Александр Феоктистов - Аркад
– Селен, просвети, кто такие сатанисты.
– Были такие. Поклонялись своему святому Сатане, представителю тьмы, разрушения, смерти, призывали следовать ему, вот и исчезли в ХХ? веке.
– Давай, давай, Селен, доскажи свою мысль в отношении нашего пророка, что там с ним?
– А с пророком очень просто. Как я сказал, он не простой мошенник. Он прекрасно усвоил догму из апокалипсиса и потому проповедует в рамках традиционных вероучений. Он их только немного подновил на современный космический лад. Поэтому церковники с ним осторожничают, стараются не ворошить свое грязное белье. А, кроме того, его не за что зацепить и с точки зрения закона – он ведь ничего не нарушает.
– Да, наш пророк, наверное, из достойных людей, святоша, да и только! Раньше истину провозглашали люди, не всегда бывшие святыми, а ложные учения преподносились часто достойными людьми. Я где-то это вычитал у старых писателей. Ведь это так, Селен?
– Единственное, в чем его можно было бы обвинить, так это в проповеди конца света. Да и то только в том случае, если бы официальная церковная доктрина пересмотрела все свои старые пророчества – Селен обвел взглядом всех присутствующих и закончил. – Если нет чего-либо в теологических идеях человечества, противоположного идее конца света, то это нечто давно надо было бы придумать. Чтобы у человека был бы не только скепсис по отношению к своему будущему, физическому существованию, но и изрядная доля оптимизма.
Оживленные реплики со всех сторон немного сняли напряжение, вызванное первым впечатлением о теме разговора. Для молодых сотрудников, полных жизнерадостного оптимизма, еще не получавших от обстоятельств болезненных ударов, жизнь была, в основном, все еще привлекательна своими светлыми, радостными тонами. Все задвигались. Один обносил крепким напитком из початой бутылки. Тот же главный оператор, Семен, вновь подтолкнул Селена:
– Давай, давай, Селен, у тебя интересно получается. Что там с этим грехом?
Селену не нужно было напоминать. Он был явно доволен представившейся редкой возможностью завладеть вниманием коллег, которые в другом случае с изрядной долей иронии относились к его служебным обязанностям. Да и действительно, что было делать социологу на космической станции?!
– А Мирей уже почти все сказал. Я только добавлю немного в другом ключе. Во всех теологических идеях существенную роль играет понятие греха. Вы это уже знаете. Можно было бы приветствовать ту или иную прогрессивную форму правления людьми, то или иное государство и образ жизни в нем. Но мы-то знаем, что с исходом людских поколений исчезают и формы правления, а иногда и целые государства. Вместе с ними исчезают те или иные каноны греха человеческого. Ведь, в конце концов, мораль, нравственность, всякие другие человеческие ценности всегда есть ценности данного поколения людей, которые хотя бы поэтому всегда менее важны по отношению к главной ценности – сохранению человеческого рода. И потому, с точки зрения человеческой расы, есть единственный, главный грех – античеловечность. Все, что уничтожает человеческую жизнь, препятствует ее процветанию и бессмертию человеческой расы, есть грех! И все это подлежит исчезновению. Предприятия, отравляющие землю, воду и воздух. Политики, делающие население нищим. Террористы, ни во что не ставящие человеческую жизнь, берущие в заложники людей. Будь я полицейским, я бы их на месте обнаружения уничтожал без всякого суда; а с ними нянчатся. А взять военных, вынашивающих крупномасштабные кампании! Всякое использование средств массового уничтожения людей удаляет воюющие стороны от преследуемых ими в этой бойне целей. Ведь для чего вообще воюют? Чтобы завтра этот побежденный противник стал вашим покупателем, а в последующем – и союзником. Один великий китайский мыслитель в глубокой древности хорошо сформулировал главную идею всякой войны. Она увеличивает социальную энтропию. А поэтому если у ведущих ее сторон нет возможности быстро ее выиграть без разрушений и без уничтожения мирного населения, то следует найти способ быстро проиграть ее. Ибо быстрый проигрыш приводит к цели войны вернее, чем медленный выигрыш. И примеры такого рода были в истории человечества. Самый последний из них – вторая война ХХ века. Эти примеры дают повод заключить, что всякие так называемые военные гении прошлого – это всего-навсего злые себялюбцы.
Селен передохнул после такой длинной тирады, сделал солидный глоток из своего бокала и, забыв про осуждающий взгляд Маклина, закурил.
– Но, Селен, мне казалось, что церковь все это тобой перечисленное тоже осуждает?
