Роберт Хайнлайн - Гражданин Галактики
Она удивилась еще больше и тихо проговорила: – Возможно, я ошиблась. Поправь меня, если я скажу что-нибудь не так, и извини за невежество, но мне сказали, что в Джаббалпоре ты принадлежал нищему.
– Я сын Бэзлима Калеки, с гордостью ответил Торби, – нищего по лицензии, милостью Саргона. Мой покойный отец был ученый человек. Его мудрость известна всей Площади.
– Охотно верю. Мм-м… что, на Джаббале все нищие полиглоты?
– Что вы, мэм! Большинство говорит только на уличном арго. Но мой отец не позволял мне им пользоваться… разве что в необходимых для работы случаях.
– Разумеется, она моргнула. Жаль, что я не была знакома с твоим отцом.
– Спасибо, мэм. Садитесь, пожалуйста… Мне стыдно, что я могу предложить вам сесть только на пол… но все, что у меня есть, ваше.
– Спасибо, она села на пол с большим усилием, чем Торби, который тысячи часов провел в позе лотоса, выпрашивая милостыню.
Торби не знал, следует ли закрыть дверь, или та, которую он называл по-саргонийски «миледи», нарочно оставила дверь открытой. Он смущался и не знал, как вести себя в этой абсолютно незнакомой для него ситуации. Но, решив следовать здравому смыслу, он спросил:
– Вы предпочитаете, чтоб дверь была открыта или закрыта, мэм?
– А? Неважно… Да, может быть, лучше оставить ее открытой: здесь каюты холостяков звездного корабля, а я являюсь для них табу, так как живу среди незамужних женщин. Но для меня допускаются свобода и привилегии, как для комнатной собачки. Меня терпят, хоть я и фраки, она произнесла последнее слово с кривой усмешкой.
Торби не уловил смысла ключевых слов:
– Собака? Это из породы волков?
Она быстро окинула его понимающим взглядом:
– Ты этот язык выучил на Джаббале?
– Я никогда не был за пределами Джаббалы, разве что когда был еще маленьким. Извините, если я говорю с ошибками. Вы предпочитаете интерлингву?
– О, нет. Ты прекрасно говоришь на системном английском… Твое произношение ближе к земному, чем мое. У меня никогда не получается произносить гласные так, чтобы не выдать места своего истинного происхождения. Но мне хватает и того, что меня понимают. Разреши представиться тебе. Я не принадлежу к свободным маркетерам. Я антрополог, и они позволяют мне путешествовать с ними. Меня зовут доктор Маргарет Мэйдер.
Торби наклонил голову и сложил ладони:
– Очень приятно. Мое имя Торби, сын Бэзлима.
– Мне очень приятно, Торби. Зови меня Маргарет. Мое звание здесь все равно ничего не значит, раз это не корабельный чин. Ты знаешь, что такое антрополог?
– Я очень сожалею, мэм… Маргарет.
– Значение слова проще, чем звучание. Антрополог это ученый, который изучает, как люди живут друг с другом.
– Это наука? с сомнением спросил Торби.
– Иногда я и сама удивляюсь. На самом деле, Торби, это сложная наука, потому что модели общественной жизни, которые вырабатывают люди, кажется, бесконечны. Каждый человек имеет только шесть признаков, общих со всеми другими людьми и отличающих людей от животных, три из них следуют из нашего физического строения, а еще три изучаются. Все остальное, что человек делает и во что он верит, его обычаи и экономическая практика варьируются бесконечно. Антропологи изучают все эти переменные величины. Понимаешь переменные величины?
– Ага, неуверенно сказал Торби, как «иксы» в уравнениях.
– Верно! с воодушевлением согласилась она. Мы изучаем «иксы» в человеческих уравнениях. Я изучаю, как живут свободные маркетеры. Они выработали, вероятно, самое необычайное решение трудной проблемы: как оставаться людьми и выжить в любом исторически сложившемся обществе. Они уникальны. Она неловко шевельнулась: Торби, ты не будешь возражать, если я сяду на стул? На полу мне как-то неудобно…
– Мэм… Торби покраснел, у меня нет… я…
– Один за тобой. Другой позади меня. Она встала и дотронулась до стены. Одна из панелей отошла, и в пустом пространстве возникло мягкое кресло. Заметив удивление на лице Торби, она спросила:
– Разве тебе этого не показали?
Она проделала то же самое на противоположной стене каюты, появилось еще одно кресло. Торби осторожно присел, потом удобнее расположился на подушках, казалось, кресло само приспосабливается к нему.
– Черт!
– Ты умеешь открывать рабочий стол?
– Стол?
– Боже мой, они что, ничего тебе не объяснили?
