оскопленных.
Викарии… вы уже почернели, уже стали сыновьями Гипонероса. Вы пыжитесь, считая себя последними защитниками веры, провозглашаете добродетель, а сами являетесь первыми могильщиками человечества. Барофиль не чист в том смысле, как понимаете чистоту вы. Кстати, пожертвовав своими детородными органами, вы признали, что боитесь собственной нечистоты, но он заслуживает того, чтобы существовать в качестве суверенного эго, в качестве руководителя царства с определенными границами… Что предпочтительнее, викарии? Жить в вечных сожалениях и отрицании самого себя или жить в грехе и возвеличивании самого себя? Добро пожаловать в антивселенную, братья викарии…
Служитель проводил Гаркота по лабиринту коридоров епископского дворца.
В рядах пяти тысяч кардиналов Церкви разгорелась яростная война за наследство. Она оказалась полезной для Фрасиста Богха, поскольку они почти не заметили назначения его на пост генерального секретаря, второй по важности в церковной иерархии. Однако носители пурпура имели причины для недовольства: впервые в долгой истории крейцианства этот важнейший пост был доверен не сиракузянину, а чужаку, человеку, еще не достигшему тридцати лет… Фрасист чувствовал сопротивление, отбил несколько атак, несколько нападок, несколько подлых выходок, но не стал жертвой адского давления, на которое намекал Барофиль Двадцать Четвертый во время последнего разговора. Подобное отсутствие реакции было вызвано тем, что у кардиналов были иные заботы. Подготовка выборов нового муффия поглотила их целиком, а пост генерального секретаря пока не стал предметом торга. Все считали назначение молодого маркинатянина очередной ошибкой Барофиля Двадцать Четвертого, ошибкой, которую новый муффий немедленно исправит. Самые безумные слухи световыми волнами распространялись по коридорам епископского дворца в Венисии: одни утверждали, что видели труп понтифика, другие говорили, что он агонизировал в ужасающих муках, третьи уверяли, что он вновь согрешил с детишками, а четвертые нашептывали, что он окончательно рехнулся и голым, как дама Веронит де Мотогор, бродил по комнатам своих апартаментов… Викариям было достаточно запустить соответствующие слухи, чтобы резко выросло количество заговоров с целью устранения понтифика, чей трон уже считался вакантным. А желающих занять его было предостаточно.
По сведениям, полученным Фрасистом Богхом, претендентов было около сотни. И каждый имел своих горячих сторонников (уровень поддержки напрямую зависел от обещаний), своих заклятых противников (уровень враждебности прямо пропорционален обещаниям соперника), каждый хвастался привилегированными связями с великими сиракузскими семьями, каждый в открытую говорил о своем богатстве, о политическом чутье, а поскольку все они были служителями Крейца на земле, каждый говорил о своей набожности, о своей приверженности богу и о строгом соблюдении заповедей Церкви. Клевета и панегирики множились в рядах людей, одетых в пурпурные мантии.
Фрасист Богх не выставлял свою кандидатуру в полном соответствии с наставлениями викариев.
— Они способны вас убить! Мы должны захватить их врасплох…
Многие из явных и неявных кандидатов являлись в его огромный кабинет за обещанием, что он проголосует за них, но он отделывался от визитеров, заявляя о своей беспристрастности, как того требовали его функции. Они метали в него убийственные взгляды, презрительно пожимали плечами (чужаки не понимают тонкостей венисийской политики!) и уходили. Привратники в белых облеганах и ливреях убеждали их не хлопать дверью.
Бывший губернатор Ут-Гена располагал теперь шестью мыслезащитниками. Каждый месяц по сиракузскому календарю он получал двадцать тысяч стандартных единиц. Этой суммы ему хватало, несмотря на дороговизну жизни в Венисии, чтобы удовлетворить все свои нужды. Тем более что он не имел ни одного дорогостоящего порока — педофилии, некрофилии, микростазии, гурманства, — свойственного его собратьям. Придворные навещали его, чтобы выпросить некоторые привилегии по этикету — постоянное место в храме, помилования, просьбы о назначении. Эти мелкие просьбы часто сопровождались скрытыми угрозами или важными сведениями. Он постепенно обучался тонкостям придворного языка или искусству высказывать мерзости, предавать, шантажировать, используя с виду безобидные фразы.
