Леонид Смирнов - Офицерский мятеж
Сухов ощутил спиной движение. Повернул голову. Рядом примостился лейтенант Богун из БЧ-шесть. Он был без бластера, зато сжимал в руке термическую гранату. С потерей хода гипер-команда крейсеру больше не нужна. Ее техники разбрелись по кораблю в поисках геройской смерти.
— Прорвемся, командир! — с лихорадочной веселостью воскликнул Богун.
Поздно было подносить палец к прозрачному забралу шлема. «Дурак! — со злостью подумал Петр. — Они нас тоже слушают и теперь знают, что здесь копится народ. Сейчас чем-нибудь шарахнут».
«Валим», — показал кавторанг жестом и поднялся на ноги. Пригибаясь, он кинулся за переборку, которая на треть перегородила коридор. Медицинский отсек был разворочен прямым попаданием торпеды. Все лекарства, приборы и госпитальные койки улетели в космос.
Магнитные подошвы ботинок прилипали к полу, тормозя бег. Требовалось значительное усилие, чтобы сделать следующий шаг. Впрочем, Сухов быстро приспособился к новым условиям. А вот стрелять на таком бегу было несподручно.
Лейтенант Богун замешкался. А затем позади рвануло. Кавторанга что-то ударило в спину и повалило на пол. Не будь на нем магнитных ботинок, его покатило бы по полу. Интеллектуальная система пробубнила, что на спину и затылок шлема попали капли горящего фосфора. Спецкостюм выдержал.
Командир «Могилёва» так и не узнал: это Богун подорвал гранатой юнитов или же они попали в него и сдетонировал запал. Не исключено: кто-то из юнитов в очередной раз зацепил ногой растяжку противопехотной мины, а потом в коридоре все начало рваться.
Петр занял удобную позицию за приварившимся к полу контейнером и отстреливался минуты две. Справа из-за спины его поддерживал огнем начальник БЧ-три, потом замолк. Кавторанг отполз к развилке коридоров и залег под нависающим краем еще одной развороченной переборки. До сгоревшего реакторного отсека осталось всего ничего, а там сквозь огромные сквозные дыры в обшивке можно разглядеть зависшие рядом с «Могилёвом» юнитские корабли. Но дальше уйти можно только через космос.
Командир «Могилёва» решил больше не отступать. «А чем тут хуже, чем там?» — подумал Сухов и выстрелил в промелькнувшую в перекрестье прицела верхушку юнитского шлема. Попал или нет? «Главное: чем позже, тем лучше. Смерть не торопят — она приходит сама».
В ответ на его выстрел юниты открыли шквальный огонь. Лазерные лучи прожигали обшивку. На воздухе при искусственной гравитации она бы плавилась и стекала вниз, но в невесомости расплав кипел, собираясь в пузыри. Эти багровые пузыри беспорядочно летали по коридору. Прежде чем остыть в вакууме, они сжигали все на своем пути. Доставалось и нашим, и вашим.
Ситуация то и дело менялась. Теперь по правую руку от Сухова появился мичман Панин из БЧ-два. Он без остановки садил из ручного ракетомета. На «Могилёве» обнаружилось немало разного старья — давным-давно списанного оружия, которое прихватил на войну со Старой Земли личный состав. Порой это был удивительный антиквариат, но всегда в рабочем состоянии.
Реактивный выхлоп раскаленных газов гасил инерцию, и стрелка не отшвыривало назад при каждом выстреле. Ракеты бухали в коридоре, их осколки рвали и без того дырявые переборки в клочья.
Старый крейсер расползался на глазах. Вряд ли его хватит надолго. Рано или поздно он развалится на несколько кусков, и все люди (живые и мертвые) разлетятся в разные стороны. Они будут плыть в ледяной пустоте под безразличными взглядами звезд — до скончания веков.
Мичман менял кассету за кассетой, отправляя в юнитов ракеты с тепловыми головками, пока меткий выстрел из бластера не срезал ему голову вместе со шлемом. Обезглавленное тело Панина удержали магнитные подошвы ботинок, и оно продолжало стоять, сжимая рукоять ракетомета.
Ненадолго кавторанг остался один. Юнитские десантники притихли — то ли переводили дух, то ли решили перегруппироваться. А потом у них в тылу загрохотало. Петр увидел две ослепительные вспышки и услышал звуки, несмотря на царивший в коридорах вакуум. Звуковые волны легко распространяются по полу, потолку и переборкам. В том числе и по той искореженной переборке, к которой прислонился Сухов.
Петр увидел впереди по коридору военмора в спецкостюме. Тот призывно махнул рукой, а в наушниках раздался голос кондуктора Спивакова:
— Сюда, командир! Надо выбираться!
Перебежками кавторанг двинулся к нему. По дороге Сухов увидел тело разрезанного в поясе старпома Пирожникова. Его торс медленно несло к лежащим на полу убитым юнитским десантникам, а ноги уплывали в обратную сторону.
