Ярослав Голованов - Кузнецы грома
И когда машина тронулась, он еще раз оглянулся на сияющий кристалл стартовой площадки, внутри которого спрятана была вся его жизнь: ракета и люди, которым он верил и которых любил.
38
В семь часов утра к стартовой площадке подошел маленький автобус. Из него вышли космонавты, четыре человека в оранжевых скафандрах, неуклюжие, похожие на водолазов. Поворачивают не голову, а весь корпус сразу. Воронцов сосредоточенно спокойный. Раздолин, напротив, какой-то даже несколько рассеянный, улыбается. За ними дублеры — Агарков и Киселев. Они отошли в сторонку, понимая, что они тут «для порядка», «по традиции»: с самого 1961 года, с гагаринского полета, не было еще случая, чтобы полетел дублер.
На стартовой площадке две группы людей. В первой — те, кто работал на машине. Во второй — официально провожающие. Их немного: председатель Государственной комиссии, грузный, солидный, в дорогом, не очень хорошо сшитом светлом костюме, Главный Конструктор (он не переоделся, такой же «дачный»), молчаливый, насупленный Теоретик и еще человек пять-шесть начальников основных подразделений и служб. Они стояли, тихо переговариваясь между собой, пока космонавты подошли прощаться к первой группе.
Монтажник, тот, который наскочил ночью на Главного, весь в масле, не хочет пачкать Воронцова, сует локоть. Воронцов сердится, жмет руку.
— Перед моей свадьбой побреешься? — спрашивает Раздолин у Маевского.
— Мы тебе Нинку не отдадим, понял? Ну, счастливо...
Обнялись.
Кудесник говорит Воронцову:
— Коля, есть просьба... Привези камушек. Маленький. Не мне — Игорю. Я был у него перед отлетом сюда. Он сказал: «Если не привезет, в следующий раз подложу ему в корабль пластиковую бомбу».
Воронцов улыбается.
— Обязательно. Привет ему... Что у тебя с глазами?..
— Да ничего. Просто устал...
— Спасибо, Борька. — Воронцов обнимает, целует Кудесника. — За все спасибо.
— Да брось... Ну, счастливо...
Виктор Бойко неумело как-то обнимает Раздолина.
— Что передать марсианам? — спрашивает Андрей.
— Да, собственно, ничего, — совершенно серьезно отвечает Виктор. — Кланяйся...
Ширшов говорит Воронцову:
— Скорее бы вы, черти, улетали. Если бы ты знал, как вы нам надоели...
Целуются.
Андрей подходит к Нине, смотрит на нее.
— Ну, Нинка, я пошел...
— Ну иди...
Но он не уходит, все смотрит и смотрит на нее. Она поднимается на цыпочки и торопливо, но крепко целует его в губы. И еще. Поднятое наверх прозрачное забрало шлема мешает целоваться.
— Ну иди, — повторяет Нина...
Потом они подходят к группе официально провожающих. И там тоже по очереди все обнимают и целуют их. Степан Трофимович совсем тихо говорит Николаю:
— Счастливо тебе, сынок... Буду ждать...
Они неуклюже поднимаются к лифту. Перед тем, как войти в кабину, поворачиваются, машут руками. И им машут в ответ.
— До свидания! — ни с того, ни с сего громко кричит вдруг председатель Государственной комиссии.
И в этот миг солидность его исчезает. И все видят, что председатель Государственной комиссии — тоже просто человек и взволнован, как и они. И все смеются...
39
Солнце уже высоко поднялось над степью, и тень ракеты, такая длинная утром, когда Виктор Бойко работал на самом верху, у приборного отсека последней ступени, сжалась, подползла к стартовому столу. Виктор чувствовал, что устал он очень. Хотелось даже не спать — просто лечь, закрыть глаза. Но усталость была совсем иная, чем вчера. Тревожное, бьющее по нервам нетерпение сменилось спокойной добротой. Наверное, больше всего в жизни любил он это состояние спокойной доброты, которая овладевала им всегда, когда он много, с пользой работал и был уверен в сделанном. Всё, всё в порядке. Космонавты в корабле. И у них всё в порядке. Везде всё в порядке. Уже объявили часовую готовность. «Остался самый длинный в жизни Андрея и Николая час», — подумал Виктор. Он оглянулся, отыскивая глазами ребят.
Юрка Маевский. Он спокоен. Он всегда верит цифрам, графикам, приборам, и сейчас он спокоен. А вот Борис еще весь в возбуждении этой ночи, весь в движении. Виктор вспомнил вдруг галерею 1812 года в ленинградском Эрмитаже, портреты легендарных соратников Кутузова. Решительный, быстрый разворот красивой кудрявой головы, отворачивающий на сторону высокий, золотом шитый воротник. Глаза чуть прищуренные, отчаянно дерзкие... Может быть, один из тех, на портрете, — Борькин прадед?
