Руслан Шабельник - Пути Господни (СИ)
- Ну да, - Эммануил безуспешно пытался восстановить школьные знания по физике. В голову упорно лезли портрет Ньютона и глазастый учитель физики, увлеченно вращающий ручку динамо-машины.
- Это я думал – вы против насилия.
- А? – искры между электродами, или как там они назывались, с трудом отпустили Эммануила.
- Я говорю об этой красавице, - инженер кивнул на устанавливаемую пушку, - и о ее сестричках на других концах звездолета.
- Гайдуковский уговорил, - вздохнул Эммануил. – Я тоже был против оружия, поначалу. Но потом понял – мало ли. Метеориты расстреливать, в конце концов. Мы провозглашаем добро, однако это совсем не значит – рабскую покорность.
- Может ли быть добро с кулаками?
- Не перестанет ли при этом оно быть добром?
- Вечная проблема.
***
Умерло – 23 (в т.ч. 20 рабов).
Родилось – 1 (без разрешения).
Утилизировано – 26 (отцовство установлено).
Рекомендуемая квота на детей – 5.
Путаница ходов вела их все дальше и дальше.
Нет, это нельзя было сравнить с оврагом, это было, как… напрягая мозги, Рхат Лун тщетно искал нужное слово.
Неожиданно проводник остановился у одного из выдавленных прямоугольников, во множестве усеивающих странные стены странного жилища.
Рхат Лун терялся в догадках, что это может быть.
С едва слышным шелестом прямоугольник отъехал в сторону.
Колдовство!
Великая Мать!
Вот он – вход в ад, где душу грешника, мучат вечно слуги черного Кантора…
С той стороны оказался такой же ход, впрочем, не такой… более широкий, с большими дырами в стенах и заставленный малопонятными, но – хвала Великой Матери – неживыми предметами.
Проводник сделал шаг, Рхат Лун за ним.
Со знакомым шелестом прямоугольник за спинами возвратился на место.
Ловушка!
Прижав уши, Рхат Лун рассматривал незнакомую хижину.
Надо было бежать, когда мог…
Но куда?..
Великая…
Из черного зева одной из дыр появилось другое существо. Тоже молоухое. Пучок волос на голове – единственная растительность на отвратительно безволосом теле - у существа был несравненно длиннее, нежели у проводника и другого оттенка.
- Привел?
- Да, вот.
Длинноволосое уставилось на Рхата. Ему сделалось страшно.
- Но это же мальчик, а я просила – самку. Понимаешь, самку! Мне нужна помощница по дому!
Другой ход родил очередное существо. На этот раз – хвала Великой Матери – не большое.
- Пап, вернулся. Ой, какой хорошенький мохнатик!
Детеныш, детеныш безволосых. Большие, как у проводника глаза, длинные волосы того же цвета, что и у… матери.
Семья!
Семья проводника!
- Не злись, Рената, смотри, он Лизе понравился.
- Ага, живая игрушка. Небось блохастый, и шерсти от него будет в доме…
- Когда я стоял там, смотрел… он так трусился, и глаза… несчастные. Жаль стало парня, ведь заберут на фабрику, а там – сама знаешь. Думаю, он будет стараться работать, не хуже любой самки. Ведь будешь?
Из всего сказанного Рхат понял только, что обращаются к нему. Обращаются с вопросом.
С трудом соображая, в согласном жесте, он поспешно завертел головой.
Великая Мать, куда он попал?..
***
На всякого еретика свой Люк найдется.
Из сборника «Устное народное творчество»
- Где был? – каркающий голос деда встретил Брайена на пороге.
Юноша огляделся – родители ушли, наверняка, на очередную проповедь секторного священника отца Ю-чу, лишь дед Саша, нахохлившимся стражником, караулил в своем кресле, неспособный куда-либо идти, и оттого вечно недовольный.
- Где был?
Клетчатый плед скрывал от глаз высохшие ноги. А ведь дед Александр не всегда был таким. Брайен помнил крепкого, неизменно жизнерадостного старика, что водил его в плавильные цеха и штамповочные мастерские. Огненные искры разлетались испуганной ребятней, чтобы застыть на полу радужными шариками, огромный пресс, натужно приседая, выдавливал из блестящего листа аккуратные миски…
- Оглох? Где был?
Брайен вздохнул.
- Гулял.
- Гулял! – фыркнул старик. – Интересно с кем? Опять с этим бездельником Гопко?
