Дорис Лессинг - Сентиментальные агенты в Империи Волиен
Раздался недовольный ропот. Шахтеры не сводили глаз с экзальтированного Инсента, как будто у них отнимали последнюю надежду. Но Колдер все же кинул на меня только один взгляд, и такой неприязненный, что я по своей слабости воспринял его болезненно.
— Интересно, как вы это себе представляете, — спросил я, — как вы будете вытаскивать губернатора из дворца?
Мне ответил Кролгул:
— Выйдем на улицы, организуем митинги, призовем народ: «Все пойдем с нами…». Вот и все, больше нам ничего не надо делать.
— Боюсь, что это не все, — заметил я тем же ровным голосом. Сам же я чуть-чуть повернул голову и понял, что Грайса может увидеть любой, стоит только поднять глаза к окошечку. Он высунулся из окошка и смотрел вниз, на нас, хмуро и взволнованно. Особенно на Инсента, благородного юношу, который тихонько распевал про себя: «Свобода или смерть, смерть или свобода».
Я засмеялся. Конечно, не без расчета, но ведь тщательно рассчитанными были также все лозунги и призывы Кролгула.
Я постарался, чтобы Колдер меня расслышал среди ворчания и негодующих возгласов — он единственный из всех шахтеров еще достаточно владел собой и мог воспринять мои слова:
— Сказать вам, когда я в последний раз слышал этот крик, про свободу или смерть? Колдер, хотите узнать?
Но его холодные серые глаза еще не желали встречаться с моими, он старательно избегал моего взгляда, и я сказал:
— Колдер, я имею право голоса?
Наконец он взглянул на меня, все с той же неприязнью, и кивнул:
— Давай, вещай.
И пока Инсент распевал свое «Свобода или смерть», я рассказал им:
— Это было на другой планете. Народ некоей страны обеднел, в их экономике царил хаос. Они хотели избавиться от многих паразитов, живших за их счет, одним из этих паразитов был так называемый институт церкви, у вас о таком и не слыхивали. Пока они спорили, совещались и конспирировались, причем с большим риском, некоторые профессиональные революционеры взяли дело в свои руки, пользуясь именно этим лозунгом: «Свобода или смерть! Мы возродимся только через кровь…»
— Возродимся только через кровь… — распевал Инсент, и казалось, что сами эти слова придавали ему силу. Его, казалось, буквально несет сила этих слов, которыми он пользовался, — или которые пользовались им?
— Короля и королеву, которые, по сути, действовали из лучших побуждений и были вполне ответственными людьми, превратили в козлов отпущения, и революционеры обратили против них народный гнев и возмущение. Ложью и клеветой удалось создать им картинку чудовищных личных злоупотреблений в угоду своим слабостям, и эти злоупотребления выглядели ну просто огромными, на много веков хватит. Революционеры убили короля и королеву, а уж заодно и их свиту, а потом, когда чернь все больше воспламенялась потоком слов, слов, слов, вот тут убийства пошли огульно, и вскоре революционеры уже начали убивать друг друга. Оргия убийств затянулась, и в итоге власть захватили дегенераты и преступники, которые всегда процветают в такие времена, и они уже творили все, что хотели. В угаре убийств, и мести, и всепоглощающего потока слов, бесконечных слов, в которых утонули все, как-то были забыты смысл и цели революции, а ее целью была — перемена экономического положения, желание сделать страну сильной и богатой. Потому что в каждом из нас заложено не всегда сдерживаемое животное начало, тот зверь, который на этой планете совсем недавно питался сырым мясом и пил сырую кровь и которому надо было убивать ради своего выживания. Все силы этой нищей страны ушли на убийства ради самого убийства, на получение удовольствия от словоговорения…
— Убей, убей, убей… — скандировал Инсент.
— И вскоре наступило царство хаоса. Среди этого хаоса появился тиран, который сумел воспользоваться воспламеняющими словами, объединил разрозненных людей словами и взял на себя управление страной, восстановил у власти тот класс, который благоденствовал за счет труда бедняков, он даже пошел дальше — приступил к завоеванию всех соседних стран. Но и он, поднявшийся благодаря власти слов, — лжи, — тоже потерпел крах, после всех убийств, и разрушений, и хищений. И страна, в которой лозунг «Свобода или смерть» казался таким благородным и таким прекрасным, снова оказалась в руках правящего класса, который стал контролировать богатства страны и по-прежнему передавал власть по наследству. И все эти страдания, убийства, героизм, все эти бесконечные слова, как оказалось, были впустую.