Адъютант позвал командира и тут же залег, но не стрелял — бой продолжался вдалеке. Когда Сухову оставалось до кондуктора не больше десяти шагов, что-то взорвалось у командующего эскадры прямо под ногами. Спецкостюм защитил Петра от осколков, но взрывная волна швырнула его в переборку. Бой для кавторанга был закончен.
Часть первая
ОФИЦЕР ФЛОТА
Глава первая
Прощание на берегу
Обнявшись, они медленно шли по набережной. Темнело в этих краях стремительно — космодромы с давних пор тяготеют к экватору, а военморов столь же традиционно селят поблизости от космодромов. Фонари здесь, у Малаккского моря, были облеплены пометом летучих крыс и светили слабо, прохожие почти не встречались и, приложив чуток фантазии, можно было убедить себя, что человечество куда-то испарилось с планеты. Остались лишь они двое — и накатывающиеся на каменную стенку теплые и густые, как флотский борщ, волны.
В угольно-черном небе над головами ярко светились три маленьких желтых серпа — естественные спутники планеты Малайя: Сандакан, Кучинг и Сибу. Кроме зенитных батарей и ретрансляторов тахионной связи, там не было ничего интересного. Звезды в северных широтах загораживало плотное пылевое облако — их могли разглядеть без фотоумножителя или телескопа только самые остроглазые. Чем ближе ты оказывался к южному полюсу, тем проще было смотреть…
В последний вечер и ночь перед расставанием в Марусе Кораблевой пробуждалась неистовая любовь и нежность, которые она словно бы приберегала, копила все предыдущие дни. Копила, чтобы бурно растратить в эти драгоценные часы. Петру было слегка обидно. Он становился ей по-настоящему дорог, лишь когда уходил в космос. Когда мог не вернуться из похода.
Маруся прижалась к Петру, вцепившись в него обеими руками, словно кто-то невидимый пытался ее оторвать. Жаркое тело Маруси обжигало правый бок. И остудить его не мог даже налетающий прохладный ветер. Свежий береговой бриз, как сказали бы морские моряки. Космическим морякам подобные тонкости знать необязательно. Но порой так хочется почувствовать себя не комочком плоти, летящим в хрупкой скорлупе кораблика сквозь пустоту межзвездных ям, а матерым морским волком за штурвалом парусного корабля, гордо рассекающего волны. Ведь как это здорово — плыть по бурному океану, который полон живой воды! Слышать плеск волн за бортом, любоваться их пенными гребнями и багровыми облаками на закате…
— Ты мой любимый. Мой хороший, — шептала Маруся, и Петр забывал обо всем. — Я не могу жить без тебя.
Счастье всякий раз длилось слишком недолго. Факт остается фактом: перед началом похода мысли настоящего командира заняты его кораблем. И каплейт Сухов то и дело ловил себя на вопросах: «А хорошо ли мы отладили маршевые? Ведь на ходовых испытаниях были неполадки. Справится ли механик? Не упустил ли я чего?» Ответ на все эти вопросы один: «Цыц!»
Маруся Кораблева прижималась щекой к плечу — она была высокой женщиной, но все же на полголовы ниже могучего военмора. Петр Сухов крепко держал любимую под грудью. Привяжи военмора стальным тросом к буксиру, дай самый полный вперед — не оторвешь.
У Маруси были слегка завитые темно-каштановые волосы, миндалевидные глаза с пепельным хрусталиком, густые ресницы и брови, маленькие уши без единого следа проколов, прямой нос и тонкие, покрытые телесной помадой губы. Любимая обладала почти идеальной фигурой: у нее было стройное тело с длинными руками и ногами, тонкая шея, точеная грудь с темными сосками, плоский живот и чуть широковатые бедра. А еще Маруся имела бархатную кожу, которую хотелось гладить снова и снова. Настоящая богиня из античного видеоэпика, правда, со средним специальным образованием.
Море плескалось у ног, чужое, крепко посоленное море, которое за пять лет службы на Малайе так и не стало для Петра родным. Красная от микроскопических водорослей вода, которая раздражала его при свете дня, ночью казалась черной — и гораздо более земной. Хорошо еще, от красной воды не пахло креветочным супом. Это убило бы всю прелесть прогулки у моря.
А чем вообще пахло это чужое море? Всегда по-разному. Нынешним вечером — немного тиной, едва-едва — очищенной от кожуры сырой свеклой, а еще мокрым песком. Неправда, что песок не имеет запаха — в зависимости от времени года и времени суток, а также от погоды от него веет то влажной рыбьей чешуей, то разогретыми на сковородке блинами, то вялеными крабами. Свой дух был и у облицованной бурым гранитом набережной. Она дышала на Петра горячим камнем и пряным духом корицы и гвоздики, исходящим от коры и листьев раскидистых псевдоплатанов, которые приходили в себя после дневного пекла.
