Рэй Брэдбери - Самые знаменитые произведения писателя в одном томе
Это девчоночье нашествие приключилось нежданно-негаданно, и Дуглас, шагавший по городу, как по зеркальному лабиринту, оказался почему-то вблизи оврага, начал продираться сквозь джунгли кустарников и только теперь понял, куда его занесло. С верхушки косогора ему мерещился озерный берег, песок и шатер с вопросительным знаком.
Он пошел куда глаза глядят и необъяснимыми путями забрел в палисадник мистера Квотермейна, где остановился как вкопанный и стал ждать неизвестно чего.
Квотермейн, почти невидимый на затененной веранде, подался вперед в кресле-качалке; заскрипело плетеное сиденье, заскрипели кости. Некоторое время старик смотрел в одну сторону, а мальчик в другую, пока они не встретились взглядом.
— Дуглас Сполдинг? — уточнил Квотермейн.
— Мистер Квотермейн? — уточнил мальчик. Как будто никогда прежде не встречались.
— Дуглас Сполдинг. — На сей раз это было подтверждение, а не вопрос. — Дуглас Хинкстон Сполдинг.
— Сэр. — Мальчик тоже подтверждал, а не спрашивал. — Мистер Келвин Си Квотермейн. — И добавил для верности: — Сэр.
— Так и будешь стоять посреди лужайки?
Дуглас удивился.
— Не знаю.
— Почему бы тебе не подойти поближе? — спросил Квотермейн.
— Мне домой пора, — сказал Дуглас.
— К чему такая спешка? Давай-ка сочтемся славой, освежим в памяти, как науськивали бойцовых псов, как сеяли панику в стане врага — нам ведь есть что вспомнить.
Дуглас еле удержался от смеха, но поймал себя на том, что не отваживается сделать первый шаг.
— Смотри сюда, — сказал Квотермейн, — вот я сейчас зубы выну и тогда уж точно тебя не укушу.
Он притворился, будто вытаскивает изо рта вставные челюсти, но вскоре оставил эту затею, потому что Дуглас уже оказался на первой ступеньке, потом на второй и наконец ступил на веранду, а там старик кивком указал на свободное кресло-качалку.
После чего случилась удивительная вещь. Как только Дуглас опустился в кресло, дощатый настил веранды чуток просел под его весом, буквально на полдюйма.
Одновременно с этим мистер Квотермейн почувствовал, как плетеное сиденье приподнялось под ним на те же полдюйма!
А дальше Квотермейн устроился поудобней, и настил просел уже под его креслом.
В тот же миг кресло Дугласа беззвучно поползло вверх, этак на четверть дюйма.
Так и получилось, что каждый из них каким-то чутьем, каким-то полусознанием догадался, что они качаются на противоположных концах невидимой доски, которая в такт их неспешной беседе ходит вверх-вниз, вверх-вниз; сначала опускался Дуглас, а Квотермейна малость поднимало вверх, потом снижался Квотермейн, а Дуглас незаметно приподнимался — раз-два, выше-ниже, плавно-плавно.
Вот в ласковом воздухе умирающего лета оказался Квотермейн, а через мгновение — Дуглас.
— Сэр?
— Да, сынок?
А ведь раньше он меня так не называл, подумал Дуглас и с капелькой сочувствия отметил, как потеплело стариковское лицо.
Квотермейн склонился вперед.
— Пока ты не засыпал меня вопросами, дай-ка я у тебя у тебя кое-что выясню.
— Да, сэр?
Старик понизил голос и выдохнул:
— Тебе сколько лет?
Этот выдох проник сквозь губы Дугласа.
— М-м-м… восемьдесят один?
— Что?!
— Ну, не знаю. Примерно так. Точней не скажу.
Помолчав, Дуглас решился:
— А вам, сэр?
— Однако… — протянул Квотермейн.
— Сэр?
— Хорошо, давай навскидку. Двенадцать?
— Сэр?!
— Не лучше ли сказать, тринадцать?
— В точку, сэр! Вверх-вниз.
— Дуглас, — заговорил наконец Квотермейн. — Вот объясни. Что это за штука — жизнь?
— Ничего себе! — вскричал Дуглас. — Я то же самое у вас хотел спросить!
Квотермейн откинулся назад.
— Давай немного покачаемся.
А качели — ни туда ни сюда. Остановились — и как заколодило.
— Лето нынче затянулось, — проговорил старик.
— Я думал, ему конца не будет, — подтвердил Дуглас.
— Оно и не кончается. До поры до времени, — сказал Квотермейн.
Потянувшись к столику, он нащупал кувшин с лимонадом, наполнил стакан и передал Дугласу. Тот чинно сделал небольшой глоток. Квотермейн прокашлялся и стал изучать собственные руки.
— Аппоматокс, — произнес он.