Колдер и шахтеры теперь смотрели только на меня. Они не замечали несчастного Инсента, который, по-прежнему стоя, монотонно скандировал. Они не смотрели на Кролгула, который в душе признал мою победу и спокойно планировал свои дальнейшие действия. Скромно оперевшись рукой о подбородок, он наблюдал за происходящим с иронической улыбкой: это было лучшее, что он мог сделать.
— Колдер, — продолжал я, — существуют такие люди, которые живут словами. Слова для них — энергетическая подпитка и пища. Этим они живут. Благодаря умелому манипулированию словом они воздействуют на группы людей, армии, нации, страны, планеты. А когда наступает конец крикам, пению, речам, проходит опьянение словами, поглядишь — что тогда изменилось? Да ничего! Вы можете «восстать», если хотите, можете поставить Грайса или какую-то другую марионетку к барьеру истории, или географии, или «революционной неизбежности», и сами себя опьяните, и народ свой опьяните криками, однако в конечном счете не изменится ничего. Грайс так же виноват, как и…
В этот момент я заметил, что взгляды всех обращены не на меня, а куда-то мимо. Я заметил, что исчезло размытое пятно, отсвечивавшее высоко на блестящей стене. Я увидел, как на лице Инсента экзальтированное выражение от недавнего вдохновенного скандирования «Кровь… Смерть… Свобода…» сменилось совершенно искренним злым, полным ненависти взглядом. Грайс теперь был тут, он стоял среди нас, рядом с Инсентом. И был таким же экзальтированным, как Инсент, таким же бледным, с таким же благородным видом, стоял в той же позе готовности пострадать, протянув руки ладонями вперед и подняв подбородок. И со сверкающими глазами он произнес:
— Это я Грайс. Я тот самый Грайс, который во всем виноват.
— Чушь какая, — тут же отреагировал я. — Вы абсолютно не виноваты ни в чем. Вы всего лишь выполняете свою работу, причем не так уж плохо. Не стоит преувеличивать свою роль.
К этому моменту наступило неловкое молчание. Даже Инсент прекратил свои распевания. Чисто физическое присутствие самого Грайса рядом с ними оказалось для собравшихся как бы ушатом холодной воды. До сих пор никто не видел его живьем, разве что как полуневидимку в разных форменных одеждах Волиена, назначение каждой такой одежды — предельно обезличить человека. Конечно, каждый знал, что губернатор Грайс — вовсе не какой-то грузный монстр, насосавшийся крови и плоти своих жертв, однако и человек, которого они сейчас видели перед собой, с трудом воспринимался шахтерами как их губернатор. Грайс — худосочный, бледный мужчина болезненного вида, с лицом, искаженным глубокими раздумьями и самоанализом, видно, что дух его ослаб от попыток разрешить внутренние конфликты.
Грайс с достоинством проговорил:
— Субъективно я признаю, что ни в чем не виноват. Я не объедаюсь, в сущности, я недавно сел на диету. Меня не волнует, что надеть на себя. Меня не интересует роскошь, и власть меня утомляет. Но объективно и в исторической перспективе я виноват. Делайте со мной что хотите!
И, широко раскинув руки, он так и стоял перед нами, ожидая какого-то апофеоза судьбы.
— Одну минутку, — Колдеру он внушал отвращение, — где ваша охрана?
— Они не знают, что я тут. Я смылся от них, — с гордостью заявил Грайс. — Я ходил на ваши митинги, переодевшись. Не так часто, как хотелось бы, — мне надо еще многому учиться, знаете ли! Но я самый большой ваш поклонник, Колдер. Мне просто нравится то, что вы делаете. Я на вашей стороне.
Инсент был раздавлен. Он сидел на своей скамье, во все глаза пялясь на этого негодяя, и мне было ясно, что у него самый настоящий шок. Надо было что-то с ним делать. Я подошел к парню и поднял его на ноги.
— Ну, оставляю вас разрешать эту ситуацию, — сказал я Колдеру, который совещался с коллегами.
Когда я уходил, таща за собой Инсента, я слышал, как Колдер говорит Грайсу, раздраженно и с отвращением:
— Ну-ка, губернатор, бегите поскорее в свой дворец. Давайте, пошевеливайтесь. Мы не хотим, чтобы пошли разговоры, будто мы вас похитили или что-нибудь в этом роде.
Я отвел Инсента на свою квартиру. Он на самом деле был в жалком состоянии, его трясло как в лихорадке от невысказанного риторического запала, он не сумел высказать все те слова, которые накопились в нем.
Я усадил его и сказал:
— Прости, Инсент, но мне пришлось тебя увести.
