Станислав Лем - Солярис. Эдем. Непобедимый (сборник)
Было около часа, когда я покинул ракетодром.
«Малый Апокриф»
Кожа на лице и руках у меня была обожжена. Я вспомнил, что когда искал снотворное для Хари (сейчас я бы посмеялся над своей наивностью, если бы только мог), то заметил в аптечке баночку мази от ожогов, и отправился к себе. Я открыл дверь и в красном свете заката увидел, что в кресле, где перед этим располагалась Хари, кто-то сидит. Страх парализовал меня, я рванулся назад, чтобы спастись бегством. Это продолжалось какую-то долю секунды. Сидящий поднял голову. Я узнал Снаута. Положив ногу на ногу, повернувшись ко мне спиной, он листал какие-то бумаги. Большая пачка их лежала рядом на столике. Заметив мое присутствие, Снаут отложил бумаги и некоторое время хмуро рассматривал меня поверх спущенных на кончик носа очков.
Я молча подошел к умывальнику, вынул из аптечки полужидкую мазь и начал смазывать ею наиболее обожженные места на лбу и щеках. К счастью, лицо не очень опухло. Несколько больших пузырей на виске и щеке я проткнул стерильной иглой для уколов и выдавил из них жидкость. Потом прилепил два куска влажной марли. Все это время Снаут внимательно следил за мной. Я не обращал на него внимания. Наконец я завершил эту процедуру – лицо у меня горело все сильней – и уселся в другое кресло. Сначала мне пришлось снять с него платье Хари. Это было совсем обычное платье, если не считать отсутствующей застежки.
Снаут, сложив руки на остром колене, критически следил за моими действиями.
– Ну что, поговорим? – спросил он, подождав, пока я сяду. Я молчал, придерживая кусок марли, который начал сползать со щеки. – Были гости, а?
– Да, – ответил я тихо. У меня не было ни малейшего желания поддерживать такой тон.
– И тебе удалось от них избавиться? Ну-ну, здорово ты за это взялся.
Он дотронулся до своего шелушащегося лба, на котором уже показались розовые пятна молодой кожи. Я одурело смотрел на них. Почему до сих пор так называемый загар Снаута и Сарториуса не заставил меня задуматься? Я считал, что он от солнца, – а ведь на Солярисе никто не загорает.
– Но начал ты, конечно, скромно, – сказал Снаут, не обращая внимания на то, что я весь вспыхнул от осенившей меня догадки. – Разные наркотики, яды, приемы вольной борьбы, а?
– Чего ты хочешь? Мы можем разговаривать на равных. Если ты собираешься паясничать, лучше уходи.
– Иногда приходится паясничать и не желая этого, – сказал он и поднял на меня прищуренные глаза. – Не будешь же ты меня убеждать, что не попробовал веревки или молотка? А чернильницей, случайно, не бросался, как Лютер? Нет? Э, – поморщился он, – да ты парень что надо. Даже умывальник цел. Голову разбить вообще не пробовал, в комнате полный порядок. Значит, раз-два – засадил, выстрелил, и готово? – Снаут взглянул на часы и подвел итог: – Каких-нибудь два, а может, и три часа у нас теперь есть.
Он посмотрел на меня с неприятной усмешкой и вдруг спросил:
– Так, по-твоему, я свинья?
– Законченная свинья, – подтвердил я резко.
– Да? А ты поверил бы мне, если бы я сказал? Поверил бы хоть одному слову?
Я молчал.
– С Гибаряном это случилось с первым, – продолжал он, все так же искусственно улыбаясь. – Он заперся в своей комнате и разговаривал только через дверь. А мы… догадываешься, что мы решили?
Я догадывался, но предпочел промолчать.
– Ну ясно. Решили, что он помешался. Кое-что он нам рассказал, но не все. Может быть, ты даже догадываешься, почему он скрывал, кто у него был? Ведь ты уже знаешь: suum cuique[4]. Но это был настоящий ученый. Он требовал, чтобы мы дали ему шанс.
– Какой шанс?
– Ну, я думаю, он пробовал это как-то классифицировать, как-то договориться, что-то решить. Известно тебе, что он делал? Наверное, известно?
– Расчеты, – сказал я. – В ящике. На радиостанции. Это он?
– Да. Но тогда я еще ничего не знал.
– Как долго это продолжалось?
– С неделю. Разговаривали через дверь. Но что там делалось… Мы думали, у него галлюцинации, моторное возбуждение. Я давал ему скополамин.
– Как… ему?
– Ну да. Он брал, но не для себя. Экспериментировал. Так все и шло.
– А вы?..
– Мы? На третий день решили добраться до него, выломать дверь, если не удастся иначе. Мы благородно решили его лечить.
– Ах… значит, поэтому! – вырвалось у меня.
– Да.
– И там… в том шкафу…
– Да, мой милый. Да. Он не знал, что в то время нас тоже навестили гости. Мы уже не могли им заниматься. Но он не знал об этом. Теперь… теперь это уже в определенном смысле норма…
Он произнес это так тихо, что последнее слово я скорее угадал, чем услышал.
