Наталья Егорова - Три к одному
– Все гораздо проще, - сказал Эжен и его затрясло. - Они нас отключат дистанционно, через комп, прямо с Земли. Спишут всех четверых на несчастный случай, им даже не нужно будет перед профинспекцией отчитываться: мы там не зарегистрированы. Никаких скандалов, никаких убытков... Уран далеко.
– Итак, - подытожил бригадир. - Один из нас андроид. И его жизнь может стоить жизни троим людям.
– Ну, если вопрос ставится так... - нерешительно начал Ларионов.
– Четверым людям, - упрямо поправил Букин. - Всем четверым - людям.
– Хорошо. Не важно. Сейчас запустим диагноста на полный цикл. Будем искать железки в голове. И вообще - всё нестандартное.
– Врач же нужен, - испуганно возразил Барботько. Чавчаридзе смерил его тяжелым взглядом.
– Я лицензированный травматолог... бывший.
Сняли пленку с диагностического агрегата в холодном медблоке. Эжен первым улегся в капсулу, побледневшая кожа моментально покрылась мурашками.
Бригадир, бурча себе под нос, задавал программу сканирования. Биопсию и прочие анализы решили не делать - только проверить наличие имплантантов и любых нестандартностей.
У Букина оказалась застарелая язва желудка. В остальном его организм был слегка изношенным, но несомненно человеческим.
Одевался он торопливо, трясся и ругался сквозь зубы.
У Чавчаридзе обнаружился искусственный кусок бедренной артерии - память о детской травме. Кроме этого, диагност нашел большую вероятность инфаркта в ближайшие десять лет, сколиоз и ревматизм. С мозгами у бригадира всё было в порядке.
Ларионов получил утешительный диагноз: все в норме, дальнозоркость и криво сросшийся большой палец на руке не в счет.
А вот Барботько в капсулу лезть отказался.
Стоял, прижавшись лопатками к стенке, глядел злыми, колючими глазами - и молчал.
– Что, всё-таки ты, да? - растерянно пробурчал Чавчаридзе и вдруг одним движением обхватил новичка поперёк туловища и бросил в капсулу. Букин с Ларионовым бросились помогать.
Пристегнутый эластичными ремнями, Сашка продолжал молчать, только зажмурил глаза и тупо дергался.
– Одежду надо бы... а, плевать.
Диагност выдал результаты.
– Легкое, ребра, позвоночник... ни хрена себе! таз, левая рука... вон, ключица еще.
– Парень, - обалдело спросил Букин. - Ты как вообще медкомиссию прошел?
Барботько молчал, пока бригадир не отстегнул его и не выколупал из капсулы.
– Не проходил я ее, - процедил он сквозь зубы, отвернувшись. - Взятку дал.
– О, черт!
– Подожди, но как же ты... с искусственным позвоночником, легким? Это же чистая инвалидность.
– Инвалидность? - заорал Барботько, и в голосе его послышались слезы. - У меня мать и три сестры, понятно? Вид на жительство ждут на Луне, девчонкам десять, семь и шесть. Где бы они были с моей инвалидностью?
– Ты смотри, кормилец… - растерянно пробормотал Ларионов.
– Ну и чего мы добились? - устало спросил Эжен. - Мозги у всех в порядке, с остальным хуже, но это, вроде бы, неважно.
У Барботько громко забурчало в животе.
– Пожрать бы действительно не мешало, - словно отвечая на этот звук, сказал бригадир. - И андроиду тоже.
Вскрыли упаковки с белковой колбасой, безвкусный синтезированный гарнир. За столом невольно следили за соседями: ест, как обычно? Как человек?
Молчали долго, и когда молчание стало невыносимым, заговорили все разом, торопясь и перекрикивая один другого.
– Нужно придумать тест, - размахивая куском бледной колбасы, горячился Ларионов. - Логически надо к вопросу подойти.
– И что ты предлагаешь, логик?
– Ну... например, может ли андроид это... абстрактно мыслить?
– Как нефиг делать! Вон, комп тебе любую абстракцию в два счета изобразит: и задачу поставит, и решит в рамках заданной теории.
– А интуиция?..
– И как ты ее проверишь? Потом, интуицию запросто можно заменить на случайный выбор.
– Что-нибудь эдакое, человеческое... чувство прекрасного, например?
Эжен фыркнул и закашлялся, заплевав стол. Пояснил виновато:
– Я художественное училище заканчивал. Восемь лет пытался доказать миру свою гениальность, пока хватало денег на продление лицензии. Так вы бы видели эстетов от культуроведения: вот где андроиды!
– О, - воскликнул Ларионов. - Знаю. Любовь!
Бригадир тяжело вздохнул.
– Проверять чем будем? Стихи писать?
– Плохие стихи может написать и простенькая программка. Вот если б хоть один женат был...
– И что бы это дало? Думаешь, андроиду не смогли бы приделать элементарную физиологию?
