Ольга Ларионова - Чакра Кентавра (трилогия)
— Так что я у тебя тут с десяток Белопуший насчитаю, а потом в другую сторону подамся, — на всякий случай пообещал он.
За спиной презрительно фыркнули — малец, не видавший Харра в деле, похоже, не горел желанием обучаться у какого‑то захожего бродяги.
— Ну, насчет десятка ты загнул, — засмеялся успокоенный амант, — столько тебя твоя девка не удержит. Я удержу.
Странствующий рыцарь почесал незаплетенную бровь — неприятности‑таки наклевывались.
— Чтоб не скучал, я тебя, как лихолетье минует, приставлю караваны купеческие оборонять, там и насмотришься на чужие становища. Хотя, честно тебе признаться, ничего нового не увидишь; везде одна и та же срань, только цвету различного. А чтоб тянуло тебя обратно ворочаться, подарю я тебе хоромы каменные; да не радуйся, не сразу — заслужи да голову убереги. Богатством–жирком обрастать начнешь — против воли обратно потянет, жалко будет бросить. Эк я порешил, а?
Ну, амант, не знаешь ты настоящих странников — чем больше достатка–рухляди, тем более вон тянет. Испытал. Но Махидушке это оч–чень кстати придется…
— Смотри, амант, как бы во мне с твоих посулов заячья душонка не прорезалась! — отшутился он вслух. — А за девку мою не волнуйся — как бы она окромя меня еще половину твоего гарнизона не удержала!
Так, со смешками, неспешно двинулись вниз по винтовой лесенке — Иддс, как хозяин, впереди, отрок, точно обережник приставленный, на шаг сзади.
— Ну а как заскучаешь, я тебе еще девок пришлю, — пообещал расщедрившийся хозяин. — Хотя насчет поговорить с ними — это хреново, разве похабелью какой потешут…
— Ну почему же, — из вежливости не согласился гость, — у тебя в становище девки — что наши законники образованные: и про обычаи расскажут, и меня про наши нравы расспросят.
— Ну и что же ты им рассказываешь? — кинул амант таким безразличным тоном, что Харр почувствовал: в Иддсе снова проснулось служебное рвение; это не допрос, по язык бы прикусить.
— Да всяко… О правителях славных, о боге недремлющем…
— И что за правители?
— И не перескажешь, до чего разные!
— А боги?
— А бог у нас един…
И замер — меж лопаток ему уперлось острие ножа.
V. Поле вспахано
Он осторожно выпустил из горла задержанный воздух, понял: померещилось. Не нож это. Взгляд, что меча острее.
В изумлении несказанном повернул он голову и — глаза в глаза — уперся взглядом в амантова сына, тоже замершего двумя крутыми ступенями выше. Если до сих пор он только презрительно зыркал на непрошенного гостя, по–кошачьи отсвечивая болотным огнем, то сейчас глядел на него так, как сам менестрель в свое время впервые взирал на сказочный командоров меч.
С восторгом, надеждой… и, пожалуй, ожиданием.
Харр осторожно прикрыл веки, как бы говоря: погоди, разберемся.
— Эй, что застрял? — крикнул снизу Иддс, уже стоящий на зелененом покрытии ратного дворика и сдирающий с себя засаленное полотенце.
Харр поспешно зашлепал вниз, на ходу освобождаясь от застольного покрова.
— Ты давай облачайся, — амант критически оглядел своего недавнего сотрапезника от белоснежного пучка волос на затылке, в который вплетались иссиня–черные пряди бровей, до пестрых, не иначе как из змеиной кожи, сандалий. — Вид у тебя не боевой, однако. А вечереет.
Харр опустил взгляд на собственное брюхо, так и оставшееся полупустым, по которому струились складки просторной рубахи, и мысленно с Иддсом согласился.
— На ручей все же послать бы кого, — проговорил он просительно, чтобы при посторонних не давать самолюбивому амаиту прямых советов.
— Уже, — кивнул Иддс, продолжая его рассматривать.
— Ты чего? — не выдержал наконец Харр. — До мужиков охоч, что ли?
— Сказанул! — фыркнул амант. — Просто вчера мне в тебе померещилось что‑то, а что, припомнить не могу…
Во семейка! То отцу что‑то помстилось, то сынуле…
— Ну, давай командуй, певчий рыцарь! — Вот привязался — петь не дает, а дразнится.
— Знаешь что, — сказал Харр с досадой, — если вернусь подобру–поздорову, будешь звать меня Гарпогаром.
