Антон Первушин - КФ, ИЛИ «КОСМОС БУДЕТ НАШИМ!» (Антология 2008)
«Все-таки вечер — самое красивое время суток, — подумал Андрей и стал неторопливо всходить по отлогому склону. — В утре есть что-то ложно-бравурное…» Он посмотрел на часы. Сима никогда не опаздывала.
На гребне холма, шагах в двадцати от могилы Волошина, раздвинув колючую траву прозрачным днищем, стоял маленький гравилет. Андрей откинул фонарь и еще раз обернулся.
Степь волнами уходила вдаль. Громадное медное солнце плавало в пепельном небе, едва не касаясь неровного, туманного горизонта; низины утопали в дымке, над которой парили серо-синие округлые вершины далеких холмов. Овцы теперь казались не больше блох, но стояла такая тишина, что даже сюда долетало из прозрачной глубины едва слышное, но отчетливое блеяние и позвякивание колокольчиков. Благодать-то какая, с печальным восторгом думал Андрей. Вот идти бы туда, идти просто, ни для чего, взлетать, словно лодка на гребень одной волны, потом другой, третьей, без конца — только простор, ветер, трава… От красоты и покоя щемило сердце. Лолу бы позвать, она так хорошо красоту чувствует, даже сама хорошеет… Стало совсем грустно. Сима сюда точно не полетит. Хоть бы кусочек этого до нее донести… Поколебавшись — жаль было убивать цветы, — он осторожно сорвал три прекрасных мака, сел в гравилет и, положив цветы на сиденье рядом с собой, поднял машину в воздух. Холмы уплыли вниз, и от горизонта поползло, затекая между отрогами холмистых гряд, плоское темное море.
Трасса была плотно забита — после рабочего дня с севера спешили к морю любители вечернего купания и, спускаясь со скоростных уровней, в одном ряду с Андреем растекались по побережью. Андрей задал программу и на семь минут отдался во власть диспетчерской, бездумно глядя на скользящие тут и там верткие силуэты; в авторежиме он вписался в посадочную спираль и, снова перейдя в приземном уровне на ручное управление, неспешно повел гравилет над Ялтой, высматривая с высоты двухсот метров посадочную площадку на крыше «Ореанды».
Набережная, как всегда, была переполнена. Но под Большим Платаном было, как всегда, хорошо. Переложив маки в левую руку, Андрей похлопал Платан по необъятному стволу, затянутому теплой, как человеческая кожа, корой, глянул вверх, в бездонное варево листьев, а потом, будто испросив у Платана удачу, в который раз за последние дни набрал номер Соцеро. Соцеро, в который уже раз, не ответил. Андрей подбросил кругляшок фона на ладони. Ему больше некуда было звонить. Он хотел было спрятать фон, но какой-то седой мужчина с тонким лицом музыканта попросил дать его на минутку — позвонить. Андрей с удовольствием протянул ему фон и, чтобы не смущать, отвернулся к морю. «Нет; они сказали — нет, — негромко и поспешно втолковывал музыкант. — Меркурий совсем закрыт, что-то строят. Придется ограничиться астероидами и Марсом, там есть очаровательные места…» Интересно, подумал Андрей. Что там могут строить опять? Может, нужны пилоты-одиночки? Впрочем, Соцеро бы сказал. Хотя Соцеро куда-то сгинул, звоню ему, звоню… Но это же последний друг, настоящий. Гжесь ушел в Звездную. А Марат — погиб на этом… этом проклятом… Неужели в Марате все дело, в сотый раз спросил он себя. Неужели, если бы среди других не оказался мой Марат — я спокойно сообщил бы на Землю координаты, спокойно дождался бы патруля… как ни в чем не бывало поволок бы дальше свои семьсот двадцать тысяч тонн паутинных металлоконструкций? Он не мог вспомнить, думал ли тогда о Марате. В памяти осталось лишь ощущение ледяной, непреклонной ненависти.
Ближе к «Эспаньоле» расфуфыренная круговерть становилась все гуще. Здесь уже никто не смотрел с восхищением и завистью на неистовый пламень диких маков, которые полчаса назад Андрей сорвал для Симы далеко в степи, стремясь донести до нее хотя бы тень степного великолепия. Идти среди фланирующей толпы было неприятно. Андрей спустился на пляж и сразу заметил одинокого мальчика лет семи, скучливо играющего на пустеющем к вечеру берегу, — он неумело и словно бы чуть принужденно пускал «блинчики» по гладкой поверхности дымчато-розового моря. С удовольствием загребая стучащую гальку туфлями, Андрей подошел к мальчику.
— Ты что творишь, убоище? — спросил он. — Там же девочка плавает, смотри, какая красивая. Ты ей голову разобьешь.
Мальчик обернулся. Он совсем не был похож на сына Андрея — длиннолицый, мрачный — и глядел исподлобья.
— Не разобью, — угрюмо ответил он. — Мне туда не дострелить.