Дуглас не понял:
— Сэр?
Квотермейн оглядел перила крыльца, ящики с кустами герани и плетеные кресла, в которых сидели они с мальчиком.
— Аппоматокс. Не доводилось слышать?
— В школе вроде бы проходили.
— Как узнать, кто из них ты и кто — я? Это важно.
— Из кого «из них», сэр?
— Из двух генералов, Дуг. Ли и Грант. Грант и Ли. У тебя какого цвета военная форма?
Дуглас оглядел свои рукава, штанины, башмаки.
— Стало быть, ответа нет, — заметил Квотермейн.
— Нет, сэр.
— Давно это было. Двое усталых, немолодых генералов. При Аппоматоксе.
— Да, сэр.
— Итак. — Кел Квотермейн наклонился вперед, поскрипывая тростниковыми костями. — Что ты хочешь узнать?
— Все, — выпалил Дуглас.
— Все? — Квотермейн хмыкнул себе под нос. — На это потребуется аж десять минут, никак не меньше.
— А если хоть что-нибудь? — спросил Дуглас.
— Хоть что-нибудь? Одну, конкретную вещь? Ну, ты загнул, Дуглас, для этого и всей жизни не хватит. Я довольно много размышлял на эту тему. «Все» с необычайной легкостью слетает у меня с языка. Другое дело «что-нибудь»! «Что-нибудь»! Пока разжуешь, челюсть вывихнешь. Так что давай-ка лучше побеседуем обо «всем», а там видно будет. Когда ты разговоришься и вычислишь одну-единственную, особенную, неизменную сущность, которая пребудет вечно, сразу дай мне знать. Обещаешь?
— Обещаю.
— Итак, где мы остановились? Жизнь? Это, между прочим, тема из разряда «все». Хочешь узнать о жизни все?
Дуглас кивнул и потупился.
— Тогда наберись терпения.
Подняв глаза, Дуглас припечатал Квотермейна таким взглядом, в котором соединились терпение неба и терпение времени.
— Что ж, для начала… — Он умолк и потянулся за пустым стаканом Дугласа. — …освежись-ка, сынок.
Стакан наполнился лимонадом. Дуглас не заставил себя упрашивать.
— Жизнь, — повторил старик и что-то зашептал, забормотал, потом снова зашептал.
Глава 37
Среди ночи Келвина Квотермейна разбудил чей-то возглас или зов.
Кто же мог подать голос? Никто и ничто.
Он посмотрел в окно на круглый лик башенных часов и почти услышал, как они прочищают горло, чтобы возвестить: три часа.
— Кто здесь? — выкрикнул Квотермейн в ночную прохладу.
Это я.
— Неужели опять ты? — Приподняв голову, Квотермейн посмотрел сначала налево, потом направо.
Да я, кто ж еще. Узнаешь?
И тут его взгляд скользнул вниз по одеялу.
Даже не протянув руку, чтобы удостовериться на ощупь, Квотермейн уже понял: его старинный дружок тут как тут. Правда, на последнем издыхании, но все же он самый.
Не было нужды отрывать голову от подушки и разглядывать скромный бугорок, возникший под одеялом пониже пупа, между ног. Так только, одно биение сердца, один удар пульса, потерянный отросток, призрак плоти. Однако все чин-чином.
— Ага, вернулся? — с короткой усмешкой бросил Квотермейн, глядя в потолок. — Давненько не виделись.
Ответом ему было слабенькое шевеление в знак их встречи.
— Ты надолго?
Невысокий холмик отсчитал два удара собственного сердца, нет, три, но не изъявил желания скрыться; похоже, он планировал задержаться.
— В последний раз прорезался? — спросил Квотермейн.
Кто знает? — последовал молчаливый ответ его старинного приятеля, угнездившегося среди блеклых проволочных завитков.
«Если голова медленно, но верно седеет — плевать, — когда-то давно сказал Квотермейн, — а вот когда там, внизу, появляются пегие клочки — пиши пропало. Пускай старость лезет куда угодно, только не туда!»
Однако старость пришла и к нему, и к его верному дружку. Везде, где можно, напылила мертвенно-снежную седину. Но не зря же сейчас возникло это биение сердца, осторожный, неправдоподобный толчок в знак приветствия, обещание весны, града воспоминаний, отголосок… этого… как его… вылетело из головы… как в городе называют удивительную нынешнюю пору, когда у всех соки бурлят?
«Прощай-лето».
Господи, ну конечно!
— Эй, не пропадай. Побудь со мной. Без дружка плохо.
Дружок не пропал. И они побеседовали. В три часа ночи.
— Откуда на сердце такая радость? — спрашивал Квотермейн. — Что происходит? Я потерял рассудок? А может, исцелился? Не в этом ли заключено исцеление? — От непристойного смеха у него застучали зубы.