– Ну вот если б, например, дети...
– Детки бывают из пробирки.
Помолчали ещё.
– Послушайте, андроид не может верить в бога, так?
– А ты, можно подумать, веришь? А как докажешь?
– Ну, я как-то... подумал.
– Думай меньше.
– Черт, народ, ну люди вы или кто? - сорвался Ларионов. - Ну сознайтесь сами! Ведь совсем же необязательно убивать, мы придумаем что-нибудь. Мы ведь просто жить хотим! Работать! Ну, кто из вас?
– Из нас, да? - с кривой улыбкой уточнил Эжен. - Или из нас всех?
Чавчаридзе играл желваками.
– У меня крутится в голове какая-то мысль... Не могу вспомнить, - пожаловался Букин. - Что-то важное.
– Очередной репортаж из желтой газетенки. Как андроид сожрал бригаду наладчиков.
– Андроид должен беречь себя - вот, какой был третий закон.
– Ерундой мы занимались. Совсем необязательно было заменять весь мозг, достаточно имплантировать малюсенький чип - диагност его мог и не заметить.
– Выходит... начинаем все сначала?
– Почему сначала? Мы вон любовь уже отбросили.
– На видео было, помните, там какую-то дилемму ставили перед роботом, он не смог ее решить и перегорел?
– Ёлки зелёные, ты с психпрограммой потрепись часок! Сам перегоришь быстрее. А фильм - старьё, я помню.
– Ну почему именно мы? Почему именно сейчас и возле Урана?
– Можно подумать, в Тихом океане ты чувствовал бы себя лучше!
– О господи, я вспомнил, - охнул Эжен. - Я все думал, где же я это слышал: Ларионов. Николай Ларионов, наладчик - он же погиб в прошлом году в Тихом океане, где монтировали глубоководный лифт...
Безмолвие оглушило.
Ларионов застыл с открытым ртом, его лицо стремительно бледнело.
Чавчаридзе грузно поднялся.
– Да вы чего, мужики, - неуверенно просипел Ларионов. И завопил, отшатываясь, - Не андроид я! Не андроид! Бригадир тоже мог! Он сам! Он один диагноста настраивал!
Из горла Чавчаридзе вырвался низкий рык. Он с места врезал Ларионову по физиономии - в нос, снизу вверх. Тот, задушенно пискнув, рухнул на стол и тряпкой скользнул вниз.
Чавчаридзе двинулся к упавшему - огромный, страшный. Подскочившего Эжена он, не глядя, смел с дороги; тот крутанулся на месте, снося стулья, и рухнул, неуклюже подламывая под себя руку. Тут же вскочил, завопил - тонко, пронзительно - глядя на порванное левое предплечье, на нелепо торчащий из раны осколок кости.
Брызнула кровь, пятная белый пол.
Чавчаридзе навис над Ларионовым, протянул громадные волосатые лапищи.
– Черт, держи, дур-рак, держи его! - взрыкивая, мучительно кривясь, орал Букин, цепляясь за безумного абрека здоровой рукой. Ошалевший Барботько хватал бригадира за рукава, ломал ногти. Казалось, борется с тяжелым погрузчиком, с неумолимой стальной махиной, что вот-вот раздавит слабого человечка.
И даже не заметит.
– Дай ему! Дай ему! - надрывался Эжен. Барботько беспомощно заозирался в поисках тяжелого.
Махина перла.
Как в дурном сне.
Он схватил разводной ключ с экранной панели, размахнулся, уже ничего не соображая. В запале дал бы и по голове бригадиру, не сомневаясь ни секунды, но тот вырвался, и удар пришелся поперек широкой спины.
– Ып...
Чавчаридзе остановился, мотнул головой и закашлялся, со свистом втягивая в легкие воздух.
Букин скулил над сломанной рукой.
Ларионов трупом валялся под столом.
Сжимая в руке разводной ключ, Барботько стоял посреди локального армагеддона и мучительно, до боли в желудке икал.
* * *
– Урод... гребаный... сука... - плакал Эжен, кусая губы. Пальцы здоровой руки цеплялись за стол, комкали железный край; Барботько уставился на эти белые пальцы, как на белых пиявок, и не мог оторваться.
Бригадир, пряча глаза, быстро и умело вколол Букину двойную дозу обезболивающего - тот откинулся на стену, прикрыл глаза, задышал глубоко и часто. Вправил кость, залил регенерирующим гелем и фиксатором сверху.
И сидел теперь, свесив с колен здоровенные руки, опустив лохматую голову.
Ларионов громко хлебал воду из кружки. Правая щека у него дергалась в тике, под оба глаза разлились синяки.
Барботько вытянул длинные ноги поперек диспетчерской. Ватные колени мелко тряслись, казалось, он не смог бы подняться даже под угрозой смерти. Вялые губы неудержимо дрожали, Барботько никак не мог их поджать.
Впрочем, никто на него не смотрел. Хватало собственных переживаний.