А что и не вернуться было, когда настоящего боя не получилось. Вышли засветло, рядом с Харром шагал пожилой стражник, которого он про себя окрестил Дяхоном. Залегли по бокам дороги, не доходя до последней ловушки, указанной проводником, и дождались темноты; затем, уже хоронясь, подобрались к ней вплотную. Сверху при дневном свете подкоряжным было видно, как амантовы телесы роют яму поперек дороги, копьями дно щетинят, потом хворостом прикрывают и жухлым листом закидывают. Не знали они только, что за этой ямой поджидает их другая, заготовленная амантом стеновым прошлой ночью, когда передовой отряд бродячего войска так безуспешно пытался одолеть Харровых ратников, державших засаду на берегу ручья. Предводитель бродяг, если таковой у них действительно имелся, выслал вперед, как и ожидалось, добровольцев, подстегиваемых жаждой спять сливки при грабеже. Эти и устлали своими телами дно первой ямины, разметав прикрывающий ее хворост и черной нутряной глубиной, отчетливо видимой сверху при свете крупных звезд, обозначив опасность.
Вот тогда воровской главарь выслал умельцев с шестами, которые, заткнув за пояса самодельные (а иногда и настоящие, отнятые у застигнутых врасплох стражников) навостренные ножи, разбегались по наклонной дороге, петляющей вдоль скального обрыва, и, уперев шесты в дно ловушки и добивая тем несчастных, уже оказавшихся там, перемахивали через зловещий проем — только для того, чтобы с размаху влететь в следующий. Во второй западне острия были понатыканы не простые, а багорчатые, так что если из первой потихоньку и начали выползать бедолаги, которых тут же приканчивали дротиками, то из второй не выбрался ни один.
Подкоряжники, прямо заходившиеся наверху от бессильной ярости, принялись сбрасывать сверху камни — так, на авось; уступы и повороты дороги задержали почти все, и лишь двоим стражникам не удалось увернуться, но и эти ушибы были не смертельны.
Харр позевывал, оценивая тупую несообразительность нападавших — он на их месте двинулся бы средь бела дня и как минимум попытался бы сверху поджечь город, но, слава Незакатному, у бродяг были иные традиции.
Он вернулся к Махиде затемно и, чувствуя, что червленые орешки еще не утратили своей горячительной силы, учинил постельную баталию, с лихвой компенсировавшую ему стылую вахту на придорожных камнях.
Пробудившись, посетовал даже, что не заработал в эту ночь положенных за пролитую кровь ножевых, но только подумал — телес в дверь, и снова кувшин и зажаренная птица–лебедь с хрумчатыми колобочками внутри (то ли тестечко такое крутое, то ли орехи такие крупные) и — ого! целая горсть монет–зеленцов, которые он на сей раз прихватил себе в карман, оделив Махиду только одной. И так забаловал девку. А про дом городской, амантом посуленный, решил пока помолчать. Сейчас у него с государем стеновым лад–благодать, а ведь что далее будет — неведомо еще, какая ему вожжа под кольчугу попадет.
И снова только мысль промелькнула — Махида, кроившая из длинных кусков коры новые заслонки на оконные прорези взамен старых, покорежившихся от проливного дождя, в сердцах хлопнула себя по коленкам гибким лубом:
— Да что за жисть мне такая убогая присуждена — с корой мыкаться! Хоть до самых верхушек ею стволы оплети, а все равно каменного дома не получится. Ох и прав ты был, мил–желанный мой, что един бог на все про все надобен, уж у него‑то я бы выпросила и домишко малый, да камен–зелененый, и слугу–телеса безответного, и еще кое‑что, о чем тебе пока не скажу…
— Ты же говорила — есть у тебя какой‑то там божок, личный в собственном твоем пользовании, вот и попроси у него, он ведь ничьими другими просьбами не обременен, — отмахнулся Харр, которому бабье нытье было горше перца водяного.
— Как же, попросишь у него! С мово корового проку — что с Мадиного пухового. Ты вот, жаркий мой, на звезду–лихомань плюнул — и пригасил, так вот не расстарался бы ты…
— Вот что, — сказал он, подымаясь, — чтоб к тому часу, как я глаза открываю, кольчуга моя чищена была. Вразумительно?
Он и без ее поспешного кивка знал, что для девок такой тон — наиболее вразумителен.
— Налей вина и дичинки ломоть на лепешку кинь, мне сегодня недосуг — амантова мальчишку к мечу приучать буду, — он решил подзатянуть узелки, чтобы не слишком садилась на шею. Да и от расспросов неплохо отдохнуть.
Харр шел по извилистым проулкам предместья, дожевывая на ходу нежный кус лебяжьей грудки и где только можно срезая длинные прямые ветви, благо кустов и деревьев, не в пример городским улицам, здесь было предостаточно — в городе же, по странному его обычаю, вся зелень произрастала внутри домов. Он как раз набрал порядочный пук прутьев и уже успел очистить его от листвы, когда подошел к воротам.