– Погоди, я не понимаю, – сказал я. – Как же так? Ведь вы должны были слышать. Ты сам сказал, что вы подслушивали. Вы должны были слышать два голоса, и, следовательно…
– Нет. Только его голос, а если там даже и были непонятные звуки, то сам понимаешь, что их мы тоже приписывали ему…
– Только его? Но… почему же?
– Не знаю. Правда, у меня на этот счет есть одна теория. Но, думаю, не следует с ней торопиться, тем более что всего она не объясняет. Вот так. Но ты должен был что-то увидеть еще вчера, иначе принял бы нас обоих за сумасшедших.
– Я думал, что сам свихнулся.
– Ах так? И никого не видел?
– Видел.
– Кого?
Его гримаса уже не походила на улыбку. Я долго смотрел на него, прежде чем ответить.
– Ту… черную…
Он ничего не сказал, но вся его скорчившаяся, подавшаяся вперед фигура немного обмякла.
– Мог все-таки меня предупредить, – начал я уже менее уверенно.
– Я ведь тебя предупредил.
– Но каким образом!
– Единственным возможным. Пойми, я не знал, кто это будет. Этого никто не знал, этого нельзя знать…
– Слушай, Снаут, я хочу тебя спросить. У тебя уже есть… некоторый опыт. Та… то… что с ней будет?
– Тебя интересует, вернется ли она?
– Да.
– Вернется и не вернется.
– Что это значит?
– Вернется такая же, как в начале… первого визита. Попросту не будет ничего знать, точнее, поведет себя так, будто всего, что ты сделал, чтобы от нее избавиться, никогда не было. Если ее не вынудит к этому ситуация, не будет агрессивной.
– Какая ситуация?
– Это зависит от обстоятельств…
– Снаут!
– Что тебя интересует?
– Мы не можем позволить роскошь таиться друг от друга.
– Это не роскошь, – прервал он сухо. – Кельвин, мне кажется, что ты все еще не понимаешь или… постой! – У него заблестели глаза. – Ты можешь рассказать, кто это был?
Я проглотил слюну и опустил голову. Мне не хотелось смотреть на него. Лучше бы это был кто-нибудь другой, не он. Но выбора не было. Кусок марли отклеился и упал мне на руку. Я вздрогнул от скользкого прикосновения.
– Женщина, которая… – Я не кончил. – Она убила себя. Сделала себе укол…
Снаут ждал.
– Самоубийство? – спросил он, видя, что я молчу.
– Да.
– Это все?
Я молчал.
– Не может быть, чтобы все…
Я быстро поднял голову. Он на меня не смотрел.
– Откуда ты знаешь?
Он не ответил.
– Хорошо, – сказал я, облизнув губы. – Мы поссорились. Собственно… Я ей сказал, знаешь, как говорят со зла… Забрал вещи и ушел. Она дала мне понять… не сказала прямо… но если с кем-нибудь прожил годы, то это и не нужно… Я был уверен, что это только слова… что она испугается и не сделает этого… так ей и сказал. На другой день я вспомнил, что оставил в шкафу… яды. Она знала о них. Они были мне нужны, я принес их из лаборатории и объяснил ей тогда, как они действуют. Я испугался и хотел пойти к ней, но потом подумал, что это будет выглядеть так, будто я принял ее слова всерьез, и… оставил все как было. На третий день я все-таки пошел, это не давало мне покоя. Но… когда пришел, она была уже мертвой.
– Ах ты, святая невинность…
Это меня взорвало. Но, посмотрев на Снаута, я понял, что он вовсе не издевается. Я как будто в первый раз увидел его. У него было серое лицо, в глубоких морщинах которого пряталась невыразимая усталость. Он выглядел как тяжело больной человек.
– Зачем ты так говоришь? – спросил я удивительно несмело.
– Потому что эта история трагична. Нет, нет, – добавил он быстро, уловив мое движение, – ты все еще не понимаешь. Конечно, ты можешь это очень тяжело переживать, даже считать себя убийцей, но… это не самое страшное.
– Что ты говоришь?! – заметил я язвительно.
– Утешаешься тем, что мне не веришь. То, что случилось, наверно, страшно, но еще страшнее то, что… не случилось. Никогда.
– Не понимаю, – проговорил я неуверенно. – Правда, ничего не понимаю.
Снаут кивнул.
– Нормальный человек… Что это такое – нормальный человек? Тот, кто никогда не сделал ничего мерзкого. Но наверняка ли он об этом никогда не думал? А может быть, даже не он подумал, а в нем что-то подумало, появилось десять или тридцать лет назад, может, защитился от этого, и забыл, и не боялся, так как знал, что никогда этого не осуществит. Ну а теперь вообрази себе, что неожиданно, среди бела дня, в окружении других людей встречаешь это, воплощенное в плоть и кровь, прикованное к тебе, неистребимое, что тогда? Что будет тогда?