— А если случайно дострелится? Несчастный случай на то и случай, что происходит случайно. — Андрей, присев, собрал несколько плоских голышей. — Да ведь и девочка не знает, что тебе не дострелить, ей страшно. Видишь, уплывает?
— И пусть уплывает.
— Ну ты, брат, загнул, — возмущенно проговорил Андрей и аккуратно положил маки на гальку. — Прежде чем стрелять, проверь, нет ли кого на линии выстрела, причем обязательно с запасом. Потом берешь камень за ребрышки, приседаешь и кидаешь параллельно воде. Вот так. — Андрей показал. Мальчик слегка взвизгнул. «Да, — усмехнулся Андрей, — такого рекорда мне до конца своих дней не повторить. Бывает же… Чуть в Стамбул не ускакал». — Понял? — спросил он мальчика. — Смотри еще раз.
Он тщательно изготовился, внутренне уже оплакивая свое фиаско, и камень едва не сорвался, но ничего — проплюхался бодренько, а через секунду там, где он прошел, вынырнула лысая голова в маске и стала шумно, с удовольствием отфыркиваться. «Тьфу ты, черт, — ругнулся про себя Андрей, мгновенно покрываясь потом. — Вот же — опять неконтролируемые последствия, сейчас бы как влепил… Муравейник».
— Дерзай, — сказал он. Мальчик смотрел на него с восторгом. — Во-он туда кидай.
Мальчик взял голыш и спросил:
— Я правильно делаю?
— Правильно, — одобрил Андрей, сел рядом с мальчиком, обхватил колени руками и уставился на море — громадное дышащее зеркало, расплеснутое от горизонта до горизонта.
Мальчик отставил одну ногу и пригнулся, смешно оттопырив попу.
— Я правильно делаю? — Он хотел, чтобы на него все время смотрели.
— Правильно, — сказал Андрей.
Мальчик замахнулся, задал опять свой вопрос и выронил голыш.
— Неправильно, — сказал Андрей.
Несколько минут они так играли, но мальчику быстро надоело. Лицо его вновь стало унылым. Андрей вскочил и выворотил изрядный валунище.
— А вот сейчас будет блин так блин! — закричал он и, как ядро, пустил камень в воду.
Поверхность вздрогнула, лопнула, выбросила вверх длинный, шипящий белый всплеск. Мальчик с облегчением засмеялся, схватил первый попавшийся булыжник и, с трудом его подняв, неумело кинул метра на полтора от берега.
— Вот блин так блин! — завопил он тоненьким голоском.
— А вот сейчас будет всем блинам блин! — завопил Андрей тоже тоненьким голоском, подхватил мальчика и, как был в одежде, вломился в воду.
Вода была чудесная, нежная, теплая — казалось, если попробовать ее, она окажется не соленой, а ароматно-сладкой, настоянной на розовых лепестках. Мальчик визжал, заходясь от смеха, и бил по воде руками и ногами; с берега, улыбаясь, смотрели человек двадцать. «Бли-ин!» — закричал мальчик, но Андрей уже увидел мужчину в очень яркой рубашке, завязанной на животе узлом, и очень ярких плавках; мужчина озабоченно спешил с громадным, очень ярким полотенцем в руках.
Андрей сразу же выволок мальчика на сушу, и тот бросился навстречу спешащему с криком «Папа! Пап! Во здорово!». С Андрея текло. Мужчина подошел ближе и — остолбенел, глядя Андрею в лицо. «Узнал, что ли», — с досадой подумал Андрей.
— Это вы? — потрясенно спросил мужчина.
С давних пор есть лишь один ответ на этот вопрос.
— Нет, — сказал Андрей, — это не я.
На подмогу мужчине перемещалась полная, тоже очень ярко одетая красивая женщина. Мальчик еще дергал отца за руку: «Ты почему никогда не пускаешь блинчики, пап?», но отчетливо повеяло морозом. Мужчина поколебался секунду, а потом решительно набросил полотенце на сына, как набрасывают платок на клетку с птицей, чтобы птица замолчала.
— Как вам не совестно, — процедила женщина. — Я вас давно заметила и позволила немного развлечь Вадика, но это слишком.
— Простите, — покаянно сказал Андрей. Ему было неловко и совестно. — Знаете, пацан стоял такой одинокий, прямо жалко стало…
— Духовно богатый человек никогда не бывает одинок. Я поощряю, когда Вадик оказывается в состоянии развлечь сам себя.
— Простите.
Ожесточенно растираемый Вадик что-то сдавленно загугукал из-под полотенца.
— Он уже купался сегодня свои два раза. Третий может оказаться вредным для его здоровья. Кроме того, это крайне вредно для духовного развития. Мы говорим: два и только два, и вдруг появляется совершенно чужой человек и разрушает все запреты! Во-первых, это подрывает уважение ребенка к ним, во-вторых — к нам.
