Дуглас Адамс - Всего хорошего, и спасибо за рыбу!
Прямо над дверным проемом из кирпичной кладки торчал старый ворот. К нему-то и была привязана веревка, один конец которой держал Артур. На другом конце висела виолончель.
Дверь у Артура над головой распахнулась.
— Отлично, — сказала Фенчерч, — тяните за веревку, держите виолончель ровно. И передайте ее мне.
Он потянул за веревку, ровно держа виолончель.
— Если я буду и дальше тянуть за веревку, — заметил Артур, — то не удержу виолончель.
Фенчерч наклонилась вниз.
— Я буду держать виолончель, — сказала она. — А вы тяните за веревку.
Слегка покачиваясь, виолончель воспарила к порогу двери, и Фенчерч ловко подхватила ее.
— Теперь поднимайтесь сами, — крикнула она Артуру.
Артур поднял с земли сумку с угощением и, весь трепеща от волнения, вошел в конюшенные ворота.
Нижняя комната, которую он уже мельком видел с улицы, выглядела довольно убого. Она была захламлена всякой всячиной: огромный старинный чугунный каток для белья, в углу — неимоверный штабель кухонных раковин. Артур на миг встревожился при виде детской коляски, но она была очень уж ржавая. И лежало в ней нечто весьма невинное — книги.
Пол был бетонный, щербатый, весь в загадочных пятнах и будоражащих душу трещинах. Тот факт, что трещины взбудоражили душу Артура, кое-что говорит о настроении, в котором он прошел через комнату и ступил на шаткую деревянную лестницу. Все вокруг, даже обыкновенные трещины на бетонном полу, распаляло его чувства.
— Мой знакомый архитектор все время грозится сотворить с этим домом чудо, — непринужденно проговорила Фенчерч, как только Артур взошел на второй этаж. — Он приходит, застывает посреди комнаты в полном обалдении, что-то бормочет о пространстве, предметах, событиях и поразительных свойствах света, потом говорит, что ему нужен карандаш, и пропадает на несколько месяцев. Так что чуда пока не произошло.
Оглядевшись, Артур подумал, что верхняя комната и без того чудесна. Отделана она была скромно. Роль мебели выполняли нагромождения подушек и матрасов. Также здесь стоял стереомузыкальный центр с колонками, которые произвели бы огромное впечатление на строителей Стоунхеджа.
В комнате произрастали бледные цветы и висели любопытные картины.
Прямо под крышей помещалось нечто вроде галереи, где стояла кровать, а также находилась ванная, в которую, как обнадежила Фенчерч, вполне мог бы втиснуться человек среднего роста — правда, предварительно смазав тело мылом.
— Да и то, — прибавила она, — если это человек терпеливый, и чистота ему важнее шишек и царапин. Вот. Такие дела.
— Такие дела.
На миг их взгляды скрестились.
Этот миг тянулся долго, очень долго. Столь долго, что уже начинало казаться, будто время остановилось.
Для Артура, который впадал в стеснительность, как только оказывался наедине с кем угодно — хоть с кофеваркой, — это был миг откровения. Он вдруг ощутил то, что чувствует забитый, рожденный в зоопарке зверь, когда в одно прекрасное утро просыпается и видит, как дверь клетки тихо отворяется и перед ним до самого восходящего солнца простирается серо-розовая саванна, полная новых для слуха утренних звуков.
Артур всматривался в изумленное лицо Фенчерч, в ее глаза, улыбающиеся его удивлению и своему собственному — тоже, и гадал, что это за новые звуки.
Он не понимал, что у жизни есть голос, голос, говорящий с тобой и отвечающий на все вопросы, которыми ты неустанно ее бомбардируешь. Он никогда даже не подозревал, что этот голос есть, не выделял его тембра в шуме действительности — пока она не сказала ему сейчас того, чего не говорила никогда. Она сказала: «Да».
Наконец Фенчерч, тихо покачав головой, опустила глаза.
— Я знаю, — сказала она. И прибавила: — Я запомню, что вы из тех людей, которым достаточно две минуты подержать в руках простой листок бумаги, чтобы он превратился в выигрышный лотерейный билет.
Она отвернулась.
— Пойдемте погуляем, — быстро сказала Фенчерч. — В Гайд-парк. Сейчас переоденусь во что-нибудь менее приличное.
На ней было довольно строгое темное платье, висящее, как мешок, что ей совсем не шло.
— Я надеваю его специально для моего преподавателя виолончели, — пояснила Фенчерч. — Очень милый старикан, но мне иногда кажется, что от всего этого пиликанья ему в голову приходят не самые благопристойные мысли. Я спущусь через минуту. — Легко взбежав по ступенькам на галерею, она крикнула Артуру: — Бутылку поставьте в холодильник, на потом.
