Аластер Рейнольдс - Город бездны
— Твоя история закончилась давно, — я шагнул вперед, приближаясь на расстояние атаки. Нож со свистом рассек воздух. Лезвие превратилось в смертоносную серебряную дугу. Движения были столь четкими, что оно двигалось абсолютно бесшумно.
— И что тебе это дает? — Таннер вытолкнул Рейвича из кресла, и хрупкое тело, укутанное в плед, свалилось на пол, точно мешок с сухими дровами.
— Не знаю, — сказал я. — Но мы с тобой слишком разные.
Я пытался поймать момент, чтобы уйти от его ножа, который кромсал воздух, пытался сосредоточиться на воспоминаниях Таннера, которые могли помочь мне — то, что он знал о технике ближнего боя.
Бесполезно. Мне не удалось перехватить инициативу. Его преимущество заключалось в другом: ему не требовалось усилий, чтобы вызвать эти навыки. Они приходили сами, так как давно превратились в рефлекс.
Наконец я сделал выпад, надеясь выкрутить ему свободную руку, чтобы он потерял равновесие прежде, чем нож достигнет цели.
Но я не рассчитал.
Собственно удара я не почувствовал — только холод, когда лезвие полоснуло по коже. Я не рискнул опустить глаза, но боковым зрением увидел, что нож рассек одежду у меня на груди и мышцы — не настолько глубоко, чтобы рана оказалась смертельной. Лезвие даже не достигло ребер — мне здорово повезло. Но в следующий раз он прикончит меня — в этом можно не сомневаться.
— Таннер!
Это был не мой голос. Это кричала Амелия, которая стояла среди теней, почти неразличимая в темноте. Я видел ее — она пыталась привлечь мое внимание.
Ну конечно. Для нее я по-прежнему был Таннером. Это было единственное имя, которым она могла меня называть.
Пистолет Рейвича был у нее.
— Бросай! — крикнул я.
Она послушалась. Пистолет упал и еще несколько метров скользил по полу. Драгоценная пыль, покрывавшая рукоятку, брызнула в разные стороны.
Увернувшись от Таннера, я бросился к пистолету.
Я упал на колени, по инерции скользнул вперед, и рукоятка легла мне в руку.
Нож пролетел по воздуху и вонзился мне в ладонь. Вскрикнув от боли, я выронил пистолет и увидел конец лезвия, который торчал из моей ладони, словно парус яхты.
Таннер уже бежал ко мне, эхо его шагов терялось в глухом мраке помещения. У меня в глазах стояли слезы, но я перехватил пистолет левой рукой и попытался прицелиться.
Я выстрелил, отдача мягко толкнула в ладонь. Пуля прошла в паре дюймов от его головы, оставив в воздухе туманный след. Поймав цель, я снова нажал на спуск.
Выстрела не последовало.
Таннер налетел на меня, точно таран, и ударом ноги отбросил в сторону бесполезное оружие. Он повалил меня, придавив коленями, точно уже победил, и сцепился со мной, в то время как я пытался ударить его ножом, который по-прежнему торчал у меня из ладони.
Наконец он поймал мою руку и на миг улыбнулся. Он выиграл. И он знал это. Ему оставалось лишь освободить нож и прикончить меня.
Краем глаза я снова увидел труп Рейвича. Его челюсть отвисла, остатки зубов поблескивали в золотистом свете.
Я вспомнил, как он постукивал ногтем по зубам.
И еще кое о чем. О приобретении, которое Кагуэлла сделал у хирургов-ультра — более изощренном, чем ночное зрение, и тоже весьма полезном на охоте. Об этом приобретении я ни разу не говорил Таннеру Мирабелю.
Что толку охотиться ночью, если не можешь убить добычу сам?
Я широко распахнул рот — шире, чем позволяла обычная человеческая анатомия. И почувствовал, как глубоко в небном своде напрягся неизвестный мне ранее мускул. Потом в челюсти что-то безболезненно хрустнуло.
Уцелевшей рукой я обхватил голову Таннера и повернул ее лицом к себе — прежде чем он успел извлечь нож. Он думал, что это ему поможет!
Он заглянул мне в рот и увидел то, что там было.
— Ты покойник, — сказал я. — Как видишь, я позаимствовал у змей не только зрение.
Я чувствовал, как набухают ядовитые железы, подавая яд в тончайшие каналы, просверленные в моих искусственных клыках.
Я прижал к себе Таннера — так последний раз перед долгой разлукой обнимают брата.
И глубоко прокусил ему шею.
Эпилог
Я долго стоял и смотрел в окно.
Думаю, женщине, которая сидела у меня в кабинете, показалось, что я забыл о ее присутствии. В высоком окне — от пола до потолка — отражалось ее лицо. Она вопросительно смотрела на меня, ожидая ответа на свой вопрос. Я не забыл ни о ней, ни о вопросе, который она задала. Просто любопытно: каким образом все то, что когда-то казалось бесконечно чужим, теперь выглядит таким привычным.