Злое, заострившееся от усталости лицо Сергея Ширшова. Он в наушниках сидит перед микрофоном. Отвечает резко, точно, односложно:
— Да. Полностью. Да. Тоже полностью. Да. На красной черте...
Нина рядом. И у нее наушники. Но она молчит. Изредка пробегает глазами по шкалам приборов. Виктор знает, что делать этого уже не нужно: все в порядке. Сейчас дадут тридцатиминутную готовность, и они уйдут со стартовой. Они уже могут уйти. Но они не уйдут, пока не дадут тридцатиминутную...
40
Перед входом на стартовую площадку — доска с белыми пластмассовыми номерами «Приход — уход». Как раз тут такая доска очень нужна: сразу видно, сколько людей на стартовой. Сейчас там, где «Приход», висит номерков десять: уже объявили тридцатиминутную готовность, бахрушинские ребята ушли.
Семь номерков — ушли прибористы.
Шесть — ушел Москвин.
Пять — ушел Яхонтов.
Четыре — ушел Бахрушин.
Потом Главный и председатель Государственной комиссии.
Два номерка, белых пластмассовых номерка, висят там, где написано «Приход»: двое еще остаются на стартовой. Двое не уйдут отсюда. Двое отсюда улетят.
41
Командный пункт. У стереотрубы — Главный. В трубу не смотрит.
— Даем пятнадцатиминутную готовность, — говорит кто-то за его спиной.
А из репродуктора, стоящего против Главного, вдруг с хрипотцой громкий голос Раздолина:
— Степан Трофимович, а почему музыку у нас вырубили?
— Сейчас организуем вам фокстрот, — с нарочитой веселостью в голосе говорит Главный. Он не отдает никаких распоряжений, но через несколько секунд включает музыку. «Марш энтузиастов».
— А песню можно? — снова спрашивает Раздолин.
— Можно и песню, — говорит Главный.
И вдруг из репродуктора:
Живет моя красотка в высоком терему.
А в тот высокий терем нет хода никому...
Степан Трофимович улыбается.
42
Над главным пультом командного пункта загорается световое табло: «Готовность пять минут». Оперативный дежурный у микрофона проверяет готовность:
— Первый сектор?
— Готов! — отвечает репродуктор.
— Второй сектор?
— Готов!
— Третий сектор?
— Готов!
— Группа центра?
— Готов!
— Группа Р-1?
— Готов!
— Группа Р-2?
— Готов!
— А-8 и А-9?
— Готов!
— Тихий океан?
— Готов! Готов! Готов! — один и тот же ответ разными голосами.
— Минутная готовность! — громко и торжественно говорит оперативный дежурный.
Секундная стрелка, большая, тоненькая, как шпага, бежит к красной черте. Громко, все заглушая: «Так! Так! Так!» Ближе, ближе...
— Пуск, — громкий, но спокойный, как тогда у Игоря на стенде, голос. Главный Конструктор припал к окулярам стереотрубы.
Рука нажимает кнопку. Все услышали короткий сухой щелчок, и тут же вступили двигатели...
Глаза людей. Они видят ракету. Глаза Главного, Бахрушина, Агаркова, Нины, инженеров, механиков-монтажников. Одни глаза. Пытливые, веселые, измученные, торжествующие, широко открытые, прищуренные. Очень разные глаза. И в этих глазах — неуловимо общее, объединяющее в этот миг этих разных людей: ожидание Победы.
Все выше и выше смотрят люди, все выше...
Нет, это уже не гром старта, хор ликующих человеческих голосов поднимается над планетой, все выше и выше...
Сталевары у огненного фонтана конвертора. Стараясь перекричать сталь, на ухо одному из них что-то радостно кричит другой. И они смеются.
Девчонка, облепленная платьишком на ветру, стремглав бежит по стерне к еле видным в хлебном море черным точкам комбайнов. Девчонка, похожая на древнюю Нике, богиню Победы.
Человек в белом халате резко повернул голову от окуляра микроскопа. Совсем без улыбки, наоборот — рассерженно.
Стюардесса — вся улыбка — входит в салон воздушного лайнера и говорит...
Маленькая стойка в маленьком европейском баре. Маленький приемник. И все разом поставили стаканы, отложили газеты и повернулись к нему.
Огромный город. Там еще ночь. Поцелуй влюбленных в тени деревьев. И вдруг желтые буквы вспыхнули, засветили поцелуй, побежали по гигантскому экрану: New Russian Space ship! Major Vorontsow and capitain Razdolin are flying to Mars!!!
Матрос будит спящего товарища. Очень сильно качает, и когда он говорит, ему приходится держаться обеими руками...
Слепые дети в школе. Они сидят, не шевелясь, вытянув шейки в трудном, напряженном внимании, и ловят слова старенькой учительницы.