Когда Артур ставил бутылку шампанского в ячейку на двери холодильника, он увидел, что рядом стоит точно такая же.
Он подошел к окну и выглянул на улицу. Повернулся и стал разглядывать пластинки. Услышал, как наверху зашелестело и упало на пол платье. Напомнил себе свое жизненное кредо. Очень твердо приказал себе как минимум в данный момент ни в коем случае не отрывать взора от корешков пластинок; он прочитает названия, будет кивать с понимающим видом; если понадобится, пересчитает эти чертовы пластинки одну за другой. И все это, не поднимая головы.
Этот план увенчался полнейшим, позорным неуспехом.
Фенчерч взглянула на Артура сверху вниз с таким видом, будто не заметила, что на нее смотрят. Потом неожиданно встряхнула волосами, накинула на себя легкое платье без рукавов и стремительно исчезла в ванной.
Мгновение спустя Фенчерч вновь появилась; сияющая, в широкополой шляпе, она с удивительной легкостью сбежала по лестнице. У нее была необычная, танцующая походка. Она увидела, что Артур обратил на это внимание, и чуть-чуть склонила голову набок.
— Нравится? — спросила Фенчерч.
— Просто потрясающе, — без обиняков ответил Артур, ничуть не кривя душой.
— Гм-м-м, — проговорила Фенчерч, как будто Артур не ответил на ее вопрос.
Она закрыла верхнюю парадную дверь, которая все это время стояла нараспашку, и обвела комнату взглядом, чтобы убедиться, что все в порядке и можно ненадолго оставить дом наедине с самим собой. Артур вертел головой, глядя туда, куда смотрит Фенчерч, но стоило ему на миг отвернуться, как она что-то достала из ящика стола и сунула в висящую у нее на плече холщовую сумку.
Артур вновь перевел взгляд на Фенчерч:
— Готовы?
— Вы знаете, что у меня не все в норме? — спросила она с немного смущенной улыбкой.
Ее прямота застала Артура врасплох.
— Ну-у, — протянул он, — я кое-что слышал…
— Интересно, что вы обо мне слышали, — сказала она. — Если из того источника, о котором я думаю, то совсем не про то. Рассел просто все выдумывает — ведь то, что на самом деле, ему совершенно не по зубам.
Артур занервничал.
— А что на самом деле? — спросил он. — Вы можете мне сказать?
— Не волнуйтесь, — сказала Фенчерч, — ничего страшного. Просто это необычно. Очень-очень необычно.
Она коснулась руки Артура, затем подошла поближе и быстро поцеловала его.
— Мне жутко интересно, сможете ли вы за сегодняшний вечер определить, что со мной такое, — проговорила она.
Артур почувствовал, что, если бы в эту секунду кто-нибудь похлопал его по плечу, он бы зазвенел таким же полнозвучным, долгим, раскатистым звоном, как его серый аквариум, когда по нему щелкают ногтем большого пальца.
19
Форду Префекту окончательно осточертело просыпаться от звуков стрельбы.
Разбуженный в очередной раз. Форд выскользнул из ремонтного шлюза, который он приспособил под спальню, устлав его полотенцами и выведя из строя часть находящегося поблизости грохочущего оборудования. Спустился по трапу и уныло поплелся по коридору.
В коридорах царил сумрак, от которого немедленно начиналась клаустрофобия. Светильники каждую минуту то тускнели, то мигали — электроэнергия беспорядочно металась по кораблю, от чего переборки дико тряслись, а голоса механизмов вдруг срывались на загробный вой.
Но Форда тревожило совсем не это.
Он остановился и прижался к стене, потому что мимо по темному коридору с противным визгом пролетело что-то похожее на маленькую серебристую электродрель.
Но Форда тревожили совсем не летучие дрели.
Он мрачно распахнул дверь отсека и вышел в коридор пошире — правда, такой же сумрачный.
Корабль завалился на бок. Это случалось часто — правда, не с таким размахом, как сейчас. Мимо со страшным грохотом протопал небольшой отряд роботов.
Но Форда тревожило совсем не это.
Из одного конца коридора валил едкий дым, и Форд направился в противоположную сторону.
Миновал ряд мониторов, заделанных в стены и прикрытых листами прочного, но все-таки сильно поцарапанного плексигласа.
На одном из экранов ужасающе-зеленая, покрытая чешуей рептилия с огромным пылом разорялась насчет Единой Голосо-Передаточной Системы Голосования. Одобряет она эту систему или нет, оставалось неясным, но накал чувств был налицо. Форд выключил звук.