- Он не бездель…
- Все техники бездельники и дармоеды! – отрезал дед Александр. – И твой дружок не исключение! Знавал я его дедулю в младые годы – уже тогда задавака, каких свет не видывал. Только и умеют, что пялиться в свои экраны. Мы работаем с утра до ночи, здоровье теряем… - коснувшись больной темы, старческий голос дал слабину.
Брайену стало жаль деда – в сущности, тот неплохой человек…
- Чем занимались?
Слабость оказалась скоротечна.
- Да так, всяким…
- Всяким! Вот она – молодежь! Всяким! Работать никто не хочет, дай только послоняться…
- В спорт зале были! – отыскал аргумент в защиту своего поколения Брайен.
- Морды друг другу бить! Мужское занятие. В мое время мужчинами становились иначе. Я помню тот день. Помню, как сейчас. Кода мой отец – твой прадед взял меня на мою первую казнь. Мне было восемь. Детей обычно не водили так рано, а мой повел. Казнили еретика, он не плакал, но просил прощения, не знаю за что – наверняка грехи велики были. Потом его в Утилизатор. Это был урок – мне, мальчишке. Вот как я стал мужчиной! А ты – спорт зал. Эх, времена…
***
Они собрались.
Мужи, понукаемые ниспосланным свыше.
Вдохновением.
Божественным прозрением.
Никейский Сход.
И Учитель незримо сидел меж них.
Верных последователей.
Истинных детей.
Вдохновлял.
Наставлял.
И был установлен первый догмат.
Летопись Исхода
Глава 2. часть 4.
Они засели в каюте Никия, худосочного, как его друг Сонаролла, от которого Никий Гвана – за глаза и в лицо называемый королем моды – имеет радующие глаз серые ткани, из которых шьет, поражающие разнообразием, серые робы.
Никий Гвана – отнюдь не старый старшина портняжего цеха, получивший эту должность в наследство от отца и за красивые глазки.
Никий Гвана – худой рыцарь, юный патриарх, король штанов и кофточек, повелитель маек и трусов, законодатель мод отороченных рюшиками чепчиков и вечно мокрых пеленок.
Они собрались в каюте Никия, и было их число – тридцать. Плюс – минус. То один, то другой из заседающих выходил глотнуть свежего воздуха и новых идей в шумный коридор.
Три десятка озабоченных проблемой мужей разной степени увядания. Женщинам нет места в мужских играх, у женщин свои игры – дети, семья. У мужчин – интересы общества, которые часто идут в разрез с интересами женщин, детей и семьи.
- Мы шобрались, шоб положить конец шпорам, - шамкал старик Линкольн, и жидкая седая борода важно качалась в такт мудрым словам архивариуса. – Рашкол недопуштим. Волнения охватывают шектора.
Красные делегаты кивали, и пот капал с сосредоточенных лиц.
- Человек, или Человеко-Бог, - узкая ладонь рубанула густой воздух. Поликарп Миллгейт незадолго до речи посещал коридор и выглядел менее раскаленным.
- Раз и навсегда, - горячая ладонь снова вошла в масло застоявшейся атмосферы.
- Бог!
- Человек!
- Человеко-Бог!
Лампы скромно блекнут в сиянии яростных глаз.
- Человек, только человек, он сам сказал, - срывается на визг Фридрих Знанский.
Писк цирюльника Знанского тонет в рокоте текстильщиков и портных.
- Человек, озаренный божественной мудростью, что уже не делает его человеком, - бас Энтони Левицкого легко заглушает нестройное блеяние химиков и поваров.
- Моя миссия в этом мире закончена. В этом мире – его слова. Он перенесся в иной, божественный мир! – внес свою лепту хозяин помещения.
- Верно!
- Правду говорит!
Роскошные волосы Гваны – единственная свежая деталь в комнате – важно колышатся, принимая поздравления.
- Волнения, распри охватывают сектора. Не для себя, для дела, общего дела, мы положим конец распрям. Здесь и сейчас, не для себя, для них, голосуем!
Худая рука Александра Сонароллы первой тянется к благоразумно тусклым лампам. Могучей порослью, густой воздух взъерошивает десяток рук, два десятка.
И робкий рокот сторонников Знанского вязнет в гуле обрядших идола богочеловеков.
***
Потреблено:
Вода – 180 л (норма 200)
Овощей – 100 кг (норма 90)
