Кристиан Бэд - Дурак космического масштаба
Потому и заметил, как они с эрцогом скользнули в одну из гостевых кают. Может, хотели и дверь запереть, но не успели. Впрочем, никто мне особо не удивился.
— Ну как ты сегодня? Развлёкся? — спросил Локьё, наливая себе воды.
В стакан он без особых церемоний сыпанул порошка из маленького контейнера, обитавшего в нагрудном кармане. Эрцог утомились, они нуждались в допинге.
Колин в допинге не нуждался, он сам был себе допингом. Мысли блуждали в нём иначе, чем во многих. Но и занимали его, почище любого наркотика.
— Садисты, — отреагировал я, тоже отбрасывая церемонии и откровенно вышаривая в барчике йилан. — Если я что-то понял, кроме того, что мою тупую персону использовали в тёмную — считайте меня яблоком с ушами!
Локьё захохотал и развалился в гомеокресле. Кресло с готовностью присосалось к нему, массируя.
Йилана я не нашёл. Каюта, куда Колин и эрцог юркнули, спасаясь, как выяснилось, от стюарда, медика и дежурных, оказалось не заточенной под мои вкусы.
Дьюп снизошел до обозрения занятий младшего командного состава: вытащил из кармана кителя плоскую пачку и кинул мне.
— У нас кроме тебя никого на эту роль и не было, — Локьё отхлебнул, покатал жидкость во рту и расцвёл, что бакросский веник. — Не боись, не спёкся бы. Эйниты заверили, что ты и не такое выдержишь. А предупреждать тебя было нельзя, наши почувствовали бы подставу.
— Почему никого не было кроме меня? А Колин?
— Твой "Колин" — потомственный лорд Михал. Что он мог доказать? Что переметнулся с нашей стороны на имперскую? Среди ваших есть пара-тройка небездарных, но девять… Девять это полноценный кольцевой эгрегор, как тебя, надеюсь, учили. Это минимум для создания общего психополя, весьма агрессивного при таком негативном настрое.
— Я ж ни разу на практике… — видимо, я занервничал, наконец, потому что воду пролил.
— Если бы ты хоть раз на практике… — Локьё зажмурился и отдался креслу.
— Поубивал бы, — кивнул на мой вопросительный взгляд Дьюп.
— Знаешь, почему в Содружестве совершеннолетие — 42 года? — спросил Локьё, раскачиваясь в кресле.
Я задумался. Возрастной ценз у экзотов не был продиктован нуждами государства, там хватило бы и 25-ти, которых добивались наши.
— Не знаю, — сдался я. — Это-то тут причём?
— Возрастной ценз инициации нарушается в Домах камня, — бросил Колин блаженствующему эрцогу.
Тот приоткрыл один глаз:
— Не так уж часто. Опасное это дело — взять малолетнего щенка, с его взрывной энергетикой, способностью самовосстанавливаться и резервами психики, а, главное — с абсолютной детской беспринципностью… и выучить на монстра!
— Почему на монстра? — удивился я.
Колин направил кресло к столику, где я заваривал йилан, и завладел чистым стаканом.
— Видел, что ты можешь натворить при желании? — спросил он, наливая себе горьковатой жидкости. — А ведь тебе далеко не семнадцать. Какие-то личностные механизмы уже сформировались и в беспредел сползти не дают.
— Сила, мальчик, от возраста зависит, в обратной пропорции, — выпрямился эрцог и тоже потребовал жестом свою порцию йилана. — Начиная с полового созревания, психическая сила начинает нарастать. Пика достигает примерно к двадцати-тридцати годам. Это очень в среднем, бывает и раньше. Потом самоотдача индивида становится меньше, жертвенность поступков тоже падает и сила устанавливается на каком-то стабильном уровне. Вот с этого момента у нас и начинают обращению с нею учить. Можно бы раньше… — эрцог помолчал, смакуя напиток. — Но больно сложным становится процесс воспитания. Чтобы личность смогла управлять собственной энергетикой — должна сначала сформироваться эта самая личность. Человек должен пройти через все положенные кризисы, созреть. А наша знать и так с детства в не самых лучших условиях для формирования здоровой психики. Вот потому, кстати, про воспитание в аристократических семьях и рассказывают всякие ужасы. Уж кто как может, так и пытается научить молодёжь выживать и правильно социализоваться. Всё, что в обычной семье ребенок получает сам по себе — трудности, ограничения, наказания — мы формируем искусственно. Потому что психическая сила — огромный соблазн. Страшнее, чем непомерные наши состояния и власть. Так что с тобой нам сильно повезло: кого-нибудь со средними данными наши задавили бы, девять — достаточное число для коллективной воли… Один ты у нас такой. И имперский, и ни одного реомоложения не прошёл, да и видно по тебе, что голая стихия. Ты ж со страху, как на Мать опирался, так и опираешься. И выезжаешь не на знании, а дурака включаешь. Этого не подделать. Тут и доказывать никому ничего не надо было. Снесла курочка яичко, а из него вдруг и вылупилось… — он смерил меня оценивающим взглядом. — Все знают, мальчик, что воля и направленность мыслей первична физике, что именно устремления человечества изуродовали его генетический код, а уж потом придумали все эти биодобавки и яды, на которые списывают упадок цивилизации землян. Все знают. Но никто не видел. Руками не щупал. А тебя можно пощупать. И убедиться, что воля заставляет и природу отыграть назад. Что мы получаем второй шанс, чистый, настоящий. И мы выживем как цивилизация людей… Громко я сказал? Напугал, поди? — он натянуто рассмеялся. — Выкинь из головы…
Я оглянулся и увидел, что на эрцога весьма сердито смотрит Дьюп.