В этих играх особо преуспевали женщины, они были тоньше и опаснее мужчин. После таинственного исчезновения дамы Сибрит, первой дамы империи Ангов, они буквально шли на приступ епископского дворца. Женщины использовали все средства, выставляли напоказ свои прелести, чтобы добиться частной беседы с муффием и подчеркнуть свои права: каждая занимала лучшее место, каждая имела лучшее происхождение, лучшую фигуру, каждая утверждала, что будет лучшей матерью, самой благочестивой, самой любящей, способной сделать все, чтобы император забыл о неряшливой провинциалке, суке, отказавшейся подарить ему наследника. Невероятный скандал, вызванный появлением дамы Веронит де Мотогор, голой и дрожащей от стыда в коридорах императорского дворца, окончательно дискредитировал даму Сибрит, как, впрочем, и даму Веронит, которая неосторожно заявляла, что ее грудь и ягодицы достойны того, чтобы лучшие художники увековечили их в своих скульптурах… Поскольку муффий решительно отказывался принимать претенденток на руку императора, генеральному секретарю приходилось мириться с их жеманством, кривлянием, опусканием век, игрой губ и рук и даже с непристойными предложениями… Самыми настойчивыми были матроны, хранительницы этикета: они уже давно стремились аннулировать брак императора, а теперь, когда брешь была проделана, они лезли в нее, словно возбужденные, кровожадные клопы.
Широкомасштабные поиски дамы Сибрит де Ма-Джахи не дали никакого результата: императрицу так и не нашли.
Через месяц привратники ввели в кабинет кардинала Богха двух руководителей протокола. Они заявили, что император Менати желает заочно отдать даму Сибрит, свою исчезнувшую супругу, под суд священного трибунала.
— По какому обвинению?
— Колдовство.
Организация процесса входила в обязанности генерального секретаря. Прежде всего следовало назначить дату, которая устраивала бы всех. Задача была исключительно трудной — с учетом социального положения всех участников и свидетелей (более трехсот придворных). Потом ему пришлось назначить десять кардиналов жюри во время специального конклава. Не зная, как выйти из трудного положения, он просто назначил десять самых старых кардиналов. По словам экзархов и викариев, он принял правильное решение: оно вызвало раздражение только сотни молодых прелатов, для которых скандальный процесс над императрицей вселенной был прекрасной возможностью заслужить благосклонность самых знатных семей.
Фрасист Богх вспомнил о своем разговоре с Гаркотом и обратился к нему с просьбой назначить трех специальных инквизиторов. Наконец, он встретился с императором Менати, чтобы представить ему наметки проекта, и император кивком головы одобрил их. Генеральный секретарь, таким образом, одним выстрелом убил трех зайцев: он удовлетворил мирского владыку вселенной — сенешаля — и не очень раздразнил своих собратьев. Процесс, торжественный по требованию императора Менати, должен был начаться через несколько недель, 6 десембриуса, предпоследнего месяца сиракузского года. Процесс начнется в 16 году и, вероятно, завершится в 17-м. Исход был ясен с учетом количества свидетелей обвинения. Единственной персоной, которая добровольно вызвалась защищать обвиняемую, была дама Алакаит де Флель, бывшая компаньонка дамы Сибрит. Самоотверженная и преданная, эта женщина, чье уродство подчеркивало красоту дамы Сибрит, рисковала быть обвиненной в сообщничестве, что могло закончиться приговором к мукам на огненном кресте. Поскольку обвиняемую поймать не удалось, месть могла обрушиться на ее компаньонку, и Фрасист Богх ощущал сострадание к даме де Флель.
Вся Венисия кипела. Всюду царила суматошная деятельность. Сиракуза, центр вселенной, планета искусств и моды, готовилась к приему нового понтифика и новой императрицы.
В эту ночь…
Именно в эту ночь кардинал Богх должен был явиться к Барофилю Двадцать Четвертому, чтобы договориться о распорядке дня и уточнить список тех, кто просил частной беседы с понтификом. Поскольку викарии не передали никаких распоряжений, он не собирался переносить свой рутинный визит.
В эту ночь…
Стоя перед окном, выходящим на Романтигуа, генеральный секретарь любовался вторыми сумерками. Солнце Сапфир уходило за горизонт, окрашивая небосвод в бирюзово-красно-фиолетовые цвета. Широкие авеню и узкие улочки города превратились в реки синего света. Венисийцы наслаждались лаской ветра, бродили по тротуарам, собирались на площадях, гуляли вокруг опталиевых фонтанов, где обычно давали спектакли бродячие актеры, мимы, жонглеры, иллюзионисты. Освещенные галиоты бесшумно скользили по темно-синим, безмятежным водам Ти-бера Августуса. Фрасист Богх иногда ощущал приступы сильнейшей тоски по планете Ут-Ген и ее вечно мрачному небу. Там он исполнял службу, здесь поступал, как все: вел переговоры, плел заговоры, интриговал.