– Не всегда и не так последовательно, как должна была бы с точки зрения этого главного греха человечества, если она хочет приспособиться к современности и пойти вместе с остальным человечеством в космос. А она не может позволить себе быть последовательной до конца в этом вопросе, поскольку ее собственное материальное благополучие зависит от властей, от различных политических группировок. Поэтому легче и проще возвести в грех всякое деяние, неугодное господствующей морали, нравственности, бытующим обычаям, наконец, законам данного государства. Но это все – чепуха с точки зрения бессмертия человеческой расы.
– А что там с нашим пророком, ведь ты о нем начал?
– Так он как раз призывает не к развитию человеческой расы, а к тому, чтобы она самостоятельно легла в испоганенный ею же земной гроб навечно, спряталась в земные норы и не высовывала нос в космическое пространство. И официальная церковь ничего ему сделать не может – неизвестно, на чьей стороне окажется сила. А некоторым политикам пророк играет на руку.
– Да, наступают темные времена! – оператор у визора тяжко вздохнул. – Уж больно хорошо работает над толпой этот пророк. Чувствуется, что он сам глубоко убежден в своей правоте.
Селен вновь взял нить разговора в свои руки:
– Убеждение совсем здесь не при чем. Просто людям нравится ложь. Для убеждения нужна любовь к правде и, возможно, связанные с ней слезы. А у этого пророка лишь упрямое стояние на своей правоте, на предубеждении и суеверии, – Селен сделал затяжку, стряхнул пепел в лежавшее перед ним блюдце и продолжил. – По сути, он дует в государственную дуду. Интересы крайних слоев, богатых и нищих, обычно сходятся – одни хотят стать тиранами, другие им способствуют. Между ними и идет всегда торг свободою человеческой расы. Одни ее покупают, обещая завтра же дать и хлеба, и зрелищ, другие ее продают, своей массой возводя очередного тирана на пьедестал.
– Если бы его действительно заботило процветание общества, как он о том кричит на каждом перекрестке, то он стремился бы к общественному компромиссу, а не звал бы толпу своих последователей чуть ли не на баррикады.
Семен оторвался от ручки настройки визора и, обернувшись к Селену, спросил:
– Интересно, так почему же тогда он дует в государственную дудку, как ты говоришь, если в своих проповедях он зовет толпу на баррикады?
– А очень просто – чем больше звереет толпа, тем проще можно будет провести жесткие меры через парламент, а потом законным путем запустить их и на всю страну. А с этой толпой полиция всегда может справиться, была бы команда сверху.
Девица, начавшая этот затянувшийся разговор, видимо, была уже не рада своим вопросам:
– Да что вы все об этом пророке, и не надоело вам об одном и том же? Давайте лучше послушаем музыку.
Маклин с Брейли вышли из "гостиной". Молодежь оживилась. Кто-то потянулся и включил музыку. Некоторые потянулись к бару.
* * *
Для имиджа и веры в то, что за ним скрывается что-то значительное, достаточно одной формы – лишь бы видели другие и додумывали за тебя, что ты либо очень много значишь, либо занимаешь ответственный пост, либо делаешь большую работу, которая вознесет тебя на необыкновенные высоты. И они завидуют. Некоторые восхищаются. При этом собственная фантазия играет с ними злую шутку – конечные результаты твои неизвестны, а их домыслы велики. Вообще, часто хороший имидж свойственен хорошим мошенникам. Чем более выделяется лицо в толпе, чем более оно для нее привлекательно, тем, часто бывает, это лицо хотело бы получить преимущества, идущие в разрез с интересами каждого восхищавшегося им.
Некоторые, находящиеся в толпе, понимают стадный ее характер. Но не у всякого есть нужное качество – либо быть во главе ее, либо отстранить себя от нее, затерявшись в ней.
Наш пророк обладал первым из этих качеств. Он не мог затеряться, потому что был впечатляющей личностью – и в силу своей внешности, и в силу своего характера. Тщедушный, худой, с ярко горящими глазами, непонятно какого цвета, давно немытыми, грязного каштанового оттенка волосами, узким лбом и чувственными губами, он выделялся в любой группе экзальтированностью, исходившей от него, как только он обращал взор или как только начинал говорить. И хотя часто он нес вздор, как, впрочем, и всякий лидер митингующей толпы, толпа слушала его. Ей нравилась его экзальтированность, которой каждый из них был лишен в силу своей обыденной жизни. Как будто это его качество придавало каждому, воспринимавшему его, некий ореол причастности к каким-то тайнам, тайнам власть имущим. К тому же он умел завести массы. У него доставало броских слов, поднимавших затаенные глубины несбывшихся желаний, которые сейчас, здесь, в данный момент, вместе с ним, с их пророком, через какое-то мгновение воплотятся. Они были его детьми. И его дети отдавали ему свою энергию до конца. От нее он загорался еще более.
