Ким Робинсон - Голубой Марс
Тут и там натыкаясь на события всей своей жизни, ввергаясь от них в шок на каждом шагу, было весьма непросто сосредоточиться на асимметричном лице Койота, с множеством, как у Деймоса, граней. Но оно находилось прямо перед Саксом – вибрируя и будто бы плавно сменяя свои же очертания из прошлого. Неизвестно еще, каким выглядел Сакс в глазах других или что бы он увидел в зеркале, – мысль об этом туманила голову, ему даже стало интересно проверить, может быть, посмотрев в зеркало, он вспомнил бы что-нибудь из своей юности, и его внешний вид тоже бы исказился.
Десмонд, выходец с острова Тобаго и потомок индусов, говорил что-то невразумительное, что-то об азотном опьянении, и было неясно – описывал ли он ощущения от процедуры или какой-то случай в море, произошедший с ним в молодости. Саксу не терпелось обрадовать его тем, что Хироко жива, но, едва раскрыв рот, чтобы это сказать, он остановился. Десмонд выглядел таким счастливым; он бы ему не поверил. Это лишь расстроило бы его. Знание, добытое из опыта, не всегда переводилось в знание, полученное в результате анализа. Это было печально, но ничего не попишешь. Десмонд не поверил бы ему потому, что не ощущал ее руки на своем запястье. Да и почему он вообще должен ему верить?
Двинувшись в сторону Чернобыля, они стали говорить об Аркадии и Спенсере.
– Мы стареем, – сказал Сакс.
Десмонд гикнул. Его смех по-прежнему казался пугающим, но все же был таким заразительным, что не сдержался и Сакс.
– Стареем? Только и всего?
А увидев маленький реактор Риковера, они и вовсе чуть не покатились со смеху. Они чувствовали себя одновременно и жалкими, и отважными, и недалекими, и смышлеными. Их лимбические системы до сих пор были перегружены – Сакс заметил это по тому, как в них бушевали все эмоции сразу. Все прошлое прояснялось все отчетливее, каждое событие несло свой уникальный эмоциональный заряд, и сейчас они выстреливали синхронно, в полную свою силу. Может, даже полнее, чем… что? разум? душа?.. полнее, чем могли вместить. Бьющие через край – вот какими они ощущались.
– Десмонд, у меня уже через край бьет.
Десмонд рассмеялся еще сильнее.
За свою жизнь Сакс испытал слишком многое, чтобы ощутить теперь это все одновременно. Только что это было за ощущение? Лимбический гул, завывание ветра среди высокогорных сосен, спальный мешок ночью в Скалистых горах, ветер, пробивающийся сквозь хвойные иголки… Очень интересно. Возможно, это было действие лекарства, которое должно скоро пройти, хотя он надеялся, что некоторые из его эффектов останутся. И кто мог знать, как было с этим ощущением и не являлось ли оно неотъемлемой частью всего лечения? Получалось, что если человек помнил свое прошлое и оно было очень продолжительным, то он обязательно должен был прочувствовать его в полной мере, до самого предела насытиться переживаниями и эмоциями. Могло же такое быть? Или, может быть, все так и будет казаться более острым, чем было приемлемо, может, он непредумышленно превратил их всех в невыносимых сентименталистов, которые приходили бы в отчаяние, наступив на муравья, и рыдали от восторга, увидев закат. Это было бы несчастьем. Все имело свою меру, которую не следовало превышать. Сакс на самом деле всегда верил, что амплитуду эмоциональных реакций большинства людей можно было слегка уменьшить, не особо потеряв в человечности. Конечно, для этого нельзя было сознательно пытаться заглушить свои эмоции – это стало бы подавлением, сублимацией и в итоге привело бы к перенапряжению. Любопытно, насколько полезной оставалась модель человеческого разума, представленного Фрейдом в виде парового котла, где происходило сначала сжатие, а потом выход пара. Это был целый аппарат – будто мозг был разработан самим Джеймсом Уаттом. Но были полезными и редуктивные модели – они лежали в самом сердце науки. И Саксу сейчас нужно было спустить пар, собравшийся за очень долгое время.
И они с Десмондом обошли вокруг Чернобыля, пошвыряли в него камнями, смеясь и вываливая друг другу потоки своих мыслей, не как при обычном разговоре, а одновременно, будто были глубоко ими поглощены. Получалась явно нарушенная, но вполне дружеская беседа. Они словно успокаивались, слыша, что собеседник тоже пребывает в замешательстве. Вместе с тем Саксу доставляло удовольствие находиться рядом с этим человеком, который, имея столько отличий от него, лепетал сейчас, как и он, что-то о школе, о снегах северного полярного региона, о парках в «Аресе». Все-таки они были так похожи!