Город не слишком изменился с тех пор, как я прибыл сюда.
Что ж, так и должно быть.
Дождь, падающий с Москитной Сетки, хлестал по стеклам тугими косыми струями. Говорят, в Городе Бездны дождь не прекращается. Вполне возможно, если не обращать внимания на нюансы. Бывает, он сыплется прозрачной нежной моросью, которая больше похожа на туман — холодный, чистый, как в высокогорье. А в другое время, когда вокруг Бездны открываются паровые дамбы, вызывая изменения давления по всему городу, он хлещет кислотными плетьми, точно дефолиант.
— Господин Мирабель… — произнесла женщина.
Я отвернулся от окна.
— Извините. Захватывающий вид… На чем мы остановились?
— Вы рассказали мне о том, как Небесному Хаусманну удалось…
К этому времени она успела прослушать основную часть моей истории, которой мне хотелось поделиться со всеми и каждым. Я верил, что Небесный покинул свое убежище и начал новую жизнь под именем Кагуэллы. Наверное, это странно — то, что я рассказываю об этих вещах. Тем более странно, что я рассказываю об этом человеку, который пришел устраиваться ко мне на службу. Но, во-первых, она мне понравилась, а во-вторых, выказала редкое желание выслушать меня. Мы прикончили несколько порций писко — она тоже была родом с Окраины Неба. Словом, время пролетело незаметно.
— Ладно, — перебил я ее. — Насколько вы готовы мне поверить?
— Не знаю, господин Мирабель. Можно спросить: каким образом вам удалось все это выяснить?
— Я встретил Гитту. И то, что она мне рассказала, подтверждало слова Констанцы.
— Вы считаете, Гитта поняла раньше всех, кем был Кагуэлла?
— Да. Вполне вероятно, что она наткнулась на «завещание» Констанцы и вышла на Кагуэллу. Хотя с тех пор, как Небесного якобы казнили, прошло не менее двухсот лет.
— Она нашла его. А что было дальше?
— Она ожидала встретить чудовище, но получила нечто иное. Он был не тем человеком, которого знала Констанца. Наверное, Гитта пыталась возненавидеть его, но не смогла.
— Как вы думаете, как ей удалось его найти?
— Думаю, из-за его имени. Он взял его из легенды о «Калеуче». Кагуэлла — это дельфин, спутник корабля-призрака. Это имя связывало Небесного с прошлым.
— Что ж, весьма любопытная гипотеза.
Я пожал плечами.
— Возможно. Но не более того. Поживете здесь подольше — услышите и не такое.
Она прибыла на Йеллоустоун недавно. Она была солдатом, как я — но попала сюда не ради выполнения миссии, а из-за ошибки чиновников.
— Как давно вы здесь, господин Мирабель?
— Шесть лет.
Я снова посмотрел в окно. Действительно, Город не слишком изменился, с тех пор как я покинул Убежище. Заросли Кэнопи напоминали поперечный срез легкого — или моток спутанной черной пряжи на фоне буроватой Москитной Сетки. Ходят разговоры, что в следующем году это место расчистят.
— Шесть лет — большой срок.
— Только не для меня.
Эти слова заставили меня вспомнить, как я пришел в себя в Убежище. Тогда я сам не заметил, как соскользнул за порог сознания — рана, которую нанес мне Таннер, вызвала большую потерю крови. Моя одежда была распорота, на рану нанесен слой бирюзовой целебной мази. Я лежал на кушетке, и за мной ухаживал один из тощих роботов-слуг.
Я был весь в синяках, и каждый вздох отзывался болью. Мой рот почему-то казался мне чужим.
— Таннер?
Это был голос Амелии. Она сидела рядом и сейчас склонилась надо мной. Я видел ее ангельское лицо — все как в тот день, когда меня оживили в обители Нищенствующих.
— Это не мое имя, — сказал я и вздрогнул: мой голос звучал абсолютно нормально, разве что был чуть хриплым от усталости. Мне казалось, что мои губы не приспособлены для столь тонких действий, как человеческая речь.
— Я знаю, — сказала Амелия. — Но это единственное имя, которое я знаю. Так что пока оставим как есть.
Я был слишком слаб, чтобы спорить, и даже не уверен, что мне этого хотелось.
— Вы спасли меня, — сказал я. — И я вам многим обязан.
— Если не ошибаюсь, вы сами себя спасли, — возразила она.
Комната, где мы находились, была гораздо меньше того зала, в котором погиб Рейвич.
Но ее освещал тот же золотисто-осенний свет, на стенах были такие же барельефы в виде математических формул — впрочем, как и повсюду в Убежище. Свет играл на кулоне в форме снежинки на шее Амелии.