– Ну… кровать-то тут была раньше. Но куда-то девалась.
Доктор Мэйдер пробормотала что-то, потом сказала:
– Можно было это предвидеть. Торби, я восхищаюсь этими маркетерами. Они мне даже нравятся. Но они могут быть такими толстокожими, эгоцентричными, враждебными, самовлюбленными, необщительными, однако я не могу их осуждать. Вот, она протянула обе руки к стене, дотронулась до двух точек, и исчезнувшая кровать опустилась. При том, что открыты были еще и кресла, в помещении едва оставалось место, чтобы один человек мог стоять. Я лучше ее уберу. Ты видел, как я это сделала?
– Дайте попробую.
Она показала Торби, какие еще предметы есть в каюте. Их оказалось множество: кроме двух кресел и кровати, еще два рабочих костюма, две пары мягкой обуви и разные мелочи; некоторые из них показались Торби странными: книжная полка с катушками пленки (пустыми, кроме той, где находились правила поведения на «Сизу»), фонтанчик с питьевой водой, светильник для чтения в постели, селектор, часы, зеркало, комнатный термостат и какие-то приспособления, показавшиеся Торби бесполезными, так как он не понимал их назначения.
– А это что такое? спросил он наконец.
– Это? Возможно, микрофон, соединенный с каютой Первого помощника. А может быть, он поддельный, а за ним спрятан настоящий. Но не волнуйся: никто на этом корабле не говорит на системном английском, да и на других языках тоже. Они говорят на своем «секретном языке», но он никакой не секретный, это просто финский. Каждый корабль маркетеров имеет свой язык один из земных. А общий для всех них «секретный язык» просто мертвая церковная латынь, да и на ней они не говорят, а пользуются в переговорах между кораблями интерлингвой.
Торби слушал вполуха. Разговор с ней его приободрил, и теперь, по контрасту, он особенно остро ощущал обращение с собой других.
– Маргарет… Почему они не разговаривают с людьми?
– Что?
– Вы первая, кто со мной заговорил!
– А! она, кажется расстроилась. Мне следовало догадаться. Тебя игнорируют?
– Ну… они меня кормят.
– Но не разговаривают с тобой. Бедняжка! Торби, они не говорят с тобой потому, что ты не принадлежишь к «народу». И я тоже. Они и с вами не разговаривают?
– Теперь разговаривают. Но для этого понадобилось прямое распоряжение Первого помощника и масса терпения с моей стороны. Она нахмурилась. Торби, всякая замкнутая клановая культура, а более замкнутой, чем эта, я не знаю, любая такая культура имеет в языке одно ключевое слово, и здесь его слово «народ», «люди». Оно означает их самих. «Моя жена со мной, сын Джо с его женой, вчетвером живем мы дружно, больше никого не нужно», так они выделяют свою группу из всех остальных и отрицают за другими само право называться «людьми», Слыхал ты уже слово «фраки»?
– Да. Я не понял, что оно значит. – Фраки безвредное, но отвратительное маленькое животное. Но они, когда его произносят, имеют в виду «чужак».
– Ну что ж, я, наверно, и есть чужак.
– Да, но оно также означает, что ты и не можешь быть ничем иным. Что мы с тобой нелюди, стоящие вне закона их закона.
Торби почувствовал себя беззащитным:
– Этo значит, что я должен сидеть в этой комнате и никогда ни с кем не разговаривать?
– Господи! Не знаю. Я буду с тобой разговаривать.
– Благодарю!
– Дай мне подумать. Они ведь не жестоки, просто невоспитанны и ограниченны. Им просто не приходит в голову, что у тебя могут быть чувства. Я поговорю с капитаном, у меня назначена с ним встреча, как только корабль перейдет на автоматическое управление… Она посмотрела на часы. Ничего себе, как время бежит! Я ведь пришла сюда поговорить с тобой о Джаббале, а мы о нем ни слова не сказали. Можно, я вернусь и побеседую с тобой о нем?
– Я был бы рад.
– Хорошо. Культура Джаббала достаточно изучена, но, наверно, ни один исследователь не имел возможности увидеть его твоими глазами. Я так обрадовалась, когда узнала, что ты профессиональный деклассированный элемент…
– Простите?
– Ну, нищий. Как правило, исследователи, которым разрешали жить на Джаббале, были гостями высших классов. Поэтому они видели… ну, образ жизни рабов с другой точки зрения, со стороны, а не изнутри. Понятно?
– Вроде бы. Если вы интересуетесь рабами, то и я им был, добавил Торби.
– Неужели?
– Я вольноотпущенник. Я должен был вас предупредить, добавил он неловко, испугавшись, что его только что обретенный друг будет его презирать, узнав, к какому классу он принадлежит.