– Мы все проходим через одно и то же.
– Правда! Правда!
Даже странно, что это обстоятельство так слабо влияло на человеческое поведение.
Наконец, они вернулись к парку трейлеров и, проходя по нему, замедлили шаг, затягиваемые густеющей паутиной, сплетенной из ассоциаций прошлого. День близился к закату. Остальные слонялись по сводчатым отсекам, готовясь к ужину. Большинство целый день пребывало в такой рассеянности, что им было не до еды, а лекарство, как выяснилось, несколько подавляло аппетит. Но к вечеру все проголодались. Майя приготовила большую кастрюлю картофельного рагу. Борщ? Буйабес? Она также предусмотрительно включила с утра хлебопечку, и теперь теплый воздух отсеков наполнился запахом с дрожжевым привкусом.
Они собрались в просторном сдвоенном помещении в юго-западном углу – в том самом, где когда-то, на начальном этапе терраформирования, между Саксом и Энн возникли те знаменитые прения. Теперь он надеялся, что она не вспомнит об этом, когда войдет туда. Но на небольшом экране в углу проигрывалась запись того дня. Просто прекрасно. Она, наверное, прибудет вскоре после заката, как делала это раньше, – и такое постоянство было приятным для всех. Так они могли сказать: «И вот мы здесь», – хотя их собралось намного меньше прежнего, в остальном все было по-старому. Обычная ночь в Андерхилле. Разговоры о работе, о разных местах… еда… те же знакомые лица. Казалось, Аркадий, Джон или Татьяна могли войти в любую минуту – прямо как заявившаяся сейчас Энн, как раз вовремя. Они притопывала, чтобы разогреть ступни, и не обращала внимания на других – все как обычно.
Но затем подошла и села рядом с Саксом. Как всегда молча съела свою порцию – это было провансальское рагу, которое раньше готовил Мишель. Но другие лишь изумленно смотрели на происходящее. У Нади на лице выступили слезы. Непроходящая сентиментальность – это могло стать проблемой.
Позднее, под звон посуды и голосов, когда, казалось, все говорили в одночасье, Сакс вдруг почувствовал, что способен понимать их всех сразу, даже в процессе разговора. И в этом шуме Энн наклонилась к нему и сказала:
– Куда поедешь после всего этого?
– Ну… – начал он, внезапно снова занервничав, – ребята из Да Винчи звали меня… звали… звали… поплавать. Испытать новую лодку, которое построили для меня, для моих… моих… плаваний. Парусник. В залив Хриса.
– А-а.
Несмотря на весь окружающий шум, ее молчание ужасно его напрягло.
– Можно с тобой?
Его лицо вспыхнуло, капилляры налились кровью, это было очень необычно. Но он помнил, что должен ответить:
– О да!
А потом все просто сидели, думали, разговаривали, вспоминали. Попивали чай, что приготовила Майя. Та с довольным видом за всеми ухаживала. Много позже, уже глубокой ночью, когда почти все либо сидели развалившись на стульях, либо ссутулились над обогревателем, Сакс решил выйти в парк трейлеров, где они провели свои первые месяцы на Марсе. Просто посмотреть.
Надя была уже там – она лежала на одном из матрацев. Сакс стянул еще один со стены; да, это был его старый матрац. А затем там появилась Майя и, наконец, все остальные – они вытаскивали сюда друг друга. Им пришлось рассказать об этом месте испуганному Десмонду, которого посадили на матрац посередине. А сами сгрудились вокруг – одни на своих старых местах, другие, кто раньше спал в других трейлерах, заняли места тех, кого больше не было. Теперь они все с легкостью поместились в одном трейлере. И где-то посреди ночи они, разлегшись, медленно соскользнули в беспокойный сон. Все засыпали в своих ложах, и это тоже было одним из воспоминаний, сонных и теплых. Они всегда так себя чувствовали: приняв ванну с друзьями, утомленные ежедневной работой, такой увлекательной работой – строительством города и целого мира. Сон, память, сон, тело… Проникаясь этим моментом, они видели сны.
Они вышли из Флорентина ветреным безоблачным днем – Энн у штурвала и Сакс по правому крамболу изящного нового двухкорпусного судна, где проверял крепление якоря. От того так несло анаэробной грязью со дна, что Сакс, заинтересовавшись, высунулся через борт и попытался увидеть образцы этой грязи с помощью увеличительного стекла на своей наручной консоли – там находилось множество мертвых водорослей и прочих организмов, обитающих на дне. Он задумался, было ли это типично для всего дна Северного моря, только для залива Хриса, для Флорентина или вообще для мелководий…