— Ну да, — согласился Локьё. — Хвалить тебя — только портить. И генералов душить бросай. Увижу ещё раз — мало не покажется. И не надо мне говорить, — мотнул он головой, не давая оправдаться, — что ты не знал, а он сам напросился. Отвечает тот, кто сильнее.
— А виноват, между прочим, тот, кто пострадал, — парировал я. — Тот, кого ударили, сам несёт в себе первопричину насилия. Эйниты так говорят.
— Вот ты сейчас пострадаешь, а виноват пусть даже буду я, — согласился эрцог. — Ты знаешь, что у меня непреходящее желание тебя выпороть? С той самой нашей первой встречи?
Я покачал головой, вглядываясь в его лицо. Что за чушь он сказал? Он меня хотел… Да придушить он меня хотел!
Но я его, наконец, понял.
Скажи Локье мне сейчас "придушить", я отмахнулся бы от этой фразы. Не затормозил бы на ней, не дошёл своими мыслями до истинного смысла.
Мысль изреченная — есть ложь.
Он весь день сегодня лукавил, чтобы объяснить самым разным людям лишь им понятную правду. Это было похоже на стояние экскурсантов перед абсолютной белой картиной, где экскурсовод говорит одному — здесь нарисовано дерево, второму — а для тебя это — лошадь, третьему — а ты видишь солнце. И каждый уходит, понимая, что видел именно это. Хотя знает, что на картине на самом деле — ничего не было.
Истина — это не правда. Но и не ложь. В ней — правда и неправда сразу.
А любовь?
Локьё кивнул на меня Дьюпу, фыркнул:
— И ты боишься, что я его испорчу? В этих мозгах — пробу уже негде ставить!
— Просто сегодня он стал взрослым, — сказал Колин.
— Ты хочешь сказать, этот хаго больше не будет мне хамить? — нахмурился эрцог.
— Так неангажированно? Вряд ли. Он скоро будет умнее нас обоих. У нас с тобой никогда не было детей. По-настоящему — с капризами и грязными пелёнками. А у него — дочь. И ещё кто-то скоро… Алана говорит — мальчик.
— Мальчик, у меня? — неискренне удивился я.
Открыв рот, я уже знал, что родится мальчик. И знал — у кого. Это знание пришло сразу и само. Во всей его истиной противоречивости — с болью, страхом, радостью и любовью.
— Мда… — сказал Локьё. — А ведь и вправду вырос…
Он поднялся из кресла, шагнул к столу, потом вдруг развернулся ко мне и заглянул в глаза.
Не знаю, что эрцог делал со мной, но, закончив рассматривать, он вдруг протянул руку и коснулся моего плеча.
В этикете Экзотики — это крайняя невежливость — нарушить чужое физическое пространство. Но это была невежливость для него, не для меня. Он протянул руку, словно проверяя во мне что-то, какую-то чужую, иную правильность. А потом спросил:
— Ты мне дочку обещал показать, помнишь?
Послесловие
— Белая Мга живёт за Костяными болотами. Через полый стебель донницы пьёт она ленивые людские души. Да так пьёт, что иной и рад. И кажется ему — нет счастья иного, чем выпитым быть до донышка. Уж потом только плачут. Да поздно. Выпьет Мга, и уйдёт себе за болота. А после и не отыщешь её. Не видна она тем, кто без души-то, вот как. У кого есть душа, тот и глядеть на неё не захочет, а у кого нету — тому, сколько не ищи — не откроется. Да ты спи, маленькая, спи. Сюда она не придёт. Нет тут у нас ленивых-то.
Но двухлетняя Майи-эль, живая и сообразительная не по возрасту, всё-таки спряталась на всякий случай с головой под одеяло. Под одеялом оно вернее.
